Дверная ручка была простая — гладкая бронзовая скоба, только непривычная миниатюрность и еле заметный, удобный для ладони изгиб намекали на ее почтенный возраст. Сергей толкнул узкую створку. Непрочная на первый взгляд дверь не дрогнула, будто была наглухо приколочена к стене.
— Может, просто обойдем дом вокруг? — спросила Таня. — Посмотрим и поедем обратно.
— Подожди-ка…. Иногда это делается так, — Сергей поднял руку, пошарил за верхним наличником и извлек оттуда небольшой темный ключ.
— Ну, что я говорил?
В замке сначала что-то заклинило, но вдруг подалось, щелкнуло, и дверь тихо приоткрылась.
— Заходи.
В прихожей пахло старьем и сыростью. Тусклый дневной свет редкими полосами проникал сквозь заколоченные досками окна. Вдоль стен громоздились кое-как наставленные друг на друга коробки и ящики, в углу стояло несколько старых оконных рам без стекол, тут же на полу лежал скатанный ковер с истлевшей бахромой, и на нем — ветхое пальто с меховым воротником, похожим на дохлую кошку. Над обитой дерматином дверью, как убогая четырехпалая ладонь, торчал лосиный рог, приделанный к овальному березовому спилу. От черного рычажка выключателя и вверх, в обход дверного косяка, тянулся витой электрический шнур. Сергей повернул выключатель, проследил взглядом траекторию шнура, кивнул свисающему с потолка пустому патрону.
— Понятно.
Дальше, за дверью, в темноте угадывалась довольно просторная комната. Под ногами похрустывало, слева вверху едва виднелись две или три лестничных ступени, ниже и вокруг — темнота. Что-то невидимое шоркнуло под лестницу, напугав там еще с десяток таких же тихо топочущих, быстрых.
Сергей щелкнул зажигалкой. Закачался рыжеватый свет, задвигались тени от перил, балясин, ступеней со сбитой ковровой дорожкой. Снова стало темно.
— Наверх пойдем?
— Пойдем, — почему-то шепотом ответила Таня. — Там не все окна заколочены, может, увидим хоть что-нибудь.
На площадке второго этажа свет лежал под дверью узким холодным сгустком. Сергей нащупал в темноте ручку, повернул, но тут же отпрянул и прижался к стене: из комнаты раздался истошный визг, что-то ударилось о косяк и, отскочив, стукнуло об пол.
— Кто здесь? — громко крикнул Сергей.
В комнате кто-то часто дышал, тонко поскуливая.
— Так, без истерик… Я вхожу!
Сергей толкнул ногой дверь и шагнул в комнату. В углу, рядом с обломками венского стула сидела перепуганная белобрысая девица, вцепившись обеими руками в большую плоскую сумку из красной кожи. Девушка оттолкнулась ногой, забиваясь подальше в угол; каблук оставил на замусоренном полу темную полосу.
— Ну, чего мы орем? — громко спросил Сергей.
Он обернулся к стоящей в дверях Татьяне, пожал плечами и показал рукой в угол.
— Скажи ей что-нибудь, что ли…
Но Таня, раздраженно смахивая с рукава пыль и свалявшуюся паутину, молча прошла мимо и встала в другом углу комнаты.
— Вы как сюда попали? — продолжил Сергей, глядя на девушку. — Только спокойно, без крика.
— Я? Вошла.
— Прекрасно!
— Дверь была не заперта. Я вошла...
Она встала, поправила короткую куртку из пятнистого меха, шагнула вбок и покачнулась, оступившись на битом стекле и щепках от стула.
— Я просто хотела дом посмотреть. Поднялась наверх, и вдруг внизу свет погас. Такой ужас! Потом слышу — шаги на лестнице. А это вы…
Сергей прошелся по комнате, окинул взглядом стены в выцветших обоях с желтоватыми пятнами, отслоившийся крашеный картон на потолке, подтвердил:
— а это мы, — и медленно произнес: — И мы, собственно говоря, тоже зашли посмотреть дом. Я — Сергей, это — Татьяна. А вас как зовут?
Девушка, скосив глаза, брезгливо смахнула с челки что-то невидимое.
— Жанна, — сказала она сердито.
— Ну, вот и славно, — вздохнул Сергей.
— А я вас знаю, — подала наконец голос Таня. — Вы одна из наследниц вот этого дома, Жанна… простите, не вспомню вашу фамилию. Мне нотариус о вас говорил.
— Говорил вам — обо мне? Как интересно…
Девушка немного осмелела, голосок окреп, она медленно поправила сначала прическу, потом пушистый воротник и манжеты куртки.
— А почему это я "одна из"?
Татьяна устало улыбнулась.
— Да вот потому... Потому что наследники первой и второй очереди вступить в права по разным причинам не могут: одни умерли, другие так и не объявились… А мы с вами из третьей очереди.
Жанна раскрыла свою большую сумку, что-то поискала там, качая головой и приговаривая:
— Ну я не знаю, не знаю, по-моему, тут что-то не так…
"А она ничего, — подумал вдруг Сергей, — смешная. Челка, веснушки, ножки длинные, коленки острые... Нервничает, бедняжка".
Чуть ниже колена на чулке у девушки красовалась огромная дыра с небольшой ссадиной посередине, вверх и вниз тянулись частые дорожки поехавших петель.

