Филин всю ночь летал по заснеженному лесу в поисках пищи. За это время он разжился лишь маленькой птичкой, которую разорвал и съел, почти не заметив. И это была вся его добыча. Филин был старый, потерял прежнюю сноровку и чутье, и теперь дичь пряталась или удирала от него куда успешней, чем в молодости. Он далеко улетел за эту ночь от своего родного темного дупла, и здесь лес был чужой, незнакомый. Но, уставший и голодный, он решил день пересидеть все-таки здесь, а ночью вернуться. Устроился в удобной развилке большого дерева, стоявшего у края железнодорожного полотна среди других деревьев, и потихоньку погрузился в дрему. Филин грезил. Ему чудилось, что он охотится на птиц, рвет их прямо в полете на куски, и теплая кровь стекает по его крепкому клюву. Потом его мысли перешли на мышиную охоту. Мысли были только о еде. Она сгорала в его луженом желудке, как хороший уголь в раскочегаренной топке. В охоте на разное мелкое лесное зверье и заключался смысл жизни этого хищника.
Наступило ясное морозное утро. Первые лучи солнца резанули птице по глазам, и "разбойник" недовольно заморгал, заворочался, неуклюже разворачиваясь от светила на запад. У филина "кошачье лицо", большие круглые глаза, острый взгляд, крючковатый клюв и мохнатые когтистые лапы. Ух, берегись! А когда этот страшила насытится, он так хохочет и ухает из лесной чащобы, что мороз по коже дерет.
И вновь клейкая паутина сна сковала его веки. Ему пригрезилось, что он, вновь молодой и ловкий, охотится на зайца. Заяц бежит по снегу, делает прыжки и петли. Но врешь! От него, молодого, полного сил, никто не уйдет! Кривые страшные когти вонзаются в спину зверьку. Заяц уткнулся в снег, но крылатое чудовище отрывает его от земли и приканчивает ударом клюва в воздухе.
Раздался грохот приближающегося состава. Филин встрепенулся ото сна и, потеряв ориентировку в чужой местности, сослепу рванул поперек этого грохота через железное полотно. Тепловоз сшиб его своей могучей грудью и умчался с вагонами вдаль, издавая победный свист.
Через несколько часов вдоль рельсов шагал бородатый обходчик с собакой. Собака с лаем кинулась вперед на людскую тропу, проторенную десятками следов вдоль железной дороги. Обходчик увидел, что собака на тропинке рвет зубами какое-то тряпье. Подойдя ближе и отогнав собаку, рабочий увидел мертвую птицу. Перевернул ее на спину, и прямо в глаза человеку глянули черные зрачки огромных птичьих глаз, обведенных желтыми ободками. Филин и после смерти был еще красив, несмотря на разбитую грудь и сломанное крыло. В размахе крыльев был целый метр. Бурый окрас тела хорошо маскировал хищника в лесу среди голых черных деревьев. Черно-желтые перышки шевелились и шелестели на ветру, как будто филин все пытался взмыть в синеющее рассветное небо.
Рабочий долго стоял над птицей, рассматривал ее. Вот плотно сжались губы, под тонкой кожей забегали желваки, и дернулся мускул под глазом. Обходчик был тоже, как филин, немолод. Было ему примерно за шестьдесят, и потерь в жизни он испытал немало. Вспомнил, видно, что-то свое, больное. Бережно поднял птицу за крыло, отнес с тропинки и положил под куст в сугроб.
Потом бородатый обходчик пошел, не торопясь, вдоль железнодорожного полотна дальше, привычно постукивая длинным метровым гаечным ключом по стыкам рельсов, подкручивая ослабшие гайки. Иногда оглядывался назад, покачивал головой и грустно вздыхал.

Михаил Александрович стоял в сарае и с руки подкармливал сухариками кобылу Зорьку. Рыжая Зорька осторожно брала губами с ладони крошки, хрумкала и вздыхала. Михаил Александрович тоже вздыхал. Кобыла благодарно опускала тяжелую голову ему на плечо. И они согласно молчали.
Хозяин медленно, любовно протирал пучками соломы лошадиные бока. Жаркое лето уже свернулось клубком и уступило место хмурой осени 1932 года. По стране катились шквальные волны коллективизации.
В калитку громко постучали. Передний, высокий сухой старик, выплюнул цигарку под ноги подошедшему Михаилу Александровичу, добыл из-за пазухи замусоленную тетрадь с карандашом. Позади него столбами стояли еще двое: солдат с винтовкой в островерхой буденовке с нашитой синей звездой и другой — помоложе, небритый, с жестко очерченным ртом.
—   Фамилия? — кинул старик.
Михаил Александрович ответил.
—   Лошадь имеешь, — утвердительно сказал старик. — Забираем в извоз на три недели по постановлению.
Он зачитал текст постановления. Михаил Александрович изменился в лице. Лошадь тогда означала саму жизнь, ибо на ней и держалось все хозяйство. Это был город, но город деревенского типа, где жители имели большие огороды, распахивали их лошадьми и с полученного урожая жили.
Скрепя сердце Михаил Александрович вывел Зорьку за ворота и передал повод молодому с жестким ртом. Против винтовки не попрешь. Зорька недоуменно глянула на хозяина тревожным, влажным взглядом и, влекомая рукой чужака, покорно засеменила по улице.
Михаил Александрович жутко переживал. Он в сердцах стебанул калиткой и зашел в дом, где прильнули к окнам его жена Надя и пятеро детей.
—   Вот так — растишь для чужого дяди, — начал было хозяин и замолк — не в силах продолжать.
—   Да будет тебе, вернут ведь! — со слезами и дрожью в голосе сказала Надя.
—   Вернут, черт бы их драл, а какую?
Михаил Александрович места себе не находил.
Зорьку привели через месяц. Запаршивленные бока ее были покрыты язвами и болячками, холка стесана до кровяного мяса, ноги побиты. Вдобавок, у нее открылась чесотка. Михаил Александрович оледенел от ужаса.
Помучившись некоторое время от неисчислимых лошадиных хворей, кобыла издохла. Хозяин ее, не скрывая горя, тоже не задержался на этом свете.
Все, о ком я здесь веду речь, дорогие для меня люди. Михаил Александрович и его жена Надя — мои родные дедушка и бабушка. А среди оставшихся после их смерти детей самой старшей была моя мама. Всю жизнь она не забывала о ласковой труженице Зорьке, рассказывая о ней, как о родном человеке, своим братьям и сестрам.

Семья Чугуновых решила весь выходной день посвятить отдыху. Утром, загрузив машину всем необходимым, папа, мама, дочка Ирина и бабушка приехали на берег Хопра. Было у них местечко: уединенный, почти пустынный пляжик на реке, с песочком, леском и редкими отдыхающими. Чугуновы не любили шумных компаний. Расположившись у воды, семья начала отдыхать.
Иринке было 15 лет, и она до панического ужаса боялась змей. А в этом году выдался какой-то прямо "урожай" на змей, ящериц, больших лягушек и прочих рептилий. В середине дня Ира заскучала среди взрослых и решила пройтись лесистым берегом. И, пройдя метров пятьсот, она увидела змею. Почему-то частенько они попадались на ее пока еще маленьком жизненном пути. Девочка затормозила. Она даже назад попятилась. У берега дожди вымыли приличного размера песчаную яму, прямо под раскидистой ветлой, разметавшей свои ветки над рекой. Из этой ямы на фоне желтого песка контрастно торчала черная удлиненная голова с раздвоенным языком. Толстая, лоснящаяся "веревка" туловища диаметром сантиметра четыре и ледяные глаза, нацеленные вверх.
На одной согнутой ветви не очень высоко располагалось птичье гнездо. Ирина видела среди свитых веточек гнезда три разинутых качающихся желтых клюва. Птенцы требовали корма. А родителей не было. Змеи слабо видят, но зато четко реагируют на любое движение. Не обращая на замершую Иринку никакого внимания, гадюка неслышно заструилась по грубой коре вверх к гнезду. На всякий случай девочка подобрала палку, но как бы она ей воспользовалась — себе не представляла.
И вдруг ни оттуда ни отсюда на ветлу прилетела ворона, уселась повыше и стала наблюдать за процессом охоты. Наклонив голову, она внимательно смотрела на ползущего к гнезду гада и, когда змея была уже близко от птенцов, внезапно ринулась сверху на нее. Ира не успела удивиться, почему ворона защищает чужих птенцов, это же были вроде не воронята, как змея, схваченная острыми когтями за хвост, уже извивалась в воздухе, поднятая над рекой. Пролетев вдоль реки десятка два метров, ворона бросила змею в воду. Полуметровая черная полоса шлепнулась в речку и уплыла восвояси прочь. Совершив акт возмездия, птица вернулась. Деловито оглядела ветлу, птенцов, убедилась, что все в порядке, изучающе глянула на обалдевшую Иру радужным хитрым глазом, крикнула по-вороньи победное "ур-ра!" и, сорвавшись, растаяла в голубом небе.
У Иринки был дядя, по профессии орнитолог, и она сразу же вспомнила его рассказы о воронах, о том, какие это умные птицы. Да, вот, однажды она сама видела, как ворона, сидя на талом весеннем снегу, дразнила собаку, стоящую от нее в паре метров. Собака лаяла на птицу, а ворона "гавкала" на нее, имитируя собачий лай! Правда, этот лай был какой-то хрипатый, скрипучий, не настоящий. Собака в недоумении припала к снегу грудью и слушала, вытаращив глаза и вертя головой.
Дядя рассказывал племяннице, как видел сквозь осеннее окно ворону на дороге, прилетевшую с сухарем. Безуспешно подолбав корку своим железным клювом, она убедилась в ее каменной твердости и отнесла зачерствевший кусок в ближайшую лужу. Подержав сухарь в воде минутку, перевернула его другой стороной и после полной промочки склевала.
— Это ли не ум? — говорил дядя. — И санитары они хорошие. Все уличные помойки убирают.
После случая на реке Иринка зауважала черных пернатых "санитаров" и теперь всюду их защищает.

Нагрянули времена (не к ночи будут они упомянуты) горбачевской перестройки. Эта самая перестройка беззастенчиво переломала судьбы, да и саму жизнь многих людей. Тысячи из них лишились работы, налаженного быта, распался Советский Союз, заполыхали внутренние военные конфликты.
Но выявились в этом бедламе и некоторые плюсы. Открылась какаяникакая гласность. Стали издаваться и поступать в свободную продажу книги русских писателей-эмигрантов, а также тех литераторов, кто жил в Советском Союзе, но впоследствии не по своей воле оказался за кордоном.
Геннадий Климов работал грузчиком на мясокомбинате. В привычном режиме, когда привозили туши крупного рогатого скота, он помогал загружать их в холодильные установки. Мясо тогда мы еще потребляли в основном не импортное, а свое, доморощенное. И еще два слова к портрету героя рассказа. Имел Гена при себе свои 25 молодых лет, приятную наружность, хорошо подвешенный язык, прогрессирующую страстишку к вину и большую любовь... к чтению. Читал запоем. И даже можно утверждать, что книги были для него превыше вина.
И вот в России издали книгу эмигранта Г. Климова "Князь мира сего". Речь в ней шла о Советской власти, НКВД и все это под соусом всяческой чертовщины-бесовщины. Чуть ли не на коленях грузчик Климов выпросил почитать эту пользующуюся огромным интересом книгу у одного своего знакомого, обещая прочесть ее за три дня. И данное слово свято выполнял. Читал ее и дома, и на работе — в перерывах. Носил книгу за пазухой под брючным ремнем.
Однажды грузчикам надо было в очередной раз заполнить тушами холодильник. Водитель подал машину задом к леднику. Разгружали кузов вчетвером. На грузчиках были надеты фуфайки, сверху халаты, на ногах — резиновые сапоги. На дворе — почти лето, а в морозильнике — сосульки с инеем. На голове Гены красовалась кроличья шапка, которая имела такой вид, как будто этот кролик издох неделю назад прямо на Гениной голове.
С утра грузчики приняли на грудь по 300 граммов "чернил" для сугреву и рассчитывали на дальнейшее подкрепление. Развешав туши, стали оттягивать мясца и себе. Проще говоря, воровать. Набив мяса под фуфайки и халаты, воры раздулись, как комары-кровососы. И дружной шеренгой потянулись из ледника.
Гена мясом себя не опоясывал. Он был за старшего. Направлял своих подельников через забор за бартером "мясо-вино". За поясом у него торчала одна лишь книга, и выходил из подвала первым, прикрывая собою идущих следом.
И надо тому случиться — навстречу ворам шел главный инженер комбината. Гена щитом попер, привлекая внимание начальства на себя. Те, что были за спиной, успели смыться в сень чахлых дерев, росших вдоль забора.
—   Ну что, Климов, опять пьем? — поздоровавшись, спросил главинж. И потянул носом, уловив винный дух.
—   Да что вы, Альберт Петрович, — проникновенно отвечал Гена. —
—   Если и есть, то самую малость, а причина имеется.
—   Какая же это причина? — спросил начальник.
Как уже говорилось, язык у парня был хорошо подвешен. Инженера надо было побыстрее отвлечь от личностей, прянувших в тень забора.
—    Сами знаете, что праздник без водки, как паспорт без фотки! — затараторил Гена. Быстрый ум тут же подсказал выход. Грузчика-книгочея понесло: — Эх, Альберт Петрович, раньше слова правдивого нельзя было молвить, преследовали инакомыслящих на всю катушку. А сегодня другие времена настали. Удалось выпустить мне книгу, где я всю правду-матку в глаза режу, несмотря ни на кого. Вот я теперь и распространяю свою книгу, сею, так сказать, разумное и вечное. Ну, вот по этому поводу и приняли понемножку. Вот моя книга.
Климов протянул инженеру книжицу в мягкой обложке. Тот, как бы ошеломленный, принял ее в руки. Он знал, что этот грузчик — парень непростой, очень много читает. Но, чтобы книгу издать... И тут же из головы инженера вылетела мысль спросить о том, кто это мелькал за спиною Климова минуту назад.
—   Г. Климов, — прочитал Альберт Петрович на обложке. — "Князь мира сего". Вот это да! Когда это ты успел?
Гена скромно потупил очи:
—   Да, вот, успел!
—   Ага, отчество не то напечатано. Не твое, — узрел зоркий инженер.
—    Как? Вы и отчество мое знаете? Это инициалы перепутали в издательстве. Только и всего-то.
Совсем обалдевший, сбитый с толку инженер, возвращая книгу, спросил:
—   Так ты и книги пишешь?
—   А что ж мы, — с достоинством отвечал грузчик. — В лесу, что ли живем? Пишу. Времени свободного много. Не пьянством же одним заниматься.
Инженер пошел, спотыкаясь, будто сам хватил стакан-другой. В голове гудело:
—   Черт его знает. Может, и не врет. Перестройка. Сейчас все возможно.
А Гена дождался своих дружков, и они хорошо "обмыли" провернутое дельце. Климов, смеясь, со всеми подробностями, описал им, как охмурил начальство с помощью писателя-однофамильца.

Открылся сезон охоты, и Виктор пригласил свою любимую подружку Лиду поучаствовать в охоте на кабана. Она с радостью согласилась. И он тоже был очень рад. Оба отлично понимали, с какой они целью собрались ехать в весенний лес. И Виктор даже оружия с собой не взял.
На маленький остров, синий от подснежников, друзья Виктора доставили парочку на лодке. Счастливые любовники забрали свои рюкзаки и складные удочки. Компания с ружьями, двусмысленно улыбаясь, пожелала им удачи и отчалила вдаль по тяжелой мутной полой воде.
А оставшиеся на острове молодые люди, наловив рыбы, развели костер, сварили уху, которая хорошо пошла под коньячок.
Через некоторое время, умиротворенные и немного утомленные, они улеглись на расстеленную поверх лапника плащ-палатку. Далеко-далеко раздавались ружейные выстрелы. И Лида спросила Витьку:
—   А если бы ты там был, не жалко ли было бы тебе кабана убивать?
—   Чего их жалеть! — отмахнулся парень. — Кабанов на наш век хватит. Давай-ка лучше в картишки перекинемся.
Он достал из рюкзака потертую колоду карт. Увлекшись, они бились где-то с час.
И вот только Лидка размахнулась, чтобы вмазать козырной шестеркой по Витькиному тузу, как тот ощутимо-больно, но незаметно ткнул ее в бок:
—   Сиди тихо, — прошипел он, — не шевелись!
Женщина так и замерла с поднятой картой. Глаза ее скосились влево. К ним на полянку вышел кабан. Это был не здоровый заматеревший кабанище-секач, а так себе — весьма средний, упитанный поросенок. Тем не менее, любовники обомлели. Спасаясь от охотников, кабан приплыл на остров, но и тут оказались люди. По бокам его, покрытых рыжей шерстью, стекала вода. Маленькие глаза пристально глядели на парочку, и Лида чувствовала, что душа ее проваливается куда-то в никуда. Они уставились друг на друга, и, странное дело, Лиду вдруг перестало трясти от страха. В нее вошло ощущение, что она, обменявшись взглядом с загнанным бедным животным, заключила с ним некий союз.
Вдали покрикивали охотники, подплывая все ближе к островку. Лида вообразила, как откроют они перекрестный огонь по кабану, и они с Витькой могут стать случайными жертвами этих выстрелов.
Глаза кабана не отрывались от ее глаз, и ей показалось, что глаза эти человеческие, очень печальные и вызывают в ней какое-то щемящее чувство единения с живым миром.
—    Куда вы гоните меня? — будто говорил кабаний взгляд.
Лида не могла остаться безучастной к судьбе животного. Она была изрядно романтической натурой.
Кабан тронулся с места и, по полукругу обогнув оцепеневших любовников, тихо погрузился в воду и поплыл прочь от острова. Виктор очухался от напавшего столбняка лишь тогда, когда кабана след простыл... Он забегал, замахал руками. Схватил нож, которым чистил рыбу, и подбежал к воде:
—    Эх, черт, даже не взял, дурак, ружье. Щас бы пригвоздил кабана.
А в глазах у Лиды все стоял требовательный и грустный взгляд бедного животного, изгоняемого со своей территории. Витька орал, бесновался. Глядя в сторону леса, махал ножом. Лида подошла, отобрала нож и долго, чуть презрительно посмотрела на него.
—    И-эх, чертушки! — произнесла она насмешливо и протяжно. — Живодеры!