Андрей ШАЦКОВ
ДРОВА
Пора Новогодья, метели
Хлопочут под сводом небес.
Воздушные зимние змеи
Взлетают и падают в лес.
И кто-то поодаль, в сторонке
В тулупе стоит у плетня,
Пытаясь упрятать в постромки
Гривастую шею коня.
Береза, сосна и осины
Под звонкой пилою поют.
Забытые детства картины
Во снах в караулы встают.
И вот уже тянутся дровы
На дровнях —
в родное село.
Где снеґга под самые кровы
Бревенчатых изб намело…
И снова смыкаются годы,
Как створки ворот за спиной…
Выходишь — иные погоды,
И ветер, и воздух иной.
Тому миновало полвека…
Но только опять и опять
В озябшей душе человека
С поленьями сани скрипят.
И бабушка крестится снова,
Встречая под вечер обоз —
Предтечу Спасенья печного
В рождественский лютый мороз!
Хлопочут под сводом небес.
Воздушные зимние змеи
Взлетают и падают в лес.
И кто-то поодаль, в сторонке
В тулупе стоит у плетня,
Пытаясь упрятать в постромки
Гривастую шею коня.
Береза, сосна и осины
Под звонкой пилою поют.
Забытые детства картины
Во снах в караулы встают.
И вот уже тянутся дровы
На дровнях —
в родное село.
Где снеґга под самые кровы
Бревенчатых изб намело…
И снова смыкаются годы,
Как створки ворот за спиной…
Выходишь — иные погоды,
И ветер, и воздух иной.
Тому миновало полвека…
Но только опять и опять
В озябшей душе человека
С поленьями сани скрипят.
И бабушка крестится снова,
Встречая под вечер обоз —
Предтечу Спасенья печного
В рождественский лютый мороз!
* * *
В тугую воронку пространство заверчено.
Опять колобродят февральские снеги.
Ты спишь до весны, улыбаясь доверчиво.
Так спят подо льдом величавые реки.
Наверное, ты не была недотрогою,
Но смотришь в глаза горделиво и прямо...
В окне семенит тишина над дорогою.
И холод сочится в скрипучую раму.
С небесною тайной случайно повенчаны,
Не веря, что встреча — начало разлуки.
Поэты приходят на Сретенье — к женщине —
И тянут к теплу онемевшие руки.
А то, что пребудет за позднею встречею,
Библейские притчи укроют туманом...
И каждый судьбы своей станет Предтечею,
В душе оставаясь обычным Иваном!
И вешней истомы сумятица нервная
Срывается первой капелью со стрехи...
Поэты вернутся к любимым на Вербное,
Когда ото сна просыпаются реки!
Опять колобродят февральские снеги.
Ты спишь до весны, улыбаясь доверчиво.
Так спят подо льдом величавые реки.
Наверное, ты не была недотрогою,
Но смотришь в глаза горделиво и прямо...
В окне семенит тишина над дорогою.
И холод сочится в скрипучую раму.
С небесною тайной случайно повенчаны,
Не веря, что встреча — начало разлуки.
Поэты приходят на Сретенье — к женщине —
И тянут к теплу онемевшие руки.
А то, что пребудет за позднею встречею,
Библейские притчи укроют туманом...
И каждый судьбы своей станет Предтечею,
В душе оставаясь обычным Иваном!
И вешней истомы сумятица нервная
Срывается первой капелью со стрехи...
Поэты вернутся к любимым на Вербное,
Когда ото сна просыпаются реки!
ПРЕОБРАЖЕНИЕ
Над древним храмом кажется синее
Проем небес в окладе черных туч.
Остановись и сделайся сильнее,
Поймав в окне апсиды солнца луч.
Фавора свет… Нежданное движенье
К земле засохшей вымоленных струй…
Подставь лицо. Познай Преображенье.
Прими его как горний поцелуй.
Не ведая ни времени, ни часа,
Который заповедал нам Господь,
В заветный праздник Яблочного Спаса
Превозмоги душою вечной — плоть.
Под райский шепот яблочной услады,
Среди по пояс вымахавших трав
Смирись душой, не требуя награды,
Смирись душой, и будешь трижды прав!
Проем небес в окладе черных туч.
Остановись и сделайся сильнее,
Поймав в окне апсиды солнца луч.
Фавора свет… Нежданное движенье
К земле засохшей вымоленных струй…
Подставь лицо. Познай Преображенье.
Прими его как горний поцелуй.
Не ведая ни времени, ни часа,
Который заповедал нам Господь,
В заветный праздник Яблочного Спаса
Превозмоги душою вечной — плоть.
Под райский шепот яблочной услады,
Среди по пояс вымахавших трав
Смирись душой, не требуя награды,
Смирись душой, и будешь трижды прав!
* * *
Осенний день, как поздний лист, упал,
Прощается со стаями полесье.
Благословен, кто в пору не проспал
Ночное и дневное равновесье!
Еще вчера удерживал заплот
Течение реки преградой прочной.
Но грянул дождь — и завершился год
Не календарной датой, а урочной.
И грустно опускалось на поля
Воздвиженье — предтечею Введенья.
И ожидала стылая земля
На Покрова строку стихотворенья,
Которое таилось целый год
В исписанной тетради у поэта.
И процвело, пробивши тонкий лед
И первый снег, как абрис первоцвета.
Который жив, в душе благодаря,
Что лес стоит волшбою за дверями,
Где я тушил пожары сентября
Холодными октябрьскими дождями.
Прощается со стаями полесье.