Сергей походил по комнате, выглянул на площадку, посветил зажигалкой вдоль стен. Оторвав отслоившийся клок старых обоев, он свернул его в длинную трубку, подпалил край и прошелся вдоль коридора, разглядев там еще несколько закрытых дверей и в торце — заколоченное окно.
Женщины в комнате выясняли свои наследственные права. Таня говорила спокойно, но с проявляющимися уже нотками раздражения в голосе, девица упрямо твердила свое "ну я не знаю".
Внизу заскрипела и стукнула входная дверь. Послышались неторопливые шаги, донеслось осторожное: "эй… тут есть кто-нибудь?" Сергей медленно спустился по лестнице и остановился на нижней ступени.
Посреди комнаты стояли два молодых человека. Один — среднего роста, плотный, в мешковатой куртке с капюшоном, с большим рюкзаком на плече. Другой —тонкий, как растение, высокий, со спортивной сумкой на длинном ремне. Этот все время держался в тени, и Сергей его не разглядел.
Первый шагнул навстречу.
— Добрый день. Вы не знаете, тут свет включить можно?
— Понятия не имею. А что, собственно, вы собираетесь тут разглядывать?
— Дом, — ответил парень и широко улыбнулся, явно пытаясь смягчить тон разговора. Лицо у него было простое, как у лубочного добра молодца: взгляд открытый, брови дугой, волнистые русые волосы ровно по плечи.
— Дело в том, что эта берлога принадлежит мне, — заявил он, — вернее, в скором времени будет принадлежать.
— По наследству, разумеется, — Сергей усмехнулся. — Кстати, там наверху сейчас беседуют еще две наследницы.
Все трое посмотрели вверх и прислушались. "Ну, я не знаю…" — донеслось сверху.
— Вы тоже наследник? — обратился Сергей ко второму парню.
Тот несмело вышел из тени, оказавшись белым, как альбинос, существом с тонкими прямыми волосами и мелкими чертами лица. Из застегнутого ворота его куртки свисали два проводка с маленькими наушниками, тоже белые.
— Я… нет, я вот с ним. — Он смущенно кивнул в сторону своего приятеля.
Наверху послышался неспешный стук каблуков, обе женщины вышли из комнаты на площадку и остановились, глядя вниз.
— Знакомьтесь, девушки, — громко сказал Сергей, — еще один наследник.
Лубочный юноша поклонился и представился:
— Антон.
— Все, я здесь больше не могу, давайте выйдем на улицу… — проговорила Жанна так быстро и раздраженно, будто ей не хватало воздуха. Брезгливо касаясь пальцами перил и глядя под ноги, она стала спускаться по лестнице. Таня пошла вслед за ней.
Догорающий кусок обоев обжег Сергею пальцы и полетел на пол, осветив на секунду бурые половицы, осколок стекла и мятый клок газеты. Невидимая нога затоптала тлеющие обрывки. Стало темно. Кто-то оступился и невнятно выругался.
— Только пожар тут устроить не хватало.
— Где дверь?
— Черт, тут какой-то шкаф, что ли…
— Зажигалку не могу найти…
Неожиданно в комнате возник покачивающийся теплый свет. На стене перед лестницей замигали тени. Все обернулись и замерли. На верхней площадке стоял человек и держал в руке подсвечник с двумя зажженными свечами.
— Здравствуйте, — произнес он, а затем не торопясь спустился вниз, тронул что-то возле перил, и в комнате вспыхнул электрический свет.
Жанна отшатнулась за спину Сергея и судорожно схватилась за его локоть. Остальные, оцепенев, смотрели на незнакомца.
На вид ему было около пятидесяти: высокий, худощавый, в синем джемпере с закатанными рукавами, в джинсах и в легких стоптанных туфлях. Черты лица резкие, как у актера в гриме: высокий лоб, волосы темные с проседью, четкая линия бровей, глаза будто в тени.
Мужчина задул свечи и поставил подсвечник на стол.
— Может, при свете разговаривать все же удобнее?
Комната оказалась даже больше, чем представлялась в темноте. В центре стоял длинный деревянный стол на толстых ногах. Вокруг него — несколько разных стульев. Над столом висел выцветший абажур с надорванной, провисшей с краю бахромой. Возле лестницы возвышался массивный черный буфет с резным фронтоном и гранеными стеклами в верхних дверцах. В углу — голландская печь с синими изразцами, кое-где замененными простым белым кафелем.
Большое полукруглое окно было наглухо забито досками. На длинном, сером от пыли подоконнике теснилась мелкая мусорная дребедень: рюмка со свечным огарком, солонка без крышки, мутная стеклянная банка, чумазые фарфоровые фигурки.
— Ну что же вы замолчали? — незнакомец весело оглядел всю онемевшую от изумления компанию. — Я, уж извините, слышал ваш разговор. У меня мастерская здесь, на втором этаже. Я художник, зовут меня Викентий Францевич. Кстати, скажу сразу: я ни на какую часть собственности не претендую, я просто случайный свидетель.
— Вы, Викентий Францевич, нас немного напугали, — сухо сказала Татьяна.
Жанна покачала головой и потрясенно вздохнула.
— Ничего себе "немного"!
— Простите, я не хотел! — художник улыбнулся. — Могу предложить чаю или чего-нибудь покрепче, а потом вы посмотрите дом. Он вовсе не так ужасен, как могло показаться поначалу. Впрочем, я здесь давно обитаю, возможно, я просто привык.
— Да нормальный дом! — Антон снял с плеча рюкзак и поставил его на стул. — Я лично в таком пожил бы с удовольствием. До метро только далековато, и улица у вас здорово перерыта.
— Да, разрыли тут лихо, — подтвердил Сергей. — мы пытались проехать и со стороны шоссе, и в объезд... Так и отпустили машину у поворота. Сюда даже пешком пробраться сложно.
— Я думаю, что к зиме все зароют и разровняют, здесь рядом идет большое строительство, мимо нас туда тянут коммуникации, — охотно объяснил Викентий. — Когда-то тут был дачный поселок из особняков вроде вот этого. Сразу за домами начинался лес — дубы на опушках, заросший пруд... Местные живописцы туда ходили на этюды. Здесь всегда художники жили, место такое… Теперь леса нет, в той стороне тоже что-то строят.
— Да, дорожную развязку, — сказал Сергей. — Значит, похожих домов здесь было много?
— Целая улица. Но все снесли в тридцатых годах, а этот чудом уцелел.
— А вы что же, живете здесь? — спросила Татьяна.
— Да как вам сказать, — Викентий отчего-то смутился. — нет, не живу. Работаю. Здесь тихо, удобно, раньше был приятный вид из окна. Содержать мастерскую сейчас накладно, так что…
— Викентий Францевич, — бодро продолжил Антон, — а можно мне тут переночевать? Просто мы с другом вчера съехали со съемной квартиры — дороговато оказалось, но возвращаться домой лично мне смысла нет, у меня здесь работа наклевывается. Может, я останусь на пару дней, пока не подыщу жилье?
— Конечно, никаких проблем, оставайтесь, — согласился Викентий. — Я покажу вам комнату, свет в доме, как видите, есть, вода тоже. Правда, вода только холодная.
— А у нас и на съемной квартире только холодная была, так что вы меня не напугали.
Приятель Антона, смущенно моргнув белесыми ресницами, тихо сказал:
— Антох, я, наверное, пойду. Иначе я на электричку не успеваю.
— Давай, Сань. Созвонимся.
Тот кивнул в ответ, у двери обернулся, неожиданно громко и церемонно произнес "до свидания" и вышел.
— Ну что ж, — Сергей критически оглядел помещение, — сейчас такие особняки в цене, при хорошем вложении средств из него можно сделать вполне достойный объект. Но это уже покупателю решать, что со всем этим делать. А пока надо сообща договориться, нанять рабочих и привести все здесь в порядок.
— Да-да, — тихо заговорили остальные, кивая друг другу, — конечно, надо как-то договориться.
— А мне, признаться, жаль будет выезжать отсюда, — сказал Викентий. — Привык! Ну, так что, может, чаю? — вновь спросил он. — Есть ликеры, водка, настойки…
— Нет, мы, пожалуй, пойдем, — Татьяна стала надевать перчатки.
— И дом посмотреть не хотите?
— Да, в общем, все и так понятно, — сказал Сергей, — подробности пока ни к чему. План помещения у нас есть, смету составит прораб, вот с ним и надо будет приехать еще раз.
Он достал из кармана куртки ключ и положил его на стол.
— Я немного похозяйничал, вот — нашел за наличником… Ну, всего доброго.
— Но куда же вы пойдете в такую погоду? — серьезно спросил Викентий.
— В какую "такую"?
Все переглянулись. Антон посмотрел в потолок.
— Ого, дождь начался!
Сергей прислушался.
— Какой дождь, с чего вы взяли?
Жанна изумленно округлила глаза:
— Вы слышали?! Ничего себе, осенью — гром!
— Этого только не хватало, — Таня вздохнула и стала снимать перчатки.
— Так мы идем или нет? — спросил Сергей.
Татьяна отодвинула стул и села.
— Куда мы теперь пойдем? Да по такой дороге... Ты послушай, что творится…
Она положила перчатки в сумку, расстегнула плащ.
Сергей недоуменно оглядел остальных: и Жанна, и Антон, и Викентий Францевич всерьез обсуждали внезапную непогоду. Вдруг в одной из дальних комнат что-то стукнуло, как распахнувшаяся от ветра оконная рама. Теперь и Сергей услышал, как частые капли колотят по крыше и где-то наверху, не то в печной трубе, не то в чердачных перекрытиях, гудит и воет ветер.
Запахло старым деревом, домашней пылью и почему-то сушеными яблоками. Свет зеленого абажура вдруг стал казаться уютным и знакомым, как и буфет, и темная лестница с широкими перилами, да и сам обитатель этого дома с его вязаным джемпером, бесшумными шагами и мягкими манерами.
Викентий, погрозив пальцем, сказал: "Я сейчас" — и ушел наверх. Вернулся, весело потирая руки.
— Ничего страшного, там задвижка на окне сломана — открылось. Кстати, почему бы вам всем не остаться здесь на ночь?
— Остаться здесь? — Таня усмехнулась. — да вы что.
— Рядом с мастерской есть две гостевые комнаты, а внизу еще две.
— Ну да, одну из них мы уже видели.
Пропустив ехидную реплику мимо ушей, Викентий достал из буфета стеклянный графин с чем-то светло-зеленым и несколько граненых рюмок на коротких ножках, поставил все на стол и вопросительно посмотрел на Сергея. Тот вяло запротестовал:
— Нет-нет, спасибо.
Викентий налил немного в рюмку.
— Это водка на черносмородиновом листе. Здесь же есть небольшой, чудом сохранившийся сад, он довольно запущенный: яблони одичали, крыжовник зарос крапивой, но листья у смородины все такие же душистые. Вот оцените-ка.
Сергей взял рюмку из его рук и осторожно поднес к носу.
— Хм, надо же. Да, запах удивительный. Прямо лето...
— Так, может, по чуть-чуть?
— Ну давайте.
— А вы, молодой человек?
— Я с удовольствием! — быстро согласился Антон.
Викентий налил в три рюмки зеленоватую прозрачную жидкость. Искоса глянул на Татьяну, потом на Жанну, достал из буфета еще пару рюмок и темную бутылку.
— Милые дамы, это ликер, — объявил он. — Тоже черная смородина, но — ягоды! Не слишком крепко, не слишком сладко. — Он наполнил две рюмки и поднял одну. — Смотрите, какой цвет — рубиновая шпинель! Попробуйте.
Антон шумно выдохнул и вернул пустую рюмку на стол.
— Знатно!
Сергей выпил молча. Татьяна, глядя на него, осторожно пригубила ликер.
— Жанночка, а вы не хотите? — спросил Викентий.
Жанна, будто заслоняясь, подняла обе ладони и зажмурилась — нет-нет-нет, — но после принюхалась и попробовала.

Дождь расшумелся не на шутку, всех немного клонило в сон, один Антон был весел и говорил без умолку — об известных ему способах водочной настойки, о старинных особняках с новыми мансардами из стекла и пластика, об их владельцах, о ценах на жилье. Художник охотно поддерживал разговор и деликатно, вполголоса, поправлял Антона, когда тот путался в стилях, именах или терминах. Вообще присутствие гостей Викентия явно радовало.
Сергей мрачно слушал, стараясь не зевать. Жанна, задумавшись, допивала третью рюмку ликера. Татьяна молчала и так отстраненно разглядывала сидящих у стола людей, комнату, предметы, будто сомневалась в том, что это все происходит на самом деле.
Снаружи все шумело от ветра. Викентий прислушался и покачал головой:
— Однако это, кажется, надолго. Пойдемте, я все же покажу вам комнаты, где можно переночевать.
Он встал, открыл дверь возле буфета и позвал за собой Сергея.
Таня подождала немного, потом нехотя поднялась и пошла следом за ними.

В соседней комнате было на удивление чисто, ее как будто накануне специально готовили к приходу гостей. Одну стену почти целиком занимал громоздкий диван в черной дерматиновой обивке — с широкий сиденьем, с высокой спинкой и мутным овальным зеркалом в резной наддиванной полке.
Напротив, в простенке между двумя окнами, стоял комод, над ним на стене висело на гвозде войлочное сердечко для иголок, выше — старый календарь с рекламой черноморского курорта и теннисная ракетка.
Викентий вытащил из ящика комода нераспечатанный комплект постельного белья, положил на диван.
— Одеяла здесь, — он тронул ладонью платяной шкаф, — подушки тоже, а удобства, — он приоткрыл дверь справа от шкафа, мелькнула кафельная стена с потеками ржавчины, — сами понимаете, уж какие есть.
Викентий попрощался и бесшумно, как кот, вышел из комнаты.
Таня распечатала пакет, постелила поверх шерстяного одеяла цветастую простынь, заправила край в тесный проем между спинкой и сиденьем, потом, скомкав в руках наволочку, села на край дивана и огляделась.
— Сереж, тебе не кажется, что мы сошли с ума? — спросила она.
Сергей поднял с пола глянцевый листок-вкладыш с изображением спальни, прочел вслух: "Трехгорная мануфактура" — и отложил его на комод.
— Кажется. Еще как кажется. Но теперь мы уже точно никуда не поедем — поздно.

Когда погас свет, в комнате стало совсем черно, только в двух узких окнах сквозь ветки деревьев светились редкие огни ближайшей стройки, и над ними висел бледный шар луны. В темноте запах Таниных духов стал отчетливей, может быть, оттого, что она согрелась рядом с Сергеем. Он по привычке обнял ее, тут же решил убрать руку, но Таня удержала: в комнате было прохладно.
— Кстати, никакого дождя нет, — сказала Татьяна.
— Я заметил. Смотри, какая луна огромная.
— Какая-то она ненастоящая. Да и все остальное тоже.
— Что — остальное?
— Да все: этот дом, и это наследство — свалилось откуда ни возьмись… И этот Викентий, и то, что Жанна тут оказалась именно сегодня, и Антон… Тебе не противно спать с бывшей женой?
— Почему мне должно быть противно? Нисколько, наоборот…
— Перестань, это глупо. Не надо, Сереж, я не могу здесь.
— А я очень даже могу…
— Перестань, я сказала!
— Да все, все! Перестал. Завтра разберетесь со своими долями этой рухляди, договоритесь… Продадим квартиру, ты купишь себе другую — какую хочешь. И я себе — какую хочу. И разъедемся к чертовой матери. Будем дружить! Семьями.
— Сволочь ты все-таки.
— Разумеется.
— Эта странная луна почему-то не движется. Нам надо было уехать отсюда.
— Уже поздно передумывать. Спи.

Утром за окнами все было белым, в тумане едва угадывались корявые ветви яблонь в жухлых листьях. В гостиной кто-то ходил — там позванивала посуда, тихо скрипели и хлопали дверцы буфета. Звуки были довольно обыкновенные, домашние.
Таня достала из сумки расческу, потянулась к маленькому зеркалу над спинкой дивана, но в сером пятнистом стекле все было тускло и двоилось, пришлось причесываться не глядя.
— Ну что, сейчас сразу домой? — спросила она Сергея.
— Да, поехали отсюда. И побыстрее, — раздраженно ответил он.

В гостиной у стола суетилась незнакомая женщина в пегих кудряшках и в больших очках, кривовато сидящих на ее крупном носу. То ли из-за этого носа, то ли из-за длинной белой кофты, мягко облегающей ее небольшое тело, она напоминала интеллигентное подопытное животное. Она и двигалась так осторожно и деловито, будто перекладывала запасы, таская их по зернышку из одного тайника в другой.
Увидев Татьяну и Сергея, женщина ласково пропела:
— Доброе утро! — запросто поинтересовалась: — Ну, как вам спалось? — и как ни в чем не бывало продолжила: — У нас тут, знаете, сыровато немного. Я, например, мерзну иногда, если печка не топлена. — Она виновато приложила маленькую ладонь к груди. — Ох, я же не представилась, — женщина тихо засмеялась. — Меня зовут Нателла, я появляюсь тут иногда: завтрак приготовить, прибраться немного. Мне Викентий сказал, что в доме гости, я уж старалась не шуметь… Но вы садитесь, садитесь, что же вы встали!
— Нет, спасибо, мы уже уезжаем. — Сергей медленно обошел угол стола, направляясь к двери.
— Как же так? — Нателла развела руками и обиженно запричитала: — Разве вы не будете смотреть дом? Викентий сказал, что вы наследники, ну как же можно уезжать не глядя? Сейчас позавтракаете, Жанночка уже встала, одевается, сейчас выйдет. А молодой человек… — она закрыла глаза и пошевелила пальцами возле лба, — забыла, как его…
— Антон, кажется, — подсказала Татьяна.
— Да! — Нателла отчего-то обрадовалась. — Антон, правильно! Он тоже скоро выйдет. Сказал мне, что так хорошо спал, даже забыл, где находится. Ну вот, попьем чаю, все обойдем, вы все посмотрите, и тогда уж как хотите!
Она расправила складку на скатерти и пошла вдоль стола, раскладывая чайные ложки.
Сергей подвинул стул, сел и положил куртку на колени.
— Мы с Викентием состоим в родстве, — объясняла Нателла, — но в довольно запутанном, так что сами вечно с ним спорим по этому поводу. Сошлись пока на том, что я его кузина. Что это за родство такое — кузина? Но пусть, я не против.
— Это двоюродная сестра, кажется, — снова подала голос Татьяна. Она села к столу, положив локоть на спинку стула.
— Вот как? Ну, это вряд ли.
Нателла доставала из буфета какие-то баночки, розетки для варенья, извлекла полотняный мешочек, затянутый веревкой, развязала, заглянула внутрь.
— У нас, знаете ли, проблема со свежим хлебом, собственно, мы его не едим. Но зато всегда есть сухарики, я сама их сушу в печке, вот смотрите. — Она высыпала в глубокое блюдо белые сухари, сделанные из нарезанного соломкой хлеба. — И варенье всегда есть, здесь же смородина в садике и крыжовник. А чай у нас — какой угодно! И черный, и зеленый, и со всякими травами. Я, например, люблю с чабрецом и мятой. Зимой — это же прелесть что такое! И мед, кажется, где-то был, — она встала на цыпочки и пошарила на полке. — Надо же, мед куда-то… что-то я его не вижу…
Татьяна окинула взглядом гостиную и вопросительно кивнула Сергею. Тот тоже огляделся и недоуменно пожал плечами.
Комната за ночь чудесным образом переменилась. Абажур все так же светился мягким зеленоватым светом, но бахрома по краю была незаметно пришита, ни паутины, ни пыли нигде не было видно. Свежая скатерть на столе — льняная с тканым рисунком — топорщилась жесткими складками по углам. Мелкие мусорные безделушки с подоконника исчезли, зато на стенах появились картины: одна с фруктовым натюрмортом, другая — вид через раскрытое окно: кривая улочка, желтый тополь и голубое небо.
— А-а, вот он, мед! Засахарился немного… — пробормотала Нателла себе под нос.
Сергей решительно встал, тут же дверь по другую сторону стола распахнулась, и вошла Жанна. В красной кофточке и узкой короткой юбке, открывающей черно-ажурные ножки, она выглядела как яркий цветок на длинной тонкой ветке.
— Доброе утро! — Жанна улыбнулась Сергею так, будто он поднялся из-за нее.
Тот отчего-то растерялся, кивнул и торопливо отодвинул для нее стул. Усевшись, девушка смущенно потупила взгляд и закинула ногу на ногу; из-под края юбки показалось широкое кружево чулочной резинки.
— А давайте мне куртку, — сказала Нателла, — я ее повешу.
Сергей как будто собирался возразить, но куртку отдал, снова сел за стол и тут же поймал насмешливый взгляд Татьяны.
Нателла налила в заварочный чайник кипяток, и по комнате поплыл запах горячих трав.
— Сейчас настоится минут пять, и наливайте, — она поставила чайник на стол, наклонилась к Жанне и спросила, секретничая: — Ну как, подошло?
— Да-а! спасибо вам большое! Такая прелесть, — Жанна бережно погладила чулок кончиками пальцев.
— Ну и хорошо. Потом посмотрим, может, еще что-то понравится.
— Ой, я с удовольствием, если можно!
— Ну конечно, можно! Не мне же это носить, выбирайте что хотите.
Сергей принялся ухаживать за Жанной: налил ей чаю, подвинул поближе розетку, пытался шутить, судя по усталому взгляду Татьяны, не слишком удачно.
Жанна благосклонно улыбалась и медленно облизывала с ложечки варенье, а потом завела с Татьяной светскую беседу, нисколько не смущаясь тем, что Таня в ответ только молча кивала да разглядывала печные изразцы.
— Тут, оказывается, такие сокровища! — рассказывала Жанна с мягкой интонацией телеведущей. — У Нателлы целая коллекция удивительных вещей — про белье я, конечно, не говорю, — очень интересное кружево, шелк — и все-таки это уже антиквариат. Но платья… Это не просто винтаж, они такие стильные, их будто сшили вчера! Одно пепельно-розовое, из мятого бархата: квадратный вырез, сзади шнуровка, но ложная, разумеется, а сбоку потайная молния — ну вообще, такая прелесть! — зажмурившись, Жанна простонала: — Я так его хочу!
Нателла и Сергей засмеялись, Татьяна взглянула на часы. Разговор ее раздражал, чай не нравился: от него пахло лекарством, чашка была неприятна: старая, из тонкого фарфора с блеклыми мелкими цветами и серой трещинкой на хитро изогнутой ручке. Таня отложила чайную ложку, обняла себя за плечи и собралась уже встать и поблагодарить за гостеприимство.
— Вам холодно? — всполошилась вдруг Нателла. — Подождите, я сейчас.
Она исчезла за дверью и через минуту вернулась, держа в руках шаль в сине-зеленую клетку.
— Спасибо,— запротестовала Таня, — но я уже скоро ухожу, не надо.
— Ну, вот как пойдете, так и снимете…
Нателла укрыла шалью Танины плечи и заботливо огладила.
— Вот так.
На лестнице послышались тихие быстрые шаги.
— О, вот и Викентий Францевич!
Нателла замерла у буфета, подставив щеку для поцелуя.
— Доброе утро!
— Доброе.
Викентий с утра выглядел моложе и бодрее, глаза блестели. В нем теперь не было ни вкрадчивости, ни вчерашней подобострастной вежливости. Он окинул всех быстрым взглядом, будто пересчитал, коротко поздоровался, взял из рук Нателлы большую чайную чашку и сел за стол.
Татьяна безразлично посмотрела на него и отвернулась. В шали ей действительно стало тепло, расхотелось шевелиться, думать, обижаться, строить планы…
Сергей о чем-то вполголоса расспрашивал Жанну. Та отвечала охотно и обстоятельно, но все время путалась и начинала смеяться. Нателла уселась рядом с Викентием, подвинула к нему поближе блюдо с сухариками и наконец успокоилась. Он же, не обращая ни на кого внимания, наблюдал за Таней. Она, будто очнувшись, резко спросила:
— Что?
Не отводя глаз, он сказал:
— Вы великолепны в этой шали. Поза, освещение, цвет… Очень красивые руки. Жаль, что вы скоро уезжаете.
— Почему жаль?
— Я попросил бы вас позировать мне. Может, хотя бы несколько набросков? Это не долго.
За столом стало тихо. Таня, стараясь не смотреть на Сергея, медленно налила себе еще чаю.
— Ну что ж, если не долго… Подарите мне потом один набросок?
— Конечно, — серьезно ответил Викентий.
Чай изменился: цвет стал ярче, аромат напомнил жаркий июльский полдень — путаницу мелких колокольчиков и липких стеблей гвоздики, неизвестный желтый цветок с черной букашкой в венчике, нудное бормотание жаворонка, вкус земляники…
"Настоялся, наверное", — подумала Таня.
От шали, будто она была совсем новая, тепло пахло чистой и колкой шерстью.

Поднимаясь по лестнице вместе с Викентием, Таня представляла себе, что сейчас увидит нагромождение подрамников и багетов, завешанные картинами стены, пятна краски на полу,колченогое кресло…
Викентий открыл дверь.
— Прошу.
Внутри оказалось светло и просторно. Беленый кирпич стен, низкий деревянный потолок; мольберт, маленький стол для кистей и красок и в углу, между окном и книжным шкафом, укрытая пледом кушетка.
Вдоль одной стены тянулся сосновый верстак, из стоящего под ним фанерного ящика торчали обломки реек и угол старого подрамника.
На стенах — ни картин, ни рисунков, только коллекция старых ключей в темной раме и рядом, на гвозде — несколько пестрых от краски палитр разных форм и размеров.
Сквозь приоткрытые ставни-жалюзи проникал рассеянный дневной свет, за окном виднелись прозрачные кроны старых яблонь. Два провисших электрических провода уходили от стены дома в туман.
— А где же ваши работы? — спросила Татьяна.
— В соседней комнате. Я покажу вам потом. — Викентий принес стул. — Садитесь.

Последним к столу явился Антон — довольный и румяный, причесанный на прямой пробор, как балованный купеческий отпрыск. Он бодро поздоровался и сел на место Викентия. Нателлатут же торопливо поменяла чашку, подала розетку и ложечку.
— Я чудно выспался, между прочим! — весело сообщил Антон. — Проснулся, лежу и не понимаю, где я: лепнина на потолке, двери двустворчатые, шкаф такой, что... — Антон монументально развернул плечи и набычился, изобразив грандиозность шкафа. — Рука сама ищет колокольчик, чтоб позвать камердинера. Да и снилось нечто такое, знаете ли…
— А я так замерзла, что не могла уснуть. — Жанна поежилась. — Хорошо, что Нателла зашла и принесла мне второе одеяло.
— Так вы тут еще со вчерашнего вечера, — Сергей удивленно посмотрел на Нателлу. — как же мы вас не видели?
— Нет, я не всегда так, — она что-то взволнованно залепетала, замахала маленькой ручкой и встала.
— Жанночка, ну что, пойдемте? Будем примерять, любоваться… вертеться перед зеркалом будем!
Женщины поднялись и вышли.
— А настоечка вчера была очень недурственная! — мечтательно произнес Антон. Он налил себе еще чаю, отпил и захрустел сухарем. — Мы с Викентием Францевичем графинчик прикончили, когда все разошлись. Вон за той дверью кухня, а с ней рядом что-то вроде чулана, там дивный ассортимент на полке. Кстати, а где Викентий? Надо бы у него спросить… Он как себя чувствует?
— По-моему, отменно, — мрачно ответил Сергей.
— А я бы немного подлечился, если честно... Нателла! — зычно прокричал Антон. Он откинулся на стуле и потянулся, закинув руки за голову. — Вы не будете против, если я налью себе рюмку водки? А то мы вчера с Викентием Францевичем немного... э-э... увлеклись разговором.
— Вы возьмите сами там, в кладовой, — донеслось из другой комнаты. — Вы же знаете где.
— Спасибочки! — благодарно протрубил в ответ Антон. Он залпом допил остатки чая. — Сергей — ничего, что я без отчества? — может, мы… граммов по пятьдесят, не больше... а?
— Да. Пойдемте.

Антон провел Сергея через кухню — темную, с гулким каменным полом и старыми шкафами — и открыл низкую дверь. За ней была комната с белеными стенами и двумя квадратными окошками у самого потолка, маленькими, как бойницы. На полке в нише теснились пыльные бутылки без этикеток.
Сверху свисали пучки трав, пахнущие аптечным огородом и сеновалом; у одной стены стоял огромный сундук, укрытый вязаным тряпичным ковриком, у другой — пара ржавых велосипедов, цветочные горшки, банки и части разобранной мебели.
Антон нашел в углу раскладной стол и табуретку. Стол оказался шахматным, с плоским, дробно громыхающим ящиком под крышкой. Сергей прилег на сундук, достал из кармана зажигалку и сигареты. Посреди шахматного поля появились тусклая от пыли зеленая бутыль с темными следами Антохиных пальцев и пара рюмок.
— Ну что, будем здоровы?
— Непременно.
Настойка сильно пахла сырой травой. Сергею даже вспомнился прабабкин дом под Тулой, куда его несколько раз привозили в раннем детстве; древняя баня, утопающая в лопухах и бурьяне, черная дорожка через огород, крапива вдоль изгороди и под дубами — темный овраг. На краю его тихо цвел иван-чай, а дальше начинался бурелом с проросшими сквозь него гигантскими зонтиками борщевика и чертополохом.
Антон, постепенно розовея и покрываясь бисерным потом, рассказывал, как жил в старом, уже почти расселенном доме: "рухлядь жуткая, плесень, тараканы с меня ростом, с водой вечно проблемы, зато самый центр!" Потом ударился в воспоминания о каком-то путешествии автостопом с запутанным маршрутом и неопределенной конечной целью, без денег, но с гитарой наперевес.
Сергей перебил его, спросив:
— Ты кто в миру-то будешь, отрок?
— Да я кем только не был, — Антон вытащил из пачки сигарету. — Последние полгода в ресторане пел, а до этого… Ну, неважно. У меня одну песню на радио взяли, сейчас думаю подготовить альбом да и сдаться на раскрутку. Есть у меня один знакомый в продюсерской компании.
— А тот парень, что с тобой приходил, водянистый такой, он кто?
— Саня? Перкуссионист. Мы работали вместе.
Антон вытер руки о майку, оставив на ней серые следы, пустую бутыль убрал под стол, взял с полки другую. Зажал зубами пробку, сморщился, замотал головой… Тихо чпокнуло, он принюхался и уважительно изрек:
— Вещество! Это что-то совсем дремучее… Никак крапива? Или эстрагон…
Дверь скрипнула, и медленно вошла Жанна. Она встала у стола, при этом смотрела на мужчин укоризненно и со значением, явно чего-то ожидая, даже ножкой притоптывала нетерпеливо. Дотех наконец дошло: платье!
Оба восхищенно закивали, заговорили нечто невнятное, но с подобающей интонацией.
Жанна еще покрутилась, прошлась, Антон поймал ее верткую легкую кисть, успел клюнуть только кончики пальцев и вскинул восхищенные светло-голубые глаза.
— Блеск!
Когда она ушла, Антон, будто протрезвев, точно разлил водку, спросил Сергея вполголоса:
— Как тебе Жанночка?
— А тебе?
— Плосковата, на мой вкус, — и тут же придурковато хохотнул: — Что, я неправильно сказал? ну, извиняйте.
Он запрокинул кудрявую голову, зажмурился, выдохнул и поставил пустую рюмку на стол.
— Серег, а ты чем вообще занимаешься?
— Я ресторатор.
— Вот это номер! То есть у тебя свое заведение? Душевно рад знакомству! — Антон протянул над столом широкую ладонь.
Сергей брезгливо пожал его пальцы, розовые и влажные, как парное мясо, и украдкой вытер руку о тряпичный коврик.
Жанна появлялась еще несколько раз, дефилировала: три шага в одну сторону — поворот — три шага в другую, показывая платья, выслушивала комплименты и исчезала. А потом подсела к Сергею, аккуратно чокнулась с ним граненой рюмочкой, спросила:
— Вы правда ресторатор? — почтительно удивилась. — О, надо же!
И уже больше не уходила, так и сидела рядом, немного расплываясь, туманясь и раздваиваясь. Сергей очень хорошо видел только скошенный в его сторону глаз, ямочку на блестящей щеке, острый локоть, светлые волоски на предплечье. Она улыбалась, и ее зубы белели, как молочные капли.
Нателла принесла блюдо с чем-то аппетитно дымящимся, поставила на середину шахматного столика, подвинув рюмки, положила ножи и вилки.
Антон заговорил с ней, приглашал к столу, громко нахваливал настойку, грозился даже спеть. Нателла в ответ смеялась добрым пожилым смехом и кивала своими пегими кудряшками, потом одобрительно потрепала гостя по плечу и вышла.
Антона наконец сморило. Он, покачнувшись, шагнул за дверь, в дальней комнате что-то упало, судя по звуку — стул.
Жанна прилегла на сундук, скрестила ноги.
— А вот тут была ссадинка, — сказал Сергей и провел пальцем по ее колену.
Ножки подобрались, Жанна уютненько заворчала:
— Ну что ж такое, никакого покоя от вас нет.
— От нас? — грозно удивился Сергей и потащил чулок вниз. Что-то тихо щелкнуло, оказалось, смешная старомодная застежка на желтоватой резинке, от нее на бедре у девушки осталась розовая лунка.
— Ну не надо, — капризно простонала Жанна.

В пустой гостиной горел свет, у стола сидела Нателла и дремала над раскрытым журналом с кроссвордом. Ее очки сползли на кончик носа, карандаш замер в руке, не касаясь бумаги.
Татьяна на цыпочках прошла мимо нее в гостевую комнату, медленно закрыла за собой дверь, но тут же устыдилась — надо было просто тронуть женщину за плечо и улыбнуться, а она бы испуганно заморгала, засмеялась тихонько: "Надо же, заснула!" Таня выглянула в гостиную. За столом никого не было. Журнал с кроссвордом тоже исчез.
— Ерунда какая-то, — пробормотала Таня, улыбаясь и уже забыв про Нателлу.— какая-то все ерунда, ерунда, ерунда…
Она включила и тут же выключила свет в комнате, почти не удивившись тому, что Сергея нет. Разделась, легла и быстро закопалась в одеяло, свернулась, прижала к себе подушку. "Вот и хорошо, — думала она, — вот и хорошо, что его нет, лишь бы не пришел прямо сейчас, только бы не спрашивал, не говорил ничего…Что же это такое, уж не показалось ли? Ведь ничего особенного как будто не произошло… Странное какое имя, смешное даже — Викентий, а голос…"
Утром в мастерской она спросила: "Как мне сесть?" — он отвечал холодно, глядя сквозь нее: "Как хотите". И уже шуршал углем, прищуривался, вскидывал голову. Один лист слетел на пол, потом другой, третий…
Молчание сначала было напряженным, быстро устала спина, потом шея, плечи… Никак не выходила из головы сцена за завтраком — Сергей и та девица, Жанна. Ее кукольное кокетство, его демонстративные ухаживания... Почему ж так задело? Ведь не ревность же это, быть такого не может! Да и кто он такой? Бывший муж, и ничего больше.
От слова "бывший" внутри что-то болезненно натянулось, комната затуманилась, пришлось отвернуться — не все ли равно, как сидеть! сам сказал — как хотите.
Потом стало спокойно, пусто. Таня почти забыла, что позирует… Она поднялась, отошла к окну, постояла, глядя на бледные кроны деревьев в тумане, спросила:
— У вас нет сигарет?
Сигареты нашлись, почти целая коробка, только без фильтра, к тому же крепкие.
— Я давно бросила. А когда мы с Сергеем разводилась, снова начала.
— Вы в разводе?
— Да, пытаемся дружить. Думаете, глупо?
— Не знаю. — Шорох угля прекратился. — Иногда действительно глупо. А как в вашем случае — этого я не знаю.
Викентий собрал с пола листы с набросками, подошел, дал ей в руки. Она разглядывала их и откладывала в сторону, боясь дышать, чтоб не расплакаться. Она себя узнавала, это и было хуже всего: сомкнутые тонкие губы, потухший взгляд, поднятые плечи, напряжение даже в складках накинутой шали. Волосы — угольный дым, путаница, штрихи. Резкие тени под глазами, под скулами, на висках. Таня ужаснулась — он все это видит! Все видят. Она наивно надеялась, что не видит никто, кроме зеркала, и ходила по улицам с таким лицом, с таким взглядом.
Таня затушила сигарету, отвернулась.
— Я тут накурила у вас, простите.
Викентий отвечал очень спокойно:
— Вы можете курить, если хотите. Или не курить. Можете сидеть, стоять у стены или ходить, можете завернуться в шаль или раздеться — это не важно. В вас есть одно редкое качество…. Вы просто входите, останавливаетесь, садитесь, кладете локоть на спинку стула — и в любом пространстве, вот в этом, например, — он обвел рукой комнату, — появляется стиль и смысл, все совпадает: цвет, линии, освещение. И вы так двигаетесь, так смотрите и вообще — живете, будто не знаете об этом. Или правда не знаете? Вам идет эта шаль, и ваш серый свитер, и этот свет из окна. И это движение, которым вы иногда трогаете губы вот так, — он показал и улыбнулся.
— Я?
— Да-да. Вряд ли я смогу объяснить словами… Подождите, не шевелитесь.
Он взял свежий лист и начал новый рисунок. Таня собиралась что-то сказать, но забыла, притихла, и даже дышала иначе — будто слышала в полусне чей-то спокойный разговор.
Викентий сказал:
— Идите сюда.
Таня подошла к мольберту, взглянула и замерла, не поверив. Но, приглядевшись, согласилась:  да, во мне это есть, тронула губы указательным пальцем и, тут же вспомнив, улыбнулась и опустила руку.
— Я понятно объяснил?
— Да, — она все еще улыбалась. — надо поблагодарить, наверное? Спасибо.
— Хотите посмотреть мои работы?

В соседней комнате все стены были завешаны картинами: пейзажи, натюрморты, портреты… Дуб на краю леса, заросший пруд, дачная веранда.
Голубой силуэт моста, белые блики на воде, тени — серый холст, не тронутый краской.
Большеглазая девочка с волнистым попугаем на плече.
Молодой человек в черном — нервно сцепленные длинные пальцы, тревожный взгляд, ссутуленные плечи.
Обнаженная натурщица на фоне окна — усталое лицо, небольшая вялая грудь, бледный живот с выпирающими подвздошными косточками. Она же на фоне цветной драпировки с закинутыми за голову руками.
Женщина, похожая на Нателлу: старомодная прическа, цветастое платье с белым воротничком, ярко накрашенные губы, книга в руке.
Как раз тогда Нателла к ним и заглянула. Поинтересовалась, не хотят ли они поужинать, и почему-то смутилась, будто помешала. Татьяна спросила у нее про Сергея.
Нателла ответила уже в дверях, обернувшись:
— Они что-то обсуждали с Антоном, я отнесла им закусить. А теперь разошлись и, кажется, отдыхают.
Стемнело. Нателла пришла еще раз, принесла печеные яблоки, зажгла масляную настольную лампу и тихо вышла.
Викентий сказал:
— Вот такой свет у фламандских мастеров — у Ван Рейна, Вермеера... — Он поиграл пальцами, словно ощупывая ткань, — мягкие блики, полутона медовых оттенков, все неявно, неуловимо… только тени: глубокие, темные, "марсианские"… — Как все-таки жаль, что вы завтра уедете! Это мог бы быть очень хороший портрет.

Под утро все перепуталось — события повторялись в разной последовательности, наслаивались, становясь все более подробными и нелепыми. Таня то искала повод, чтобы задержаться, то металась в поисках выхода. Она уткнулась лбом в спинку дивана, открыла глаза и тут же села. Огляделась.
На улице моросило, за серыми окнами виднелись только темные ветки и бурые мокрые листья. Обернувшись шалью, Таня выглянула из комнаты, прислушалась. На кухне тихо звякнула посуда, хлопнула дверца шкафа, потом потекла вода… Таня прошла через пустую гостиную, открыла дверь.
На кухне никого не было. А в кладовой, на сундуке, поджав колени и косо укрывшись тряпичным ковриком, спал Сергей.
Таня села рядом и потрясла его за плечо.
— Вставай... слышишь?
— Не могу, — глухо промычал он.
— Сереж, вставай, а? Поедем отсюда, я тебя очень прошу!
Сергей так мирно дышал, будто от Таниного присутствия он погрузился в еще более глубокий сон. Таня потянула его за руку.
— Проснись! нам надо уехать отсюда, проснись же ты!
Он досадливо сморщился, неожиданно громко и зло проговорил:
— Не могу! Что тут непонятного? — отвернулся, натянул на плечо коврик и тут же снова затих.
Таня с отвращением оглядела шахматный стол: рюмки, крошки, пара кривоватых алюминиевых вилок, банка с окурками…
— Ну и оставайся здесь! — отчаянно бросила она, поднялась и вышла из кладовой.
На кухне у плиты стоял Викентий и варил кофе. Как раз в тот момент, когда появилась Татьяна, в медном горлышке турки всколыхнулась крапчатая пенка, Викентий жестом фокусника извлек из шкафа две чашки.
— Доброе утро, — сказал он, мельком глянув на Таню, и бережно разлил кофе.
Таня подошла, встала рядом и нервно усмехнулась.
— Мы так и не уехали. Как ни странно.
Викентий осторожно подал ей одну чашку, другую взял себе. Помедлив немного, он произнес:
— Опуская все фразы, о которых, вы, впрочем, догадываетесь — ну, что я рад и… Словом, раз все так складывается, может, я все-таки начну писать ваш портрет?
Таня молча смотрела в чашку.
— Я жду вас наверху, — сказал Викентий и вышел.

Нателла застала Антона в скорбном и многозначительном молчании. Он сидел во главе стола в гостиной, склонив голову на руку, в сторону Нателлы даже не обернулся. Она подошла, облокотилась о стол рядом с ним и хитро улыбнулась.
— Ну что? опять увлеклись разговором?
Антон состроил гримасу пристыженной покорности и вздохнул. Нателла добродушно захихикала.
— Давай-ка я тебе сейчас зеленый чай заварю, с мелиссой и черносмородиновым листом. Попьешь и будешь как новенький.
Антон жалобно замычал.
— Что такое? — Нателла наклонилась к нему, как к ребенку.
— Лист этот — не надо, а…
— Не надо? Ну, как скажешь. — Она продолжила шепотом: — Сергей тоже сегодня не очень, Татьяна к нему недавно приходила, так и не добудилась, ушла.
— Совсем?
— Нет, почему совсем? К Викентию Францевичу в мастерскую пошла, он ее портрет пишет.
Антон осоловело кивнул:
— Дело молодое.
— Негодяй, — Нателла, смеясь, сердито толкнула его в плечо. — молчи лучше, сейчас чай тебе принесу.

Сергей проснулся от холода и еще оттого, что рядом разговаривали, что-то передвигали и обращались к нему с вопросами. Вопросы он понял не сразу, а когда понял, то ответы уже не понадобились, потому что для Нателлы и Антона и так уже было очевидно: проснулся, сел, дела обстоят неважно, замерз.
Нателла смахнула крошки с шахматного столика, забрала рюмки и вилки, сказала:
— Я принесу халат! У Викентия есть теплый халат, сейчас… — и ушла.
Антон сидел напротив, держал в ладонях кружку с дымящимся чаем и таращил свои незабудковые глаза, пытаясь изобразить иронию и сочувствие.
— Может, чайку? — спросил он.
Сергей молча кивнул. Явилась Нателла, накинула на него что-то мягкое, опутала, завязала, на хриплое "спасибо" отреагировала тихим смешком и исчезла.
— Серег, ты прямо какой-то барин в этом халате. — Антон выдвинул подстольный ящик, собрал в горсть несколько гладких желтых и черных фигур. — В шашки сыграть не желаете, ваше превосходительство? Нет? Да ладно, я ж тебе не в шахматы предлагаю, давай сыграем! — Он стал расставлять фигуры, время от времени отпивая из кружки и блаженно вздыхая: — Ох, до чего ж хорошо!
От чая Сергей согрелся и немного ожил. На ряд бутылок в стенной нише он старался не смотреть, впрочем, нелепо расставленные шахматные фигуры его тоже раздражали. Особенно странно выглядели в этом строю ладьи, вырезанные в форме средневековых башен, да и слоны — стройные, с удлиненными острыми головами — в роли шашек смотрелись ничуть не лучше. Слева от поля стоял синий эмалированный чайник с деревянной ручкой, нависая своим боком над А-4, а по другую сторону — пепельница, продолговатая банка от сардин, похожая на маленькую калошу.
Антон сделал ход. Сергей нехотя подвинул тонкошеею пешку. Промелькнула Таня из сна в чужом платье со шнуровкой на спине — "поедем отсюда…" — или это была не Таня? Или это был не сон…
Антон все время вещал, как радио, фантазируя на тему внезапно обретенного имущества.
— Кто идиот? — наследник внезапно насторожился.
— Нет-нет, это я о себе, — Сергей потер лоб ладонью. — зачем-то вслух сказал. Ты говори, говори.
— …Я бы не продавал, — продолжил Антон свою мысль. — Ты как думаешь, можно из него сотворить ресторан? Или клуб?
— Почему нет? Сотвори, — скучно ответил Сергей, делая ход и забирая враз три фигуры.
— Я серьезно.
— Займись. Делов-то: бизнес-план, кредит под залог вот этого же сооружения, техпроект, ремонт, закупки, наем, реклама… Работа с утра до утра, разборки, взятки, загул, развод… Потом — суды, выплаты по долгам, закрытие и — свобода! Хорошо…
— Да ладно, не напугал. Я бы рискнул.
— Дерзай, чего ж. Все-таки занятие.
— А ты?
— Я? — Сергей усмехнулся. — Антон, я же не наследник. Тебе на этот счет лучше с Татьяной и с Жанной поговорить. Соберитесь, обсудите…
— Но я-то наследник! — заговорщицки понизив голос, сказал Антон. — А у тебя опыт. Я думаю так: если год продержимся — ты в доле.
— Ничья, кстати.
— Почему это?
— Вот почему, — Сергей переставил черную пешку в угол.
— Понял. — Антон вздохнул и ссыпал фигуры обратно в ящик.
— А впрочем... — Сергей поднялся, — пойдем-ка посмотрим.
Он вышел на середину кухни, оглядел потолок, померил шагами пол от стены до стены.
— так, тут метров пять, и в ширину около трех… маловато, но если… тут стена несущая? — он открыл дверь в кладовую. — нет, не похоже. Значит, если мы убираем эту стену, кухне добавляется еще метров двенадцать-пятнадцать. Неплохо… Потолок высокий, подвал наверняка есть…
— В подвале сауна! — радостно ввернул Антон.
— Погоди со своей сауной. Столовую соединить с комнатой, столы — там, а выход в кухню убрать и сделать отсюда... Здесь горячий зал — тут холодный… Так-так-так… Если договориться и перепланировать участок до того, как начнут асфальтировать улицу, то будет удобная парковка, небольшая, правда, но… А что, может быть, может быть!
Антон, затаив дыхание, слушал не вполне понятный ему монолог, а Сергей ходил по кухне, опустив руки в карманы распахнутого халата, бормотал, зажмуривался, считал…
Что-то обдумав, он остановился напротив Антона и оглядел его с ног до головы. Тот замер.
— Еще партию? — строго спросил Сергей.
Антон расплылся в улыбке.
— Легко!

Жанна весь день провела в постели, пила принесенный Нателлой чай и дремала.
На ворох разноцветного тряпья, возвышающийся на двух стульях, она поглядывала почти с отвращением: вспоминались вялое кружево одной из блузок, желтоватая тесьма корсета и слабый запах старой холодной пыли.
Иногда в полусне мелькали обрывки вчерашних событий. Жанна расстроенно кривила губы, вздыхала и переворачивалась на другой бок, но, засыпая, снова видела, как ночью она возвращается к себе в комнату, придерживая на бедре спускающийся чулок.
В гостиной тогда никого не было, но горел свет, а на столе почему-то лежал раскрытый журнал с кроссвордом.
Платье оказалось таким неудобным, сундук жестким, а дверь в кухню все время была открыта настежь. Жанна намеревалась подразнить Сергея и сбежать, сказав ему перед этим что-нибудь жалобное и виноватое, да как-то упустила момент, шнуровка запуталась, сложившаяся в голове фраза безнадежно запоздала… А потом Сергей хрипло сказал у нее над ухом:
— Танька!
Жанна снова переворачивалась на другой бок и огорченно вздыхала: "Завтра же уеду, прямо с утра..."

