Книга Елены Ерофеевой-Литвинской, вышедшая в 2014 году в издательстве «Вест-Консалтинг», называется «Признание». Конечно, в первую очередь это признание в любви — очень яркому, незабываемому мужчине со стороны, однако, не менее яркой, неповторимой, необыкновенно цельной женщины. В названии книги — и отважность этой женщины, осмелившейся превратить в принародную исповедь интимное, казалось бы, предназначенное для одного человека, признание о своем настолько трудном, мучительном, настолько настоящем, проверенном всей жизнью чувстве, что в данном случае склоняет с уважением голову и бытовая, общепринятая мораль. Эта женщина напряженной работой души, верностью своего сердца заслужила право на то, чтоб говорить о своей любви с высоко поднятой головой: «Любила,/ Как в день последний,/ Любила,/ Как в первый раз,/ Назло пересудам и сплетням,/ Любила, не пряча глаз».
Есть что-то трогательно-старомодное и в этой искренней, романтической — на всю жизнь! — неугасающей с течением времени страсти, и в том наборе стилистических средств, которые использует автор для описания этого чувства. Такие слова, как «рвенье», «лелеет», «стезя», «локона ленивое сбеганье», «неизбывность», редко встретишь в стихах современных поэтов, а у Елены Ерофеевой-Литвинской они и являются тем языком, на котором она столь естественно и страстно разговаривает. Ее поэтика корнями уходит даже не к Тютчеву (у того все слишком идеально, математически выверено) и не к любимой автором Цветаевой (у Марины Ивановны в большинстве случаев язык сложный, предназначенный для рафинированных, высокообразованных знатоков поэзии). Хотя в ранних стихах Елены Ерофеевой-Литвинской влияние опять же ранней Марины Цветаевой нельзя не увидеть («Иду неспешно стройной тенью,/ Внезапно полюбившей всех»), однако со временем у нее появляется своя уникальная стилистика.
Как правильно в своей вступительной статье к сборнику говорит Наталья Лайдинен, стихи Елены напоминают стихи безымянных поэтов из альбомов женщин XIX века. Но только напоминают. Судя по тому, что вся книга выдержана в едином стиле, можно говорить об индивидуальном авторском почерке поэтессы, характеризующемся умелой стилизацией под стилистику вышеупомянутого, незаслуженно преданного забвению направления русской поэзии. И результат чрезвычайно успешен. Осмелюсь сказать, что такие стихи с удовольствием переписали бы в свои тетрадочки и девочки моего поколения, не искушенные в литературоведческой науке, зато всем сердцем принявшие бы ту силу искренности выражения своего чувства, которое так присуще поэзии Елены Ерофеевой-Литвинской. И, думаю, и сейчас читателей и почитателей у этой поэтессы может быть больше, чем у многих признанных классиков. Так понятен ее поэтический язык огромному количеству женщин, чью жизнь ослепило такое же сильное чувство. Недаром Елена приводит как доказательство настоящего признания своего творчества слова одной из ее читательниц: «Как будто обо мне написано».
Очарование лирической героини так сильно, что оно и становится главным достоинством сборника, тем уникальным явлением, которое отличает и ярко выделяет эту книгу среди тысяч появляющихся на полках магазинов поэтических книг. Как ровные драгоценные бусинки старинного ожерелья, стихи нанизываются на одну и ту же нить повествования, перемежаясь крупными вкраплениями, написанными прозой — но такой поэтической, такой страстной и при этом мудрой, что она не диссонирует со стихами. Героями эссе, что добавляет интереса у читателей, являются вполне реальные люди: наши современники или жившие давно, но оставившие после себя ярко горящий свет своей непростой и поучительной для ныне живущих людей жизни. Это легендарный певец Сергей Захаров; Екатерина Гимер-Чистова, чья история любви стала мотивом для написания Львом Толстым пьесы «Живой труп»; Анастасия Ивановна Цветаева, сестра знаменитой Марины… Наверно, только человек, сам переживший грозную мощь несокрушимой временем любви, может с такой тонкостью, таким состраданием и восхищенной любовью писать, как будто о своей, — о чужой жизни, чужой судьбе, чужих страданиях и боли.
Елена Ерофеева-Литвинская не позиционирует себя как человек, для которого написание стихов является его миссией, главным делом его жизни. Подобно формуле Андрея Вознесенского «Стихи не пишутся — случаются/ как чувства или же закат», поэтесса пишет о себе: «Стихи сопровождают меня по жизни, появляясь всегда внезапно, всегда неожиданно, как нечаянная радость…». Поэзия у нее — просто один из способов самовыражения одаренной женщины, так же, как и любовь, семья, воспитание детей, которое Елена тоже называет «каждодневным творчеством». Поэтесса признается: «Я не пишу стихи, я их записываю». «Я поэт по восприятию мира», — так говорит о себе Елена. Наверно, это поэтическое восприятие мира и дало ей силы на выбор своего собственного пути в жизни, профессии и любви. Однако у Елены есть такие образы и строки, которым позавидовали бы многие маститые профессионалы: «Над этим мигом, словно нимб,/ От лампы круг на занавеске»; «Где невским бархатом лазурным/ Зал Мариинки наводнен»; «Поедем на трамвае/ Смотреть на корабли»; «Нам снова повезло/ В багряном яблочном раю/ Познать добро и зло»…
Мне, например, очень нравится стихотворение «Январь» — своей неяркой, но мощной экспрессией. Стихотворение, написанное человеком с идеальным поэтическим слухом.

