Он плакал и не мог остановиться, а
адвокат ждал, разглядывая худощавого паренька.
— Я не могу... Он перед глазами...
Он и днем и ночью...
—   Кто он? — уже чуть раздраженно одернул на себе жилетку адвокат.
—   Он... Он...
—   Бог? Черт? Или тот, кого убили?
—   Дядя Сережа...
Адвокат стал немного догадываться: тот, кого убили.
—   А как это перед глазами? Вот в камере, кроме нас, никого нет?
—   Идет, идет, приближается и назад. И снова ко мне, ко мне...
—   И что, долго такое?
—   Третий день...
"С того дня, как убили", — понял адвокат.
—   Ладно, — сказал он парню, когда тот немного успокоился. — Я твой адвокат. Фамилия моя Федин... Меня пригласила твоя тетя...
—   Мама, — сказал парень, вздрогнув глазами.
—   Хм... Мама... Но мама-то... А, дада, — поправился, вспомнив, что уже знал: парень остался сиротой. Мать умерла вскоре после родов, его воспитывал отец, но тоже умер, когда сын подрос до десяти лет, потом умерла его бабка, которая занималась им после отца, и вот тут взяла тетя, которую он называл "мамой".
Судя по тому, как парень поправил адвоката, тот понял: тема о родителях болезненная.
Это он прочувствовал еще глубже, когда услышал, что произошло.
—  Я приехал в отпуск, — говорил парень, швыркая носом. — У меня же работа — водолаз. Тянем газопровод под Архангельском... Речек там тьма... Вот и ныряем, трубу кладем... Приехал и, надо же, встретил Санька...
—   Кто такой Санек?
—   Да сосед... Потянул он меня к Владимиру Михайловичу...
Федин удивился, что тот так уважительно называл взрослых — дядя
Сережа, Владимир Михайлович. Молодые люди сейчас обращаются куда грубее.
—   У них что-то... Санек ему стекла за что-то разбил... Он же как наколется, так всю улицу на уши поднимет... Орет... А у Владимира Михайловича оказался дядя Сережа...
—   Почему дядя?
—   Не могу... — На глаза парня опять навернулись слезы. Он замотал головой. — Не могу...
—   Успокойся.
Федин еще не решил для себя, на самом деле так переживает парень, или делает видимость.
—   Мы с ним даже сходили за водкой...
—   Ты пил? — словно прицепился к слову адвокат.
—   Да нет, может... — показал пальцами высоту в пять-шесть сантиметров.
—   А дядя?
—   Нализался...
—   И...
—   Сидели за столиком во дворе, разговаривали. Санек с Владимиром Михайловичем о чем-то. И дядя Сережа стал плохо говорить об отце.
—   Так его же нет...
—   Вот именно...
—   А что?
—   Что они что-то не поделили на шабашке. И он его обозвал.
—   Плохо?
—   Козел... Мразью называл... Я ему говорю: "Дядя Сережа, не надо".
Федин подумал: парня задели за живое.
Ему не надо было объяснять, что такое сирота: видел их в интернате, готовых кинуться к любому на шею, кто бы назвался папой, мамой. Таким острым был для них родительский вопрос.
—   А он продолжал... — снова наклонил голову парень.
—   И... — проявлял нетерпение Федин.
—   Меня назвал "выродком"... Я терпел, терпел... А когда он мою маму шалавой обозвал, — выкрикнул парень. — Я не выдержал, ударил его.
—   Не знаю, удержался бы я? — сказал адвокат.
"Вот именно", — посмотрели на адвоката затуманенные глаза паренька, который добавил: — И вот я теперь здесь.
—   Да-а, — Федин прислонился спиной к стене, но, почувствовав холод кирпича, выпрямился.
Они сидели в каморке, которую заполняли стол, два табурета: на одном — адвокат, на другом — сирота.
—   Что, один удар, и он каюк?
—   Да нет, — парень склонил голову. — Он оперся о столик... А тот, как журнальный, развалился. Дядя Сережа поднялся, а он громила. В ВДВ служил. Он озверел: "Щенок!" — и на меня. Своими ручищами... Я ударил его еще раз и закричал: "Санек!" Тот — тут как тут. И стал дядю Сережу долбить. У меня руки трясутся, за сигаретой потянулся. А как дядя Сережа упал, Санек вошел в раж и стал прыгать на нем. Как на матрасе. Он всегда, когда наколотый, его не поймешь...
"Парень сорвался, потом самооборона", — подумал адвокат и спросил:
—   А труп куда?
—   Я даже не понял, что с ним. Владимир Михайлович сказал: "Убирайте отсюда это безобразие". Мы вынесли дядю Сережу на улицу.
—   Чтобы не видел никто?
—   Да ночь же. Я и не думал, что с ним... Даже поели пельмени. А как собрались домой, подошли к дяде Сереже. Санек руку потрогал и говорит: "Холодная".
Федину приходилось защищать молодых людей, встреча которых с близкими кончалась плачевно. Но этот случай был особый.
—   Так кто он тебе, дядя Сережа?
—   У моей тети мужем был...
—   А что, папа, мама — они на самом деле? — спросил адвокат.