К вечеру ей стало чуть лучше. Она встала, вытянула из кучи вещей скользкий шелковый халат с обезьянками, накинула и, завязывая на ходу пояс, вышла в соседнюю комнату. Там она постояла у большого напольного зеркала, подняла с пола заколку с бисерным цветком, обернулась и заметила на комоде старинный дисковый телефон.
Вчера во время примерки Жанна его здесь не видела. Впрочем, вчера он наверняка был завален одеждой…
"Ужасный какой дизайн, — подумала она. — А хотя… пожалуй, что-то в этом есть".
Внимательно глядя на себя в зеркало, девушка взяла телефонную трубку, поднесла к уху и тут же отпрянула от неожиданности: телефон, мрачное бутафорское чудовище с мутным диском и толстым шнуром в черно-белой оплетке, оказался исправным: из трубки плыл ровный гудок.
Жанна быстро огляделась, потом набрала номер и замерла, наморщив лоб и испуганно скосив глаза в сторону трубки.
— Маша? — узнав голос, девушка облегченно вздохнула. — Привет! Ой, как я рада тебя слышать! Да никуда я не пропала, завтра вернусь — расскажу. Машуль, пока все безумно сложно! Надо будет опять встречаться с тем нотариусом, потому что я ничего не понимаю в этих делах наследства, у меня уже просто голова кругом идет.
Жанна снова вспомнила о зеркале, оглядела себя через плечо и поправила волосы.
— Где живу… Ну, это такой мини-отель, недорогой, но очень приятный. Представляешь, я тут познакомилась с одним ресторатором. Нет-нет-нет, он совсем другой! На вид — ну… лет тридцать семь или около того, симпатичный… Я? Вообще ничего не делала! Он сам подсел ко мне за завтраком, заговорил… Короче, потом весь день вместе провели. Расскажу, конечно… Нет, лучше не по телефону. Еще тут один есть — музыкант, кажется. Этот не в моем вкусе, простоватый… Да-да, точно… в этом смысле ловить нечего. Ты-то как там? Да ты что…
Жанна приблизилась к зеркалу, наклонилась, рассмотрела веснушки на щеках, поскребла ногтем шелушащееся пятнышко возле губ.
— Понятно. А я решила приодеться немного. Пока не знаю, но, может быть, возьму два-три платья, пару блузок и по мелочи кое-что… Увидишь. Тебе должно понравиться, такой стиль интересный. Ох… буду думать теперь насчет аксессуаров. Надо что-нибудь романтичное… — Жанна обернулась к двери, прислушалась и закончила торопливым шепотом: — Маш, я тебе позвоню завтра, хорошо? Все, целую, пока.
Она положила трубку, на цыпочках убежала к себе, там юркнула в постель, сняла под одеялом халат, кинула его на кучу вещей и притворилась спящей.
В соседней комнате что-то тихо скрипнуло, Жанна видела сквозь ресницы, как к ней в спальню заглянула Нателла, медленно и бесшумно вошла, забрала с тумбочки пустую чайную чашку и, не дойдя до двери, исчезла.

Они вернулись в комнату почти одновременно, сначала Сергей, и почти сразу вслед за ним — Таня. Она вошла, села на диван, задумалась.
Он спросил: "как портрет?" — она отвечала не сразу, будто расшифровывала про себя фразу или пыталась соединить выражение его лица со смыслом вопроса. Пожалуй, это было самое сложное, потому что Сегрею хотелось спросить ее совсем о другом, другим тоном, да и при чем тут этот портрет...
Она смотрела в окно, говорила что-то про луну, погоду, стаскивала свитер, медленно выворачивала его с изнанки, вытягивая рукава, и улыбалась — чему? Ушла в душ, полоскалась там, Сергей кричал ей:
— вода же холодная, Тань!
Она отвечала оттуда:
—да нет, нормальная вода.
Потом вышла с мокрыми волосами в том самом халате, который Нателла дала Сергею. В халате Викентия.
— Тань… — Сергей смотрел на нее и надеялся, что вдруг что-то произойдет и это чужое безмятежное лицо станет испуганным, раздраженным — каким угодно, но знакомым, осмысленным. А Таня рассеянно спрашивала: "Что?" — и промокала волосы полотенцем.
Он рассказывал ей о том, что Антон предлагает не продавать дом, о том, что можно попробовать все переделать и начать новое дело, все еще может получиться. Это шанс…
— Сделай, как считаешь нужным, Сереж, — отвечала она. — Мне, честно говоря, тоже не хочется его продавать…
— Правда? — Сергей уже собрался рассказывать в подробностях свой план, но Таня продолжила:
— …Все-таки жалко обитателей сгонять с насиженных мест, — и опять она улыбнулась. Чему?
— При чем тут обитатели, Таня? Я тебе говорю о реальной возможности все вернуть: деньги, мое дело, себя, тебя.
Она, будто не слыша его, сняла халат, достала из-под подушки длинную белую рубашку с завязками на плечах, надела…
— Откуда это? — хмуро спросил Сергей.
— В комоде нашла, — равнодушно ответила его бывшая жена, разборчивая щепетильная Танечка, та самая, которая никогда в гости без своих туфель не ходила. Она легла, укрылась одеялом и сразу отвернулась.
Сергей еще строил фразы, глядя в пол, сцепив пальцы, думая, как лучше сказать, чтобы быть услышанным, чтобы потом — разговор на всю ночь, до серого утра в обнимку, до тихих слез на плече и знакомо шмыгающего носа, до сонного бормотания и ровного дыхания в подушку. Но Таня уже спала.

Сквозь ветки светила луна, прозрачная, как разбавленный водой сок. В доме все стихло, лампы погасли. Разметав русые кудри и похрапывая, в своей комнате спал Антон. За стеной тихо сопела Жанна, свернувшись под двумя одеялами.
Таня лежала, обняв себя за плечо, так, что со спины казалось, что она спит не одна. Сергей заснул на сундуке в кладовой; рядом, на шахматном столике в пепельнице тонко дымилсянезатушенный окурок. В мастерской у Викентия никого не было, сквозь ставни-жалюзи проникали полосы холодноватого ночного света — не то от луны, не то от прожекторов со стройки. В гостиной на полу возле буфета мышь грызла обломок белого сухаря, а потом метнулась к плинтусу и исчезла, будто пробежала сквозь стену.

В маленьком мире с заколоченными окнами утро начиналось от того, что жильцы просыпались. А когда все расходились по комнатам — наступала ночь.
Приоткрытые ставни в мастерской у Викентия или два узких окна в спальне у Тани и Сергея ничего не проясняли. Внешний мир выглядел так, как ему и следовало: все очень вовремя заволакивало густым туманом, завеса мелкого серого дождя возникала в нужный момент, темнело, и без опоздания включалась луна — Татьяна как раз заканчивала позировать, медленно сгущались сумерки, Викентий отмывал кисти и рассказывал что-нибудь, Таня зажигала лампу…

Викентий закончил портрет еще днем. Он развернул мольберт, отошел от него и долго стоял у стены в полосатой тени полураскрытой ставни. Таня, завернувшись в шаль, сидела на подоконнике и тоже смотрела на портрет. Дым от ее сигареты казался продолжением тумана за окном.
— Я сейчас жалею, что давно не выставлялся... — сказал Викентий. — Может, опять стоит попробовать. Этот портрет мог бы стать главной работой на выставке.
— Главная — это та, что висит в самом начале? — спросила Таня.
— Нет, главная — в центре экспозиции. А в самом начале обычно автопортрет.
— Позовешь меня? ну... если решишься.
— Если... — Викентий усмехнулся и замолчал.
Его глаза и джемпер в тени были одного цвета — темно-синего. А когда он смотрел за окно сквозь жалюзи, в полосах света цвет почти исчезал: бледная голубизна радужки и серые точки зрачков, легкая штриховка морщин у нижнего века, прозрачная кожа. Один раз Тане показалось, что сквозь его ладонь просвечивают трещинки и царапины на подоконнике. От необъяснимой жалости внутри что-то заныло, захотелось обнять, прижаться.
— Расскажи что-нибудь о себе, — попросил Викентий.
Таня удивилась:
— Зачем?
— Я хочу знать о тебе все, — он закрыл обе ставни, сел рядом. — какой ты была в детстве, кого больше любила, чего боялась, пила ли теплое молоко, когда болела… И потом, когда повзрослела — как ты жила?
Она отвернулась, отошла в сторону, остановилась возле коллекции ключей, помолчала, потом показала на один.
— От чего он?
Викентий уже стоял рядом, так близко, что Таня чувствовала его дыхание на щеке. Он снял с гвоздика черный ключ с овальным кольцом, положил ей на ладонь.
— Это от входной двери. Пусть он будет у тебя.
— А этот? — она показала не глядя.
— Этот от секретера… Его уже нет. Остался только ключ.
Викентий повернул Таню к себе.
— Ты пахнешь краской... — сказала она, дыша в синий джемпер.
— Конечно, краской… А какой?
— Не знаю. Краски пахнут по-разному? Какую ерунду мы несем…
— Конечно, ерунду… Кадмий красный пахнет свежим огурцом. Зимой это особенно заметно…
— Смешно.
— Нет, не смешно. Не смешно. Нисколько.

Нателла этот день в мастерскую так ни разу и не зашла. Накануне вечером она по просьбе Сергея принесла от Викентия пачку листков для набросков, и теперь Сергей с Антоном целый день чертили схемы помещений, считали, строили планы. Жанна сидела рядом, отпивала кофе из большой кружки, брала исписанные листки, разглядывала, пыталась вникнуть. Нателла что-то перешивала для нее и время от времени звала девушку на примерку.
Антон к вечеру заскучал, стал зевать и потягиваться и вскоре ушел к себе.
Жанна села рядом с Сергеем. На ней были короткая юбка и смешной топ, связанный из золотистой нитки, — впереди закрытый до шеи, а сзади — только две скрещенных полоски на голой спине.
Сергей откинулся позади нее на подушку. Провел пальцем вдоль бледных выступающих позвонков. Жанна шевельнула плечами, выпрямилась, запрокинула голову.
— Щекотно!
Сергей потянул ее за руку.
— Иди ко мне.