Ну, а вдумчивый читатель, который любит негромкую, изящную, тонкую, музыкальную поэзию, обязательно найдет в этой книге для себя откровения, которые отзовутся и в его душе.

Может быть, основная составляющая натуры лирической героини данной книги стихов — два желания: «дышать с трудом, в надрыв» и одновременно «просить очистить от грехов и скверны,/ чтоб не гореть за глупости в аду».
Страстная жажда жизни, постижение ее взахлеб, на высокой ноте всепоглощающей любви сквозит в каждом стихотворении поэтессы. Если провести аналогию с музыкой, то поэзия Ирины Горюновой сравнима с той самой «колдовской флейтой», которая «Истерила, рыдала, пела,/ Обожженные губы небом/ Изласкала она, изболела». Живущей в таком напряженном мире чувств и эмоций, душе лирической героини тесно в узком круге обыденности. Ее любовь «многолика», так же, как отражаемый ею мир. И в данном контексте речь не идет о реальных Сахаре, Гвинеи, Пуэрто-Рико… Это метания от надежды к отчаянию, от веры к недоверию, от каприза к жажде смирения, которая так и не будет утолена, от любви к «нелюбви»: «Я тебя не держу, не болею, смеюсь,/ Я тебе в нелюбви без стыда признаюсь».
Вот это кипящее смешение разнообразных оттенков чувств подчеркивается яркими образами. Очень часто встречается образ химеры, существа, олицетворяющего сочетание несочетаемого и одновременно являющегося символом несбыточной мечты. Бегущий сквозь пальцы песок — также часто используемый Ириной Горюновой, образ, который призван намекать на слишком большую цену, которую мы платим за наши ошибки; он олицетворяет быстротекучесть жизни, ее изменчивость и непредсказуемость. Он просто кричит о том, чтобы мы не растрачивали жизнь на «глупости, грехи и скверну», на непонимание и постоянное созидание самого ужасного — дисгаромнии мыслей, чувств, и, в конечном счете, самого окружающего мира: «Я не читаю на ночь «Отче наш…» — мешает сильно мой шаманский стаж/ И практика земного реализма, приправленная толикой цинизма,/ Но наизусть тебя в себе учу, надеясь на партнерскую ничью».
Поэтесса идет еще смелее в поисках средств выразительности. Как будто женщина из языческих времен, ее лирическая героиня не удовлетворяется общением с единым Богом. Для нее Бог не в церкви, он — везде, и он многолик, так же, как многолика ее любовь: «Я — как волк бегу по кустам./ Мой оскал жесток и глаза,/ А в тебе я как образа/ Всех святых, что смотрят с икон…» Как истинная женщина, она постоянно обращается за помощью к Богу и капризничает, так же, как настоящая женщина, если не получает просимое немедленно. «Выходишь в астрал, шагаешь по облакам,/ Уже никому не молишься — сам себе бог».
Эти попытки взлететь над «дурной игрой» обыденной человеческой жизни подчеркиваются символом птицы, который просто пронизывает весь сборник стихов. Он и в заглавии сборника, также давшем название второй части книги. Интересно, что даже образ дракона, существа хоть и в чешуе, но с крыльями, связан в стихах Ирины Горюновой все с той же мечтой о полете: «Девочка, моя девочка, мечтает о китайских драконах,/ Узкоглазых, звенящих от любви колокольчиками,/ Она забирается на все подходящие горы и склоны,/ Чтобы прянуть в небо…».
Любовь для лирической героини Ирины Горюновой — и целый мир, который надо постичь, и способ постижения внешнего мира. Но неукротимо ее решение добиться успехов в овладении этой наукой: «Это ведь только начало, а не конец,/ Я научусь летать и расправлю крылья./ Просто для Бога, по сути, любой птенец/ Вылупляется из младенческого бессилья».
Дуализм, присущий душе лирической героини, словно подчеркивается композиционным построением книги. Она состоит из двух циклов, которые озаглавлены «Маат» и «Желтая птица». Для поэтессы, чья поэзия претендует на то, чтоб отнести ее к жанру лирически-философскому, образ древнеегипетской Маат, видимо, настолько важен, что она выносит его в заглавие целого цикла. Что ж, он только подчеркивает самое главное, что пытается, как настоящий рыцарь без страха и упрека, постичь, исправить, создать заново лирическая героиня этой книги. Подобно крылатой богине, ее этической нормой, которую она высоко ставит для себя и всех, кто вовлечен в круг ее жизни, является правда и вселенская гармония. Она так же искренна и бесстрашна в своей искренности: «А теперь стою на земле и в глазах лишь твоя ночь —/ То ли ждет меня эшафот, то ли проповедь, то ли ад —/ Я стою у твоих ворот, как египетская Маат». Остается вслед за ней и читателю надеяться на то, что она встретит положенного ей по судьбе мудрого бога Тота, который и поймет ее, и полюбит, и поддержит, и воцарит в их жизни та самая божественная гармония. Но даже если не случится этого, лирическая героиня Ирины Горюновой настолько сильный и самодостаточный человек, что сама может слепить «ворота в завтрашний Эдем»: «доказательств новых теорем/ не требую, их и не может быть, ведь главное, что я могу любить».
