я толку гематит смешиваю с желтком и
зеркальная гладь левкаса больше не отражает
река сочиняет стихи, государство в коме,
у тебя первый раз, христианка меня рожает

в черной дыре пластинки поет высоцкий
рабочие метро прокладывают в чистом поле
я собираю робота с одним миллиардом опций
ты танцуешь голая в едких испарениях канифоли

я вставляю камень в сустав гобоя
которому нету конца и края
или сплетенное в прошлом гнездо тобою
оброненным волосом закрепляю,

женщина, работающая на сварзе
линейным, поговаривают, инженером
из крайности в крайность: то лжи, то в фарсе,
не отягощенная не ссылкою, ни шенгеном,

в послевоенном найденная горохе,
сегодня как память стоишь немая
встреченная мной на плацу эпохи,
который пересекала Богородицы тень прямая.

Голос — это мой прах на краю пера.
Нет ничего правдивей моей игры.
Но если то, что мечешь, и есть — икра,
То я, как прежде, сотник твоей икры.

Разбуженная голосом не моим,
Одеждой облачающая наготу
Мою, немотствующую как дым,
Благословишь неосознанно немоту.

Не потому, что я ничего не узнаю про
Твой устопоклоннический разврат,
Не потому, что столовое серебро
Оставляла нищим у царских врат

Богатых кварталов, где ты отнюдь
Ни смертью не брезговала, ничем.
И было тебе положено — как-нибудь.
Постоянно — что. И всегда — зачем.

Не потому, что тебя над луной несла
Тьма, обручающая миры.
Но потому, что тебе единой несть числа,
Потому что ты — моя колыбель, и могила — ты.

Что стало сегодня с той, с которой ваш отлит автор?
В чьем она поселилась просторном доме
В портовом городе из железа, где Терминатор
На опохмел искал плутоний в металлоломе

В форме ВС Украины, отстав от роты
Освободительной армии близ Херсона,
Балюстрадой ли в трещинах позолоты
Ее нынче удерживается персона?

Справедливы ли хозяева, что у них за душою?
Платят ли гривен, чтобы хватало на шмотки и на обеды
Ей, для поэзии бывшею не чужою?
(Снова реминисцирую державные парапеты.)

Хозяйскую девочку старославянскому исправно учит?
Каждый ли вечер в алом платье выходит к морю?
Не огрубел ли тот голос, что был певучий?
(Думать об этом что целоваться с глухонемою.)

А мне из радостей жизни остался лишь секс и опий,
А когда-то было довольно любви и снеди.
Она бы мне объяснила, чем торговать с Европой,
У чьей волчицы в сосцах не хватает нефти.

Я поеду в Крым, на рынке куплю инжира,
Расскажу всем, война с чьего началась развода,
А потом полечу, прикинувшись птицей мира,
Сквозь алые складки азовского небосвода.

Уезжая в Крым, ты сожги жилье,
Паспорт выбрось прочь, а свое белье
Замени другим и воды не пей.
Не бери туда гривен и рублей.

Поменяй цвет глаз и надень парик.
Воспредставь, что ты — пропитой старик.
Вспоминай меня, только если нет
В небесах ночных никаких комет.

Если в море нет никаких судов,
Не ходи в места мировых судов:
Погуляй в горах, собери кизил,
Прогони свой страх, чтоб не откусил,
Как слепой волчок, он тебя кусок —
Чтобы я не сжег ночь наискосок.

Мне беречь тебя завещал Харон.
Не бери ты в Крым золотых корон.
Ты бери стихи и читай кустам
И вино любви подноси к устам.

Что под запретом на чердаке — разрешено в подвале.
Все тихие звуки привкус дают бемоля.
Свои стихи мы на улице продавали
Рыбе-пророчице — деве (царице моли).

И она читала стихи и сразу же отвечала,
Комментировала каждую рифму, любой топоним.
А ее сестра у лодочного причала
Била хвостом, захлебываясь, кричала:
"Зря родители ту икру на праздники не продали,
Мы тебя, уродина, заживо похороним"

Звенели трамваи. Церковь вверху горела.
Море дымилось. Закат донимал багровым.
А дева, не оборачиваясь, на нас смотрела
Защиты просящим глазом цельнозрачковым.

Дома дымятся. На конечную
Спешат последние трамваи.
Лишь час назад ухмылки вечные
На наших душах пировали.

Теперь куражься не куражься, но
О бытие хребет сломаешь.
Тебе достанется неважное
Великолепие пожарищ.

Хрипит динамик. В небе трещина.
Песочный дождь во все пределы:
"Прикрой, отлюбленная женщина,
Автоматическое тело".

Беда, несчастье родины моей,
Исчадье незаконного рожденья,
Мой воин, заклинательница фей,
Весь страх и ужас падшего растенья.

Смотрительница гаек на путях
Завода, городка, военной части.
Я, на тебя когда-то набредя,
Все потерял от имени до страсти.

Убийца русских честных мужиков,
Царь-колокольня, флюгер и предатель.
В твоем мозгу нет места для подков —
Один сплошной магнитный прерыватель.

Вруби колонки на хвостах комет,
Межмирную заросшую плотину,
Сирени неначтонесносный цвет,
Чернобыля дымящую градирню.

Все то, что есть во мне, губи, губя —
Гласит закон невидимого братства.
Природа наградила им тебя,
Иль ты ее — уже не разобраться.

Но если солнца проскользнет язык
В твой левый глаз — замкнутся все герконы.
А в правом зло умножится в разы,
Как Аониды в зеркале Горгоны.

Что может мниться в эндшпиле судьбы?
Вот пешка, заминировав мосты,
На черной клетке крестики рисует.
А у нее в зеницах по орлу.
Я ночью выйду к речке, поору,
За просто так, пока мой ферзь пасует.

Темнеет небо, отражая Днепр,
И звезды кувыркаются на дне,
Совокупляясь в новом Вавилоне.
Резвитесь же, пока хозяин спит,
И плавает его безглазый кит
В сновидческом необратимом лоне.

Когда еще ходили поезда,
Нас согревала белая звезда
Среди черемух, стонущих в тумане,
И утра были свежи и горьки...
И у людей не свернуты колки
В разумном неоглядном океане.

Когда еще не потеряли шанс
На жизнь, на смерть, все было как сейчас,
Но только с оборота дней зеркальных.
Обратный продолжается отсчет.
Мой Ангел дудку в руки не берет.
И мне б не видеть глаз его причальных.

Стоим и курим молча у ворот
Без прошлого, без будущего то есть.
Совсем одни, но то, что мы — народ,
Подсказывает дождь повсюду, совесть —
Об этом же — все шепчет изнутри
С упорством знатока метеоданных,
Сидящего в первобытной той пыли,
В которой стало башенок стеклянных
И башенок кирпичных полутьма.
Но ждать посмертной полочки ашанной
Теперь некомильфо, коль есть сума
Метровагонных символов прощаний.
Бессмысленно — о смерти, коль уйти —
Лишь проявить сады на фотопленке,
И нет уже понятия пути
Здесь, на бессрочной жизненной продленке.
Где у людей, стоящих на краю
Забвения, терновые короны.
Я не с тобой, не с женщиной стою,
А с сущностью своей неопаленной.