—   Какая мама?
—   Ну, которую обозвали.
—   Что вы! Они хорошие люди. Мне отец говорил, что у мамы даже была дилемма: меня не родить и остаться живой, а родить и умереть. У нее что-то с раком по-женски. И моим рождением она спровоцировала болезнь...
—   Да, когда женщину обвинят... — словно проверял что-то адвокат.
—   Дядя Сережа мне: она подгуляла... Отцу изменяла... Нес такое... — он замотал головой.
Весь вид паренька говорил о том, что он находится в каком-то жутком состоянии.
—   Ты только смотри, — сменил тему адвокат. — Не чуди...
Хотел сказать: не вздернись. Бывали случаи, когда человек от безысходности накладывал на себя руки.
—   Да сосед по камере: "Все равно себе вены вскрою..."
—   Ты что?! Ты думаешь, ты у меня такой первый... Вскрыть — ума не надо... А что ты ответил бы отцу, который тебя оставил жить, что матери, которая из-за тебя... Ты понимаешь?
—   Понимаю... Но не могу...
—   Твоя жизнь... Она ведь не тобой дана и не тебе, — вспомнил что-то из православного учения Федин.
Разговор затянулся надолго. На паренька свалилось все одним махом: он оказался в камере, соседи по камере пугали: "Сделаем голубым", "Все равно уроем — ты же урыл", "В зоне шага не дадут ступить — заточку в бок, и баста"...
И он от этого буквально не находил себе места.
Федин думал: не показать ли парня психиатру, но удержало: затянулось бы следствие, он не уехал бы в отпуск: через четыре дня собирался на две недели в Сухум.
Поэтому лишь успокоил, а уходя, полез в портфель и достал книгу в лощеной обложке:
—   На, почитай.
—   Что это?
—   Библия. Помогает.
Он многим своим клиентам дарил эту книжку.
Паренек нехотя взял.
—   Завтра ты будешь нормальным?
Паренек пожал плечами.
—   Смотри, приду, проверю.
Выйдя из затхлого коридора следственного изолятора на свежий воздух, Федин задумался: "Вот же свела судьба. Сирота своего родственника..."
Лязгнули ворота изолятора, он зажмурился от августовского солнца — яркого в середине дня.
Достал сотовый и позвонил тете паренька:
—   Встретились... Он держится, — малость слукавил. — Вас называет только "мамой"...
—   Да ведь как умерла его настоящая мать, я-то "мамой" и "мамой".
—   Собирайте документы. Характеристики. Справки, что умерла его мать... Потом отец... Что эта тема для него болезненная...

На следующий день Тема — так звали паренька, выглядел не так подавленно. Встретившись с ним в кабинете у следователя, адвокат подумал: "Вроде до суицида не дойдет". Предваряя допрос, он спросил:
—   Ну, как ночь?
—   Час поспал... — мял в руках Библию.
—   Успел почитать?
—   Страниц десять...
—   В камере приставали?
Он намекнул на то, чего боялся парень.
Тот слабо мотнул головой, но подавленность не исчезла.
Следачка — долговязая, чем-то похожая на щучку, блондинка, слушая Тему, с ходу печатала протокол допроса и комментировала:
—   Какой ужас... У меня же самой ребенок... И вот так бы с ним, с сиротой...
Когда Тема застеснялся назвать слова, которыми поливал дядя Серега, адвокат потребовал:
—   Скажи...
Паренек произнес, после чего следачка еще резче застучала пальцами по клавишам.
На мониторе полезло: "нецензурными..."
"Жаль! Лучше бы напечатала слова..." — подумал адвокат, видя, как удлиняется строка, но промолчал.
При допросе выплыло: Санек сказал, что Тема с размаху ударил дядю Серегу головой о землю.
—   Так было такое? — сжался адвокат.
—   Нет, я не ударял...
—   А он говорит, что было. И так на всех допросах, — следователь глянула на парня из-под челочки волос.
—   Нет, что вы... Зачем он так?..
—   А можно глянуть протокол осмотра трупа? — спросил Федин.
Он хотел посмотреть, какие телесные повреждения у дяди Сережи.
Но следователь, привстав, а потом присев в кожаном кресле, сказала:
—   Проведем экспертизу, там покажу. У него ведь и ребер поломано одиннадцать...
"Это оттого, что Санек "танцевал"", — подумал адвокат, не желая спорить со следователем.
На этот раз Теме удалось повидаться с "мамой" — радушной, крупной, коротко стриженой шатенкой с усиками над верхней губой. Но, несмотря на то, что встреча вышла теплой, у Темы даже заслезились глаза, адвокату показалось, что все-таки она не оказалась такой, как если бы с настоящей матерью. Чего-то не хватало.
"Родную мать никто не заменит", — подумал адвокат, жалея паренька.
Тот имел "маму", но не ту, которая самая-самая, которая твоя кровь и плоть...
Федин не раз видел, как арестованные дети холодно и зло разговаривали с родителями, но там был совсем иной нерв общения. Глубинный.
"Мама" не рвалась к Теме.
