Русская поэзия ХХ века, советская поэзия достойно и мощно воплотили трагические образы войны, Родины, народа, солдатской судьбы, поражений и побед. Это создания Ахматовой и Пастернака, Исаковского и Твардовского, Симонова и Суркова, Ошанина и Долматовского, Смелякова и Фатьянова, Берггольц и Друниной, Наровчатова и Старшинова, Гудзенко и Недогонова, Кульчицкого и Когана, Майорова и Отрады, Слуцкого и Самойлова, Межирова и Винокурова, Тарковского, Ваншенкина, Тряпкина, Соколова, Юрия Кузнецова… Даже самое значительное трудно перечислить. Это в нашей памяти по сей день, а в большом времени объемлется гениальным образом Жуковского – "певец во стане русских воинов". И воплощено на родном языке, на родной земле, под родным небом.
Но была в ту пору и другая Россия, на чужбине, – эмигранты, изгнанники, "классовые враги". Большей частью эти люди, именитые и простые, старые и молодые, и в годы войны оставались противниками советского строя. Но их истерзанные сердца были с "вечной родиной". Русская эмиграция тогда с честью исполнила патриотический долг (хотя, к сожалению, были и редкие явления иного порядка). Эмигранты сражались в партизанских отрядах, участвовали в движении Сопротивления, помогали советским военнопленным. Силой духа и творчества способствовали победе.
Дневниковая запись Ивана Бунина, март 1945 года: "Пишу под радио из Москвы – под "советский гимн". Только что говорили Лондон и Америка о нынешнем дне как об историческом – "о последней битве с Германией", о громадном наступлении на неё… О решительном последнем шаге к победе. Помоги, Бог!" И подобных свидетельств (как они жили тогда, чем жили) множество. В том числе поэтических. Порой дерзко-несговорчивых и неправедных в самом существенном. Тому пример – стихотворение Владимира Набокова, написанное в Америке в 1944 году:

Ярко, искренне, но сколько гордыни и снобической спеси, неуместной пред лицом того, что происходило в родной стране...
А вот что писал в своей замечательной книге "На французской земле" (она посвящена участию в движении Сопротивления русских и советских людей) Гайто Газданов: "Они были самыми разными по происхождению: офицеры, моряки, люди, принадлежавшие к русской аристократии. Они прожили десятки лет вне родины, о которой имели теперь самое приблизительное представление; но оказалось, что национальное чувство было в них сильнее всего, и ради него они были готовы жертвовать собой, не ожидая от этого ни награды, ни даже признательности. Между ними и советскими людьми не было ничего общего – кроме этого, самого сильного ощущения: и те и другие родились и выросли в России. И вот за то, что, казалось, должно было представляться эмигрантам как какой-то исторический мираж, за это непередаваемое и неумирающее видение своей родины они тоже шли на риск Бухенвальда или расстрела". Такова природа таинственного единения русских людей, "взаимное пожатие руки" (слова Г. Иванова).
В 1982 году, почти через четверть века после кончины Георгия Владимировича Иванова (1894–1958), в третьем номере эмигрантского журнала "Континент", тогда выходившего в Париже, были напечатаны три неизвестных стихотворения поэта. И среди них – "На взятие Берлина русскими". В предисловии к публикации друг Иванова, парижский литератор и журналист Кирилл Померанцев рассказал: "На взятие Берлина русскими" было написано в мае 1945 года и записано мною после того, как Георгий Иванов мне его прочитал. Стихотворение отражает иллюзии относительно наступившего тождества СССР и России, которые у Г. Иванова были весьма кратковременны (как показывают другие его стихи). Вероятно, поэтому он даже не послал это стихотворение ни в один журнал".
Действительно, для "стопроцентного белогвардейца", как называл себя поэт (и таким оставался до конца дней), вещь эта поразительна и странна. Он был твёрд и последователен в своих политических убеждениях, бескомпромиссных по отношению к большевизму и советской власти ("силуэты чёрных всадников с красным знаменем позора", "Россия тридцать лет живёт в тюрьме… и лишь на Колыме и Соловках Россия та, что будет жить в веках", "и ничему не возродиться ни под серпом, ни под орлом"). Эйфория нашей победы, захлестнувшая русскую эмиграцию, не затронула Иванова. Малейших уступок деспотии он не прощал даже таким близким людям, как Бунин и Г. Адамович. Писал об этом, не заботясь о собственной репутации и последствиях:

Всё так, всё верно, но "На взятие Берлина русскими" столь значительно, прекрасно-возвышенно, высокоправдиво, что объяснить его иллюзиями или случайностью просто-напросто невозможно. "Орфический", как говорила Зинаида Гиппиус, дар Георгия Иванова позволял ему слышать, чувствовать, видеть и воплощать нечто, чему нет названия и для чего поэзия пришла в мир. И как в этой лирической пьесе звучны одическая поступь Державина ("На взятие Измаила", "На победы в Италии", "На переход Альпийских гор"), гул великих строк Пушкина, Лермонтова, Блока!
Неумолимое время отнимало у поэта год за годом. Но всё явственней для него становились грандиозные образы родины, русского солдата и великой победы в мае 1945 года: