Имя Тамары Александровны Жирмунской — русского поэта, переводчика, литературного критика, автора множества стихотворных сборников, прозы и книг воспоминаний, в том числе исследования «Библия и русская поэзия» (Москва, «Изограф», 1999) хорошо известно не только в литературной среде. Жирмунскую читает и знает народ. Ее творчество не просто жизненно, как сказано в аннотации к новой стихотворной книге «Веет осенью… Тишина», но и жизнеспособно. Ставшая в один ряд с легендарными поэтами-шестидесятниками — Борисом Слуцким, Беллой Ахмадулиной, Булатом Окуджавой, Давидом Самойловым и многими другими — о них она рассказывает в своих воспоминаниях, —— Тамара Жирмунская остается верна своей поэтической линии, придерживающейся классических традиций. Эта книга, вышедшая в 2015 году в Москве, в издательстве Вест-Консалтинг, — «итог ее поэтической работы за десятилетия».
Она включает в себя циклы стихов и поэму «Мать Мария», посвященную Е. Ю. Кузьминой-Караваевой и написанную от первого лица в форме монологов лирической героини. Кузьмина-Караваева известна нам по дружбе с А. Блоком и ей посвященным стихам «Когда вы стоите на моем пути» и «Она пришла с мороза раскрасневшаяся». Эмигрантка, принявшая монашеский постриг, Кузьмина-Караваева посвятила свою жизнь служению Богу и людям и вошла в историю как Мать Мария. Нам также известно, что во время Великой Отечественной войны Мать Мария принимала участие во французском Сопротивлении и погибла в газовой камере Равенсбрюка.
Александр Мень, «духовной дочерью» которого являлась Тамара Жирмунская, много раз повторял своим прихожанам, что встречи людей не происходят случайно, что каждая встреча — промысел Божий и задумана Им для того, чтобы чему-то научить нас в духовной жизни через обиды, печали или радости, получаемые от человека. Но как не бывает случайных встреч, так не может поэт обратиться случайно к той или иной теме, к тому или иному историческому персонажу. Поэт выбирает для своих размышлений лишь то, что близко ему по духу. Как артисту, по системе Станиславского, требуется войти в образ своего героя, чтобы не прозвучало часто цитируемое «не верю», так и поэту надо перевоплотиться и прожить чужую жизнь со всеми ее страстями и мучениями, отлить ее в слове так, чтобы монолог героя прозвучал убедительно. Поэтому так много общего как в биографии, так и в мировоззрении двух женщин: обе они поэтессы («Всю свою жизнь Мать Мария писала стихи. Даже в концлагере, по воспоминаниям уцелевших узников, она сочинила несколько стихотворений, но они утеряны»), обеим пришлось покинуть Родину («Попутный ветер не тот, что в спину, / а тот, что в грудь… / О том, что Родину покину, / могла ль подумать когда-нибудь?»), одинаковы их печали о людских судьбах и, прежде всего, их точка зрения на христианство и веру, которую выразила Мать Мария в нескольких словах, —— эпиграфе к одной из частей поэмы: «Нет еврейского вопроса, есть христианский вопрос. Неужели вам непонятно, что борьба идет против христианства?» Сама же Тамара Жирмунская продолжила эту мысль поэтическим текстом:

Христианское прощение обид своим врагам, чувство благодарности, отрицание отчаяния как смертного греха и скромность — эти качества также присущи обеим, —— одной, жившей в начале XX века, и другой — нашей современнице («Записывай обиды на воде, / зато благодеяния — на меди, / не падай духом при любой беде / и не труби кичливо о победе»).
Илья Эренбург, о котором Тамара Жирмунская оставила воспоминания («Дети Ра», № 12 (86), 2011), считал, что поэтесса становится собой, когда пишет о том, что у нее болит. Владея особым даром стихотворной речи и индивидуальным поэтическим языком, Тамара Жирмунская обладает к тому же еще и вкусом, и чувством меры. Ведь творчество ее основано на приемах той классической школы, которая учила выдержке и поощряла бережное отношение к каждому слову. Мастерство дополняется искренностью и проницательным умом. Разнообразие тем (Россия и эмиграция, размышления о творческом даре и своем месте в творчестве, посвящения родным, друзьям, близким, духовные поиски и т. д.) удерживает интерес читателя.
Но истинная природа творчества признанной и талантливой поэтессы заключается, по-моему, не в безупречной стихотворной технике и правильном выражении чувств. Ее сила в любви и желании принять и простить — высшем христианском даре.
Елена Сафронова, откликаясь на мемуары Жирмунской «Нива жизни», пишет об этом же в «Независимой газете»:
«…Жирмунская прощает всех, кто ей причинил боль, и просит прощения у всех, кого она невольно ранила. Может быть, эти любовь и всепрощение — результат воздействия богословия, которым автор книги занимается уже много лет, веры, ставшей ее второй натурой».
Книгу открывает стихотворение «Наброски с натуры», в котором есть следующие строки:

Что-то цветаевское уловил когда-то Илья Эренбург в стихах Тамары Жирмунской, но не назвал ее подражательницей. По наблюдению Эренбурга, как вспоминает поэтесса, цветаевские приемы она использует не формально, а подтверждает собственным сердцебиением. Стихи «Тому, кто невзначай / мой номер наберет» или «Здесь не соскучишься — столько…» убедительно доказывают сказанное. Не хочется — да и невозможно! — разложить их на цитаты. И в этом, видимо, заключается монолитность авторской мысли, несущейся неудержимо вперед, на одном дыхании, и не имеющей проходных слов, что и было характерно для Цветаевой, которую так почитает Тамара Жирмунская.
Поэзия — это почти всегда провальная попытка наладить гармонию с миром. Вспоминая о Заболоцком, Жирмунская писала когда-то, что гармонию он пытался найти в плодах человеческого гения… в этом преуспел и сам стал посредником между землей и Небом. Такое же предназначение имеет, на мой взгляд, и Тамара Жирмунская:

Лирика Светланы Тимаковой очень женственна, искренна и исповедальна. В сборнике — стихи с юного возраста по наши дни. Несмотря на исповедальность, трудно назвать эту поэтическую книжку дневником, так как в стихах не прочитываются прямым текстом жизненные события. Поэзия Тимаковой воспринимается, скорее, как вдохновенный монолог души.
Наиболее удачными показались мне стихи, в которых поэтесса отвлекается от немного поднадоевшего ямба-хорея и начинает чуть-чуть экспериментировать. Например, дольники, — акцентные стихи «Закрой скорее глаза» или «Эй, ветер, стой!». В первом, помимо акцентов, используется прием иноязычного вкрапления, которым часто теперь пользуются поэты, особенно живущие на Западе. Бродский, например, органично использовал этот прием, что позволяло ему создавать наиболее тонкую поэтическую цепочку смыслов, звуков, слов и придавать образу четкость.
Интересны стихи, в которых используется рефрен («Я вернулась домой, / Я вернулась к своим холодам») или же реминисценции («Чудак-фонарщик! Ты думал, кому-то нужно / Это горенье? Зачем? Еще? Вместо?» Или — «Окуните кисти в холода», «Твой дом витает в облаках», «Так и сижу. Повыбрасывала яблоки. / Какое ни укусишь — червоточина»).
Перекличка с другими поэтами становится своеобразным продолжением начатого ими разговора. Так как «действие стихотворения не заканчивается последней фразой или точкой, а продолжает свою жизнь в сознании читателя». И — добавим — в сознании другого поэта.
В предисловии к сборнику П. Калугина отметила развитие поэтического таланта Светланы Тимаковой, лирическая героиня которой побывала по молодости и «в ахматовской перчатке» («Тебе навстречу — ах, не надо бы! — перчатку скинула рука»), и к которой забредала Рыжая подруга Осень, как из песен 90-х. И действительно, чем актуальнее даты, проставленные под стихами, тем почерк становится увереннее, мысль опытнее и мудрее, исчезают клише, появляются неожиданные, незатертые метафоры («Мне снился дождь, серебряным кольцом / Подаренный на палец безымянный», «…Руки белого тумана  / Заговаривают раны / Между завтра и вчера»). Но остается привкус того же небожительства, в котором почти отсутствуют всяческие приметы времени, остается ровное и легкое поэтическое дыхание, женственность и возвышенность. Наверняка не такая уж гладкая жизнь у поэтессы, как может показаться по образу лирической героини, которая, кажется, проносит через всю книгу девиз «Мое небо где-то / между седьмым и пятым». Такая высота ощущений обусловлена, тем не менее, близкой связью с земной природой. Стихи здесь не просто слиты, а спаяны с ней, продиктованы ею самой. Не только все времена года, но и месяцы собрались под обложкой этого сборника, как будто из известной новогодней сказки. Тут вам и «морозы по стеклу изнаночными петлями», и маленькая комната, с неба которой «лился дождем Шопен», и «…поздней осени прозрачная душа», и «седые призраки грозы, / В ветвях запутанные туго». Это тем более неожиданно, что Светлана человек городской, московский. Не может поэтому обойти она молчанием и свою любовь к родному городу.

Эта книга не только объяснение в любви родному городу, но и любимому мужчине, детям и всему окружающему, из чего мы черпаем энергию жизни. Можно было бы упрекнуть автора в некоторой идеализации образов, но кто сказал, что поэзия — это сама жизнь? Все-таки она несколько выше нашего бытия, и Светлана Тимакова готова напомнить нам об этом. Вот и «птица-синица» ее рвется в облака:

Я думаю, что направление каждый выбирает сам, но здесь вам столько раз незримо укажут на небо, что про землю вы просто забудете.