Антон к составлению планов слегка охладел, к тому же Нателла где-то отыскала гитару — семиструнную, пыльную и расстроенную. На внутренней стороне деки можно было разглядеть приклеенный листок с чернильным штампом ОТК и названием фабрики.
Антон вытряс из инструмента медиатор, пару высохших тараканов и скомканную обертку от шоколада. Сняв лишнюю басовую струну, он перенастроил гитару, взял пару аккордов, а потом ловко пробежался пальцами по грифу и довольно кивнул:
— Вот это дело!
Теперь он подолгу что-то бренчал, напевал и записывал на мятых листах — иногда у себя в комнате, а чаще в гостиной, сидя на ступенях лестницы, — он говорил, что там из-за высокого потолка акустика лучше.
Вечером Антон обычно заходил к Сергею, но о делах говорил без особого интереса, едва дослушав, он доставал из ящика стола шахматы и пару граненых рюмок.
Жанну хозяйственные и финансовые тонкости проекта только раздражали своей упрямой и не вполне понятной логикой. Но зато все, что касалось внешнего переустройства, ей казалось интересным. Она сочиняла интерьерные украшения, рисовала на эскизных листках полочки, арки, барные стойки. Иногда она убегала к телефону, с кем-то говорила, вздыхая и сетуя на то, что так занята одним интересным проектом, нет ни одной свободной минуты.
Встречая Татьяну на кухне, Жанна заметно нервничала, здоровалась не глядя и тут же непременно что-нибудь громко говорила Сергею. Из кладовой в ответ доносилось его спокойное: "не знаю, Жанночка" или "как хочешь".
Однажды она тихо спросила у него:
— А мы не можем выплатить Тане ее долю?
— Можем, — ответил Сергей, — но не сейчас.
— Я просто хочу, чтоб ее не было здесь, — продолжила Жанна, задумчиво покусывая ноготь.
Сергей не ответил.
За завтраком обитатели дома встречались редко — просыпались все в разное время, днем у всех были свои занятия, к тому же все стали на удивление равнодушны к еде.
На кухне время от времени что-то шипело и жарко скворчало, начинали витать соблазнительные запахи сушеных грибов, жареной рыбы или вареной картошки, иногда остро пахло замаринованным мясом и жареным луком… Но когда кто-нибудь из жильцов приходил и заглядывал в кастрюли и сковородки — еще горячие, с каплями влаги на крышках, — внутри не обнаруживалось ничего, посуда была чистой и даже ничем не пахла. Уже к вечеру никто точно не помнил, что было на обед, да и вообще — был ли этот обед.
А в буфете водилось все то же: мед, варенья, сушеные яблоки, графин с настойкой и мешочек с белыми сухарями.

Коллекция старых вещей Жанну по-прежнему интересовала. В сундуках и шкафах постоянно выискивалось что-то новое, не всегда подходящее ей по размеру, но оригинальное. Нателлапосле примерки аккуратно распарывала швы, помогала Жанне надеть и снять наметанные вещи, а после мерно качала педаль зингеровской машинки, останавливала ход и жадным движением маленького зверька перекусывала нитку.
Быстрый стук иглы и гитарный перебор стали постоянным звуковым фоном дома. Никто уже не удивлялся тому, что Нателла, стоя на кухне у плиты, помешивает что-то на сковородке и в это же самое время в дальней комнате ее швейная машинка то тихо стрекочет, то прерывается, то начинает стучать снова…
Иногда в приоткрытую дверь гостиной было видно, как Сергей ходит в соседней комнате, держа в руках старый дисковый телефон, разговаривает с кем-то: интересуется условиями кредитов, отвечает на вопросы, рассказывает о планах… А телефонный шнур с двумя медными проводками, торчащими из растрепанной двухцветной оплетки, висит, не доставая до пола. Это тоже никому не казалось странным.

Таня не вполне понимала, почему возвращается каждую ночь к себе в комнату, но Викентий никогда не просил ее остаться, а она ничего не спрашивала, полагая, что все должно происходить само собой.
В полусне она всегда мысленно взбегала по лестнице, открывала дверь, пересекала лунное окно на черном полу, приподнимала край одеяла, ложилась рядом, прижималась… И все начиналось сначала: она опять шла наверх, путалась в темноте, оказывалась все дальше и дальше от мастерской и наконец засыпала.
А утра были чудесные — серые, невзрачные, но ее собственные — без изучающего постороннего взгляда, без ревнивых вопросов. Только потягивания, босые перебежки по холодному полу, с детства знакомый медный привкус воды из крана, жесткое полотенце, предвкушение… Викентий обычно уже варил кофе на кухне, Таня заглядывала ему через плечо, по-кошачьи терлась щекой, а потом забирала из его рук маленькую горячую чашку.
Однажды утром его в кухне не оказалось. У плиты стояла Нателла. Она быстро улыбнулась Тане, распустив на лице сотню мелких морщин, тут же помешала ложечкой в турке и смущенно захлопала глазами.
— Заболел Викентий Францевич, — вздохнула она, — продуло, наверное. Окно вечно открыто, там задвижка сломана…
— Давайте я ему отнесу, — Таня протянула руку к чашке, но Нателла покачала головой и сделала мягкое уклончивое движение в сторону: "Не надо, я сама".
Полдня удивляясь, переживая и растолковывая себе это неожиданное "не надо, я сама", Таня наводила чистоту у себя в спальне. В душевой под раковиной нашлось цинковое ведро с красной надписью "коридор", коробка с комом стирального порошка и ветхая серая тряпка.
Надраивая пол и сдувая с лица прядь волос, Таня вспомнила, как Викентий вчера утром разговаривал с Жанной. Кажется, он собирался ее рисовать.
— …Главное — не поддаться искушению сделать из вас Твигги или "девочку на шаре". Вы ведь, в сущности, при явном внешнем сходстве — ни то и ни другое. Интересно, интересно… Первое, что приходит в голову — серый фон, темный контур сухой кистью и охристый свет, как у Лотрека…
Заметив Татьяну, Жанна отвернулась, сверкнула глазами через плечо, нагло улыбнулась Викентию и ушла в кладовую.
Таню тогда неприятно удивила поспешность, с которой оба закончили эту интересную беседу. А Викентий потом сказал:
— Танечка, ну где же мне взять натурщицу? я ведь должен работать. А такой разговор — это просто способ заинтересовать процессом, некий "модус операнди". Кто же иначе согласится часами сидеть неподвижно? — и, предупреждая ее вопрос, торопливо заверил: — Нет, ты — это ты. Глупо даже спрашивать.
Она проспала до сумерек, а когда проснулась, вдруг сердито подумала: "да что я, в самом деле? Надо просто подняться к нему, вот и все! Испугалась, как маленькая".

В мастерской никого не было. Таня прошла в смежную комнату, включила свет и остановилась, увидев на стене, в одном ряду с другими работами, свой портрет. Между девочкой с попугаем и обнаженной натурщицей. Тут же у стены стоял подрамник с недавно загрунтованным холстом.
Таня вернулась в мастерскую, подняла с пола возле мольберта два пастельных наброска: Жанна в профиль — взгляд в плечо, бретельки на спине крест-накрест, взъерошенные волосы на макушке; Жанна лицом, вполоборота — маленькая, почти мальчишеская грудь, длинная шея, косая челка… Серый фон, темный контур, охристый свет. Как у Лотрека.

Сон не шел, Таня то ложилась и пыталась уснуть, то сидела, завернувшись в одеяло. Смятая подушка раздражала, в углу комнаты время от времени настойчиво скреблась мышь. К ночной черноте уже потихоньку подмешивалась серая прозрачность утра. Луна за окном вдруг погасла и превратилась в матовый белый шар, лежащий на крыше еще необитаемой башни. Рядом на фоне посветлевшего неба виднелся силуэт подъемного крана.

Утром в доме было непривычно тихо. Сергей, кажется, спал. Судя по россыпи хлебных крошек и каплям варенья на столе, Антон недавно позавтракал.
Таня сварила кофе, поставила на узкий жестяной поднос две чашки и пошла на второй этаж. Остановившись у приоткрытой двери мастерской, она перехватила поднос, чтобы свободной рукой взяться за ручку...
— Я хочу знать о тебе все, — донеслось из комнаты. — Какой ты была в детстве, кого больше любила, чего боялась, пила ли теплое молоко, когда болела. И потом, когда повзрослела — какой ты была?
— Я была рыжая. И кудрявая, как кукла, — беспечно отвечала Жанна. — представляешь, локоны до плеч и голубые глаза.
Таня прислонилась к стене, перед глазами замелькали черные пятна.
— Конечно, представляю — локоны, голубые глаза… Прелесть! — Викентий говорил тихо, и по его голосу было слышно, что он улыбается.
Таня отошла от двери. Руки ослабли, захотелось куда-то поставить поднос.
На лестнице уже сидел Антон и, наклонившись над грифом, подтягивал струну на гитаре.
Таня села рядом, протянула ему чашку.
— Благодарю, — он взял, отпил немного, спросил: — Ну, как там портрет?
— Портрет? — с опозданием переспросила Таня. — Хорошо. Очень хороший портрет. Ты знаешь, что такое "модус операнди"?
— Способ действия, кажется.
— Правильно. Я, наверное, уеду сегодня…
— Почему сегодня? — Антон отставил чашку на поднос и снова склонился над гитарой, взял аккорд, прислушался. — Мы с Сергеем хотели всех собрать днем, обсудить планы.
— Днем? — безразлично отозвалась Таня. — Ну хорошо, я подожду. Я, собственно, не тороплюсь. Просто… — она сделала неопределенный жест, пожала плечами, — просто надоело немного.
Антон понимающе вздохнул — "да это понятно" — и, мягко перехватывая пальцами гриф, стал перебирать струны, кивать и неслышно притоптывать в такт. Звук заплескался под потолком, запаздывая, холодновато отозвался в верхнем коридоре, оттолкнулся от стен, поплыл…
Оставив поднос с чашками на ступенях, Таня поднялась и быстро пошла к себе в комнату.

Сергей сидел рядом, заглядывал ей в лицо, держал ее руки в ладонях.
— Поехали отсюда, Тань. Прямо сейчас одеваемся и уходим, да? Танька, ну что ты молчишь? совсем ты у меня дура какая-то стала, да очнись же! Ты на себя не похожа, ведь скоро будешь прозрачная, как твой Викентий.
— Прозрачная? — Таня обернулась к нему. — почему, откуда ты знаешь? — Она освободила ладонь из его рук, растопырила пальцы. — смотри!
— Все, поехали! — Сергей потянул ее к себе.
— Нет, — Таня замотала головой, заговорила быстро и сбивчиво: — Антон что-то мне говорил, надо сегодня обязательно всем собраться и послушать, потому что…
— Да к черту Антона, я тебе сам все расскажу, одевайся.
— Нет, я не могу. Я не могу. Не трогай меня, я не могу.
— Все, все… Я не трогаю. — Сергей встал. — Ты… в общем... скажи мне, когда сможешь.

