Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Рецензии


Дмитрий Чернышев, «Железная клетка»
Тверь: «Издательство Марины Батасовой», 2014

На фоне грязной весны, ссутуленный, с лицом, скрытом под кепкой, — вот он, поэт, то есть творец слов, творец игры слов. Это он, — а на парадной стороне обложки какое-то здание, обглоданное ветрами дерево и часть мешковатой фигуры, темная, неясная. А на задней стороне обложки — личная часть, нечитаемая, только руки хорошо видны да три японских иероглифа в белом небе: «син-каге-рю».
«Железная клетка» называется книга стихотворений Дмитрия Чернышева. Предваряется книга посвящением несуществующему Эзре Александру Льюмису Паунду. Взгляд ошибается, выхватывает Эзру и Паунда, а оказывается в итоге, что и Эзра не тот, и стихотворения, которые последуют за посвящением, не совсем то, чем выглядят на первый взгляд.
Они странны, они построены на аллюзиях, сносках и комментариях, на игре в слова. Они и родились потому, что слова столкнулись с образами, реальное с воображаемым, и сотворились некие эпизоды или историйки, которые автор бережно записал. От средневековых легенд и античных анекдотов до современности уже вымершего поколения и нашей, прожитой, — все слова, все игра слов, игра смыслами слов…
Так валлийская легенда о Рианнон становится поводом для упоминания ритуала сакрального совокупления претендента на трон с белой кобылицей, а взятые из Калевалы речка Туонелла и один из ее лебедей (черный) встают в строку в «Балтийском море номер 17», где категорический императив Канта звучит так: на асфальтовой дорожке не раздавить улитку. Закавыченное «плыла и пела, пела и плыла» относится не к Офелии, а к окровавленной голове Орфея, или все же к «дохлой нимфе Офелии»? Убийство на трассе в глазах обдолбанной стопщицы превращается в танец: один танцор покидает сцену, другой остается лежать навсегда, пока она рисует на асфальте мандалу, где-то в пространстве между Волочком и Новгородом.
Все — эпизоды, анекдоты минувшего. Запечатленное (памятью, хронистом, безвестным рассказчиком) мгновение. «Остановись, мгновенье» — и вот оно остановилось, Чернышев его остановил, восстановил, перерассказал. Такой вот соглядатай Чернышев — отражением летнего «я» в замерзшей луже, неясной тенью на фоне стены — одни очертания. Творец квантовой параллельности, другого мира, который — по сути — живее нашего, обыденного. В нем Михаил Кузмин и Константин Вагинов прогуливаются и ведут себе разговоры со своими мертвецами, которые — вот чудо! — не умерли. Даже Помпей вполне себе жив-здоров. А безымянный пятнадцатый младший садовник китайского императора приземлился в нем, в этом мире, на лепестке пиона, на розовом облаке, с флейтой у самых губ. И все, что вдруг в этот мир попало — по определению бессмертно. Обречено бессмертию — кАтегорический имп!
Слова и образы, образы и слова. Все не то, чем кажется. Приветствуются сноски и комментарии. Их много.
Слова, многократно использованные, стали просто знаками на бумаге.

Ты носитель этого языка, как мусором
придавленный им

Или:

Даже если порвешь петли этих неподатливых фраз
и запихаешь себе в рот,
и будешь жевать, —
только твоя слюна смочит их

Поэзия пребывает за гранью использованных слов, ей нужны сочетания, неожиданные для глаза и уха. Ошеломительные. Иначе этот мир рухнет. Слова — они как бы сигиллы. С их помощью автор не дает ткани этого мира расползтись по швам синтаксиса и грамматики.

…московская весна
хризолитовая, хризопраз зеленый, хризоэлефантина!

Или:

мокрое небо висит как-то косо, все в складках

Или:

Арбузные ломтики рассвета — пахнут рыбой

Или:

закаты — полосаты, а восходы — смешны и радостны!

Или:

утром небо зевало,
как котенок, — как китайский герой перед казнью, —
розовым зевом пугало…
сводом неба!

Слова прошлого, попавшие в мир современности, остаются на языке оригинала. Не нужно удивляться множеству иноязычных слов. Они тоже держат этот мир в целостности. Они швы. Швы бессмертия. Поскольку языки меняются.
В этом мире бессмертия, в параллельной реальности, поэт как очевидец становится залогом бессмертия. От него зависит — продолжится вечность, или же все рухнет. Границы миров строго определены. Наша обыденность — наша реальность — не терпит присутствия чужеродного вещества. Тем, кто не слышит шелеста прошлого, вход в бессмертие задраен, как аварийный отсек в подводной лодке. Иначе обыденный мир рухнет. Речь для них — стальная дверь, сдерживающая напор свободной стихии. Клетка, если хотите. По сию сторону — зритель, в панике зажмуривающий глаза. По ту сторону, — вещевидец, зверок, чудовище со своими ужимками, мантикора, ехидна, левиафан — то бишь поэт. Речь по сию сторону и по ту сторону — это совсем не одно и то же, даже если слова одни и те же, то есть — на одном языке. Посюсторонняя речь для потусторонней речи — это клетка, короб для слов, узилище, но ведь можно же вытащить слова на свободу?

Я знаю, чем откупиться.
Есть и соломинка — воткнуть себе под сердце,
есть и ясень,
и хорошая веревка

Или:

когда выжимаешь все цвета из радуги, остается грязная тряпка.
— Милый, выжми радугу!

Или:

Я знаю: здесь должен быть яспис,
а здесь халцедон!..
А я — везде натыкаюсь на пустоту

Можно же процарапать хоть щелку в тот мир? Можно, если упорно трудиться и хорошо царапать. Тогда клетки рушатся. Мантикоры, ехидны, левиафаны, не имеющие детей, возвращаются к жизни. В параллельном мире вечности, где звучит хор живых еще голосов на множестве наречий, где Одиссей столь же историческое лицо, как и Помпей, а Иоанн Дамаскин — современник Дмитрию Чернышеву…
Творение живо, пока творец не оставит его. Смысл творчества в том, чтобы выйти за пределы обыденного смысла. Создать мета-реальность. Это именно то, что Дмитрий Чернышев и делает в своих текстах. Исторические реминисценции органично вплетаются в современный быт, низкое соединяется с высоким, эрудиция автора не мешает движениям его сердца, а склонность к парадоксальному мышлению не превращает тексты в сборник шарад и головоломок. Иными словами, мы наконец-то имеем дело с настоящей поэзией. Такое в наши дни случается совсем не часто.

А еще был Эзра Уэсли Льюмис Паунд, его держали на площади в железной клетке, он сказал: «На меня обрушился мир».

Елена Филиппова