Благословен, кто в пору не проспал
Ночное и дневное равновесье!
Еще вчера удерживал заплот
Течение реки преградой прочной.
Но грянул дождь — и завершился год
Не календарной датой, а урочной.
И грустно опускалось на поля
Воздвиженье — предтечею Введенья.
И ожидала стылая земля
На Покрова строку стихотворенья,
Которое таилось целый год
В исписанной тетради у поэта.
И процвело, пробивши тонкий лед
И первый снег, как абрис первоцвета.
Который жив, в душе благодаря,
Что лес стоит волшбою за дверями,
Где я тушил пожары сентября
Холодными октябрьскими дождями.
ВРЕМЯ ВЫШЛО
Время — вышло. Хлопнув дверью, вышло,
На пороге пальцем поманя.
Грустью глаз нижегородских — вишня,
Проводи в далекий путь меня.
Ты прости, прощай — грядут морозы.
Вороньем на Русь слетелась мгла…
Далеки июньские стрекозы.
Яуза от стужи замерла.
Все в былом, и ничего не надо?
Память половицей не скрипит?
Низкая железная ограда.
В ожиданье сына мама спит.
А в стране, что залегла по пояс
В зимние, холодные снега,
Ты живи, ничем не беспокоясь.
Лишь живи — и вся тут недолга!
На пороге пальцем поманя.
Грустью глаз нижегородских — вишня,
Проводи в далекий путь меня.
Ты прости, прощай — грядут морозы.
Вороньем на Русь слетелась мгла…
Далеки июньские стрекозы.
Яуза от стужи замерла.
Все в былом, и ничего не надо?
Память половицей не скрипит?
Низкая железная ограда.
В ожиданье сына мама спит.
А в стране, что залегла по пояс
В зимние, холодные снега,
Ты живи, ничем не беспокоясь.
Лишь живи — и вся тут недолга!
* * *
Где коршуны размером с журавля,
А журавли — крылатей серафимов:
Гранит и хвоя, севера земля.
Да три столба подпоркой небу — дымов.
А до Чудского будет сорок верст.
До заповедной Луги — двадцать с гаком.
И на юру кладбищенский погост
Трехперстьем храма, запечатан знаком...
Пока гудит Россия, как вокзал,
И брань на шее виснет, как верига,
Я эту землю в узелок связал
И крест не бросил в реку, как расстрига.
Чтоб не разбилась лодка бытия,
Чтоб не прервалась связь отца и сына,
Родной стезей, по грани острия,
Вернусь в края, где мира сердцевина.
Где по минутам слажен день да век
И нет конца утиному угодью...
И поплывет деревня, как ковчег,
По хлынувшему ливнем половодью!
А журавли — крылатей серафимов:
Гранит и хвоя, севера земля.
Да три столба подпоркой небу — дымов.
А до Чудского будет сорок верст.
До заповедной Луги — двадцать с гаком.
И на юру кладбищенский погост
Трехперстьем храма, запечатан знаком...
Пока гудит Россия, как вокзал,
И брань на шее виснет, как верига,
Я эту землю в узелок связал
И крест не бросил в реку, как расстрига.
Чтоб не разбилась лодка бытия,
Чтоб не прервалась связь отца и сына,
Родной стезей, по грани острия,
Вернусь в края, где мира сердцевина.
Где по минутам слажен день да век
И нет конца утиному угодью...
И поплывет деревня, как ковчег,
По хлынувшему ливнем половодью!
МАРТ
Брызжет даль белизною и паром.
Свежий воздух пьянит, как первач.
По поляне блестящим гусаром
Проскакал одуревший косач.
Громким писком шальные синицы
Нас приветствуют в чащах сосны.
Мы на лыжах стоим — у границы.
У границы зимы и весны!
И в капельном, разбуженном шуме
В синеве высоко-высоко
Облаков боевые ушкуи
Мчат под звонкие гусли Садко…
Незабвенные детские были.
Заповедного счастья миры…
Что ж вы голову так забелили,
Сорок зазимков, с этой поры?
Где вы, тонкие пальчики — спички,
Растопившие лед без следа?..
Но несутся, звеня, электрички
В те родные места и года:
Где жилось с ощущеньем азарта,
Где дышалось легко на бегу
В первых днях долгожданного марта,
По последней лыжне на снегу!
Свежий воздух пьянит, как первач.
По поляне блестящим гусаром
Проскакал одуревший косач.
Громким писком шальные синицы
Нас приветствуют в чащах сосны.
Мы на лыжах стоим — у границы.
У границы зимы и весны!
И в капельном, разбуженном шуме
В синеве высоко-высоко
Облаков боевые ушкуи
Мчат под звонкие гусли Садко…
Незабвенные детские были.
Заповедного счастья миры…
Что ж вы голову так забелили,
Сорок зазимков, с этой поры?
Где вы, тонкие пальчики — спички,
Растопившие лед без следа?..
Но несутся, звеня, электрички
В те родные места и года:
Где жилось с ощущеньем азарта,
Где дышалось легко на бегу
В первых днях долгожданного марта,
По последней лыжне на снегу!
Андрей Владиславович Шацков родился в 1952 году в Москве. Автор одиннадцати поэтических книг. Член Союза писателей России и Международной ассоциации журналистов. Кавалер ордена Преподобного Сергия Радонежского РПЦ и многих литературных премий. Главный редактор альманаха "День поэзии — XXI век". Лауреат премии Правительства Российской Федерации 2013 года в области культуры, лауреат премии журнала "Нева". Проживает в Москве и в Рузе.