Любовь — самый главный инструмент продолжения жизни. Борющаяся за свою любовь женщина, созидает жизнь уже самой своей борьбой: «…пока есть к чему стремиться, мир существует,/ Несмотря на отваливающиеся винтики»…

Стихи Светланы Тимаковой — «рябинового вкуса», им в большинстве случаев присуща минорная окраска, что передает настроение души, живущей глубокой жизнью воспоминаний о прошлом, раздумий о настоящем, размышлений о будущем. «Полуулыбка», «полутона и полутени», «шорох надежды», «шепот молитвы» — это та хрупкая атмосфера, необходимая для настроя на ожидание «жизни иной архитектуры», свидетельство о невозможности испытывать чувство удовлетворенности, когда «день/ сполз по стеклу,/ как тень,/ безвкусно». Эта негромкая атмосфера только внешне хрустально хрупка, но внутренне преисполнена большого напряжения души, требующей отсутствия громких звуков. «И хочется забыть, который час,/ Закутавшись в безвременье покоя,/ Не думать, не лукавить и не спорить,/ А просто быть…». Словно в ожидании благой вести лирическая героиня ищет тишины, постоянно уходит туда, где может слиться с самой природой, где нет ничего искусственного, кричащего, фальшивого. «…Иду сквозь осень./ Гляжу, как лужи корчат рожицы дождю,/ Как черный кот дорогу переходит,/ Пытаясь изменить судьбу мою./ Мне под ноги ложится листопад,/ Над головой из мокрых веток зодчество…»
Практически в каждом стихотворении поэтессы присутствуют явные приметы какого-либо времени года. Лето, осень, зима, весна у Светланы Тимаковой настолько прочувствованы ею, так очеловечены, что, кажется, и присутствие других людей не нужно в созерцательном мире лирической героини. Ее внутренний мир глубок, как колодец с чистой водой. Там отражаются все приметы внешнего мира и перерабатываются свежо и оригинально в прелестных стихах. «Выпив до дна бокал шипучей метели,/ Ночь встряхнет головой, рассыплет звезды/ И сядет читать стихи у моей постели,/ А, может быть, что-то памятное, из прозы./ Станет опять ворчать о былом будильник,/ Кот свернется в клубок из своих уловок/ И будет мотать на ус нить сюжетных линий,/ Какие не снились даже романам с полок».
Природа — главная собеседница лирической героини. Надо признать, что давно уже не встречалась в нашей поэзии такая книга стихов, в которой внутренний мир человека последовательно, стихотворение за стихотворением, преломляется через призму смены времен года. Эта творческая находка очень удачна у Светланы Тимаковой, здесь поэтесса демонстрирует настоящее мастерство в выборе стилистических средств. Город, «застегнутый на пуговицы окон», — столь убедительный образ, что даже не надо называть время года, все ясно без уточнений. Или вот у лирической героини болит простуженное горло. Но «этот сырой туман/ выпьет до капли первый крикливый грач». «Крикливый грач» — антитеза к вынужденному безмолвию человека.
«Мой завиток дождя,/ Небо в смешной горошек», «дождями изгваздано лето», — подобные оригинальные авторские находки то и дело встречаются в стихах Светланы Тимаковой. «Белый мираж из промокшей несахарной ваты» — как хорош этот образ тумана поздней осени со «вкусом зимы на губах»! Стихи Светланы Тимаковой очень музыкальны, у каждого свой ритм, их, вероятно, очень легко переложить на ноты: «Морозы по стеклу/ Изнаночными петлями:/ Узорная канва,/ Две вместе и накид./ А я с тобой к теплу/ Привыкла, не заметила,/ как зябнут кружева,/ и холодом сквозит». Виртуозно работают здесь символы. «Две вместе» — какая печаль от страха лирической героини потерять вот это самое «вместе». И петли-то «изнаночные»…
Книга «Синица» у Светланы Тимаковой — первая вышедшая в свет. Безусловно, дебют поэтессы следует признать очень удачным. Это стихи уже зрелого мастера со своим уникальным стилем, который прослеживается даже в ранних ее стихах, среди которых встречаются просто великолепные, такие, например, как «Триптих» или «Сыну». Хочется пожелать Светлане дальнейших творческих успехов и, как говорит сама поэтесса, «каждый миг прожить, простить, принять/ И выдохнуть строкой стихотворения».