Собрались неожиданно, будто все вышли в гостиную по своим делам и задержались. В итоге расселись, соблюдая первоначальный порядок — как в день знакомства. Викентий и Нателла, оказавшись теперь за одним столом с наследниками, выглядели слегка смущенными.
Антон, усевшись рядом с ними, тихо предложил:
— Викентий Францевич, может, настоечки? А то как-то нервно.
Викентий кивнул:
— Пожалуй.
Нателла собралась было подняться, но Антон остановил ее жестом:
— Нет-нет, сидите, я сам все сделаю.
Сергей раздал листки с расчетами, Жанна положила на середину стола стопку эскизов. Антон достал из буфета несколько рюмок, графин, глиняную бутыль с ликером. Спросил:
— Ну, кому что?
— Мне ликер, — заказала Жанна, глядя в смету, будто в меню. На ней было клетчатое платье с белым воротничком, почти строгое, но узкое и очень короткое.
— А мне водку, — сказала Таня.
— Ну что, я начну, наверное? — Антон тронул пальцами влажно блестящий лоб и обвел всех взглядом. — Я думаю, чтобы разобраться в этих планах, всем нужно какое-то время. Решать будут, конечно, наследники: Татьяна, Жанна и я. Сергей у нас пока в роли консультанта. А Нателла и Викентий Францевич должны быть в курсе, я считаю.
Нателла встрепенулась, испуганно закивала и вздохнула. Викентий молчал, наблюдая за процессом.
— Пока план такой, — продолжал Антон. — Дом не продавать, а превратить его в симпатичное заведение ресторанного типа, приносящее стабильный доход. Нужны вложения, разумеется… У Сергея есть кое-какие соображения на этот счет, мы об этом позже поговорим. Есть и другой вариант развития событий — тот, что был с самого начала: привести особняк в порядок, сделать косметический ремонт и продать. Сейчас надо определиться с главным: хотим ли мы избавиться от собственности сразу и навсегда или попытаемся извлечь из нее прибыль. Если второе не удастся — а почему оно, собственно говоря, не удастся? — так вот, в этом случае мы особняк продаем. И делим деньги, разумеется…
— …Или долги, — мрачно закончила за него Таня.
— Или долги, — согласился Антон. — Но все-таки, — продолжил он с осторожным упреком, — лучше сначала ознакомиться с нашими предложениями. Мы же никого не торопим. Соберемся еще раз завтра. Или послезавтра. Ну, в общем, когда внесем все поправки, доработаем...
— Жанночка, а это вы сами нарисовали? — спросила Нателла, указывая на эскизы. — дайте-ка взглянуть… — Она поправила очки и взяла в руки один листок. — А это что такое? Это где будет, вот здесь?
Жанна наклонилась к Нателле и принялась объяснять расположение полок, указывая длинным ногтем то на рисунок, то на стены гостиной.
Антон и Сергей заговорили о возможной перепланировке. Антон подробно расспрашивал, явно рассчитывая произвести впечатление на присутствующих, но Сергей отвечал нехотя и коротко, а сам тревожно поглядывал на Таню. Викентий слушал, переводя взгляд с одного на другого, и медленно поворачивал в пальцах рюмку с настойкой.
Татьяна встала из-за стола и ушла на кухню.
Оставшись одна, она ходила вдоль шкафов, останавливалась, открывала дверцы, но тут же забывала зачем и закрывала; каблуки тихо стучали по каменному полу.
За спиной послышались шаги, Таня посмотрела через плечо — Викентий стоял у входа, наблюдая за ней. Достав из шкафа знакомые чашки, Таня прошла, почти случайно задев его плечом.Викентий поймал ее за локоть, притянул, сказал:
— Я очень скучал по тебе.
Таня замерла на секунду, собираясь сказать: "я тоже".
— Я вчера весь день был нездоров. И сегодня утром еще неважно себя чувствовал, — продолжал он, улыбаясь виновато и просто. — Поэтому решил не спускаться к завтраку. Но сейчас как будто…
— Да-да, я знаю, — перебила его Таня. — Нателла мне сказала, что ты заболел. Конечно, окно все время открыто…
Она попыталась отстраниться, но Викентий крепче сжал ее руку.
— Я не хочу, чтобы ты уезжала.
— Пусти меня, я поставлю куда-нибудь эти чашки…
Посуда громко звякнула, но не разбилась, Таня быстро вышла из кухни. В гостиной она растерялась от внезапно наступившей тишины и удивленных взглядов, не свернула к себе в комнату, а почти бегом поднялась вверх по лестнице. В темном коридоре второго этажа, ничего не освещая, мигала на потолке ожившая трубка неоновой лампы. Под одной из дверей лежала узкая полоса дневного света. Таня дернула ручку, вошла и захлопнула за собой дверь.

За двумя небольшими окнами светились на солнце желтые кроны деревьев.
В углу комнаты на замусоренном полу валялись обломки венского стула. Таня смахнула с рукава приставшую нить паутины, подошла к окну и посмотрела вниз.
Траншею перед домом, оказывается, уже зарыли и засыпали щебнем. Возле толстого ствола старой липы, растущей почти на середине намеченного тротуара, ходили люди в зеленых комбинезонах. Один наклонился, завизжала пила, от ствола полетел белый сноп мелкой стружки. Крона — желтая, круглая, освещенная солнцем, — была неподвижна. Вдруг дерево дрогнуло, в воздухе закружились золотистые точки, все захрустело, липа стала заваливаться, сначала медленно, потом все быстрее, быстрее и — рухнула, взметнув целый вихрь листьев и пыли.
Там, у боковой стены дома, тонко зазвенело стекло, что-то затрещало.
Таня почувствовала, как под ногами дрогнул пол. Она вышла в коридор, спустилась до середины лестницы. Входная дверь распахнулась. Возник угол желтого света, в него, отбрасывая длинную черную тень, шагнул высокий парень со спортивной сумкой на плече, тонкий и белобрысый, как альбинос. Тот самый, что пришел в дом вместе с Антоном.
— Саня? — Антон поднялся из-за стола.
Парень, войдя со света в полутемное помещение, ничего не мог разглядеть, он моргал и брезгливо морщился. За его спиной, в проеме раскрытой настежь двери, сияли разбитые окна прихожей, за ними желтела крона упавшей липы.
— Уважаемые… По-моему, вы тут засиделись, — откашлявшись, сказал он. — И выглядите прискорбно.
Викентий, держа в руке рюмку, сделал шаг в сторону гостя, вошел в луч света и тут же сам стал светом — призрачной цветной голограммой на фоне темной стены. Цвет исчез, рюмка с изумрудной каплей на дне на мгновение повисла в дымном солнечном воздухе и упала, брызнув по полу мелким стеклом.
Нателла испуганно отстранилась, заслоняясь от солнца рукой, и развеялась, как облачко пыли. Серый комок покатился под стол.
— Мышь! — взвизгнула Жанна и отскочила в сторону.
Саня отшатнулся, испуганно глянув на тощую визгливую девицу в заношенном детском платье и спущенных мутных чулках.
— Это черт знает что такое, — плаксиво сказала Жанна и, стуча каблуками, побежала в свою комнату. — Где мои вещи?!
Таня потянула с плеч расползающуюся под пальцами ветхую шаль, смяла и бросила на пол.
Перила, лестница, распахнутая дверь, потолок — все наклонилось и опрокинулось.

Где-то рядом ныла пила, пахло древесной стружкой и палыми листьями. Солнце светило в глаза. Таня сидела на стволе только что спиленного дерева. Из дома вышел Сергей, держа в руках ее плащ и сумку. Он запер дверь, подошел к Тане и протянул ей руку:
— Уходим.

Таня открыла стеклянную дверь, прошла по укрытому полиэтиленом деревянному полу. В зале было пусто и сумрачно, свет горел только в баре, там девушка в белой рубашке расставляла на полках бутылки. Мелькал экран телевизора, в подвешенных над стойкой перевернутых бокалах синхронно мелькали отражения.
— Привет, — сказала Таня. — А где Сергей?
— Я здесь! — он появился из боковой двери, подошел, легко коснулся губами ее щеки, окинул взглядом помещение, спросил: — ну, как тебе?
Она огляделась, улыбаясь, пожала плечами, сказала:
— По-моему, хорошо. Нет, правда — хорошо! А вы успеваете? До открытия меньше недели. Сегодня уже четвертое? Нет, пятое апреля уже!
Он взял ее руку, накрыл ладонью.
— Тань, все будет нормально. Место хорошее, людное: тут бульвар, метро в двух шагах. Это же не то что там, в особняке — на отшибе, у новостройки...
У Тани лицо вдруг стало растерянным, Сергей осекся.
— Эй, ты чего? — он обнял ее. — все же давно закончилось, да?
— Конечно. Не обращай внимания... — пробормотала она ему в плечо. — вспомнилось просто. Но это ерунда, ты не думай...
— А я и не думаю. Ты со мной, все хорошо. Так?
— Да... — Таня, не поднимая глаз, кивнула и коротко улыбнулась: — я с тобой, и все хорошо.
Он отступил, поднял обе руки.
— Все, больше ни слова об этом. Подожди меня, ладно? Там посуду привезли. Я скоро! Попробуй пока наш кофе.
Сергей вышел. Автомат за стойкой зашуршал, загудел, щелкнул — запахло теплым кофейным зерном. Девушка в белой рубашке поставила перед Таней чашку-наперсток с ровной коричневой пенкой, потом взяла пульт, переключила канал и сделала звук телевизора громче.
На экране, медленно приближаясь, плыл пейзаж: кривая улочка, желтый тополь и голубое небо. Картинка с улицей побледнела, сквозь нее проступила другая — набережная, голубой силуэт моста, серые тени, белые блики на воде. Голос за кадром рассказывал:
"В последние годы коллекции музеев стали пополняться ранее неизвестными работами художника.
Одни поступали из частных собраний, где они хранились несколько десятилетий, другие обнаруживались по счастливой случайности, как, например, полотна, найденные в прошлом году в полуразрушенном особняке на окраине города.
Несколько натюрмортов, серия городских пейзажей, автопортрет..."

Закадровый голос превратился в невнятный гул, с экрана внимательно смотрели знакомые глаза — прозрачные, с серыми точками зрачков. Высокий лоб, четкий изгиб бровей, темные с проседью волосы…
На мгновение лицо на портрете изменилось — глаза стали почти синими, словно рядом, отбросив тень, открылась створка оконной ставни.
Возникла и медленно растворилась серьезная девочка на фоне птичьей клетки. Женщина в старомодном цветастом платье с раскрытой книгой на коленях будто прислушивалась к голосу за кадром.

"...Впервые представлены публике такие работы, как „Дачная веранда“, „Кузина N“, „Девочка и птица“. Особое место в экспозиции занимает портрет „Неизвестная в клетчатой шали“..."

Таня опустила руку в карман плаща и стиснула в ладони маленький холодный ключ.