Это настоящая мать прорвалась бы, сбила бы конвоира. От "мамы" тети веял какой-то холодок, и от этого еще больше защемило сердце у адвоката.
Федин снова проведал паренька в изоляторе — снова сидели в каморке свиданий — Тема так же, теребя книжку и не поднимая головы, говорил адвокату:
—   Не смогу сидеть... Я не представляю, как здесь буду... Неужели условно не дадут?..
И снова мотал головой.
—   Подожди... Ты же понимаешь: ты вот видишь небо, хоть и в клеточку, — показал на закрашенное окно. — А он-то этого уже не видит... Хотя, сам понимаешь, хотел бы...
—   Все равно, я не вытерплю...
—   Ты мне пару дней назад говорил, что тебя это самое... Ну, сделали?
Тема отрицательно помотал головой.
—   Вот... И это не заметишь, как время пролетит...
—   Не говорите уж лучше... А сколько мне дадут?
—   Понятия не имею... Но статья от пяти до пятнадцати...
—   Пятнадцать лет сидеть! — Тема выпрямился и потом еще больше согнулся.
—   Да нет... Ну даже если шесть дадут, то по двум третям — это условно-досрочное освобождение — выйдешь. Только надо там вести себя хорошо...
—   Четыре года!
—   Слушай, я же сказал: там кто, — показал пальцем в землю. — Труп...
—   Да я понимаю... — сказал и через минуту молчания. — А условно?
—   Ой, я не могу! — не сдержался адвокат. — Суд дает. А у нас задача минимизировать весь негатив. И открыть суду глаза, что ты не такой негодяй. А за маму, отца... Ведь каждому это понятно...
—   Судить кто будет?
—   Один судья... Хотя в твоем деле лучше бы суд присяжных...
Тема снова закивал головой, а потом вопросы повторились. Складывалось впечатление, что он зациклился на "дяде", который не покидал его воображения, на сроках, на соседях по камере, на всем, что случилось, и пытался все это как-то разрешить для себя, и от этого в голове у него кипело.
"Как бы крыша не поехала, — подумал Федин. — Как мальчишка среагировал! Другой бы на слова дяди Сереги рассмеялся. Хотя, как сказать, как сказать..."
Выйдя на улицу, Федин обратил внимание на первые зонтики, желтыми кругами повисшие в посадках. Дул резкий северный ветер, который шевелил волосы на голове.
Адвоката затронула судьба паренька, но свои желания тоже допекали.
"В Сухум! В Сухум!" — призывно зазвучало в груди.
Но не с легким сердцем он теперь собирался на юг.
На последнее перед отъездом свидание Тема пришел лысым, — этим напугал: "Уж не насильно ли?", а потом успокоил: это от вшей, чтобы всякая гадость не заводилась, и огорошил:
—   К нам в камеру перевели дедка, он с Саньком сидел. Так тот сказал: "Санек хвастается, что всех купили".
И в привычной манере склонил голову.
—   Купили — не купили, — пробурчал Федин.
Казалось, такое крыть было нечем. Но он резко сказал:
—   Ну купили, так купили... Он и радуется... А мы будем доказывать. Понятно? Искать доказательства, оспаривать... Да и что купили, ты мне можешь сказать?
—   Нет... — посмотрел на Федина. — А мы можем купить?
Это завело адвоката. Он никогда взяток не давал, хотя и не препятствовал, если такое происходило.
Но теперь его спросили в лоб, и он сначала произнес что-то нечленораздельное, а потом:
—   Что ты гонишь волну! Еще рано об этом говорить...
—   А вдруг будет поздно? — уставились в него глаза Темы.
Адвокат еще что-то говорил, а потом из него чуть не вырвалось: "Что
я тебе, папаня, чтобы с тобой нянчиться. От каждого твоего вздоха вздрагивать".
И как обрубил:
—   Хватит! Ты уже взрослый. Думай сам. И в Библию почаще заглядывай. А я пошел...
Но, желая хоть немного успокоиться, спросил:
—   Дядя Серега преследовать перестал?
—   Если бы...
"Час от часу не легче".
Федин почувствовал, что и его начинал преследовать фантом дяди Сереги, которого ни разу не видел, но которого чувствовал чуть ли не всеми фибрами души.
На следующий день он не ехал на юг, а скорее бежал, желая отделаться от всего — от убитого дяди Сережи, Темы и его нарастающих, как снежный ком, заморочек.

Дела у Федина были всегда разными, одно не походило на другое, а всегда обнажало свои особенности, которые где-то окрыляли, поражали, а где-то пугали и приземляли, и он привык относиться к этому, как к неизбежным чертам своей профессии. Ему казалось, что он обрастает шкурой, его уже не пронять неожиданным вопросом, от которого подпрыгнул бы прежде, хотя это была только видимость внешнего спокойствия, на самом деле внутри у него всегда кипело, как у ребенка.
И теперь, устремляясь на юг, он невольно чувствовал свое родство с этим пареньком и понимал, что и сам, окажись в подобной ситуации, вряд ли находил бы себе место, так же преследовал бы "дядя", так же он допытывался бы о страхах камерной жизни, о сроках наказания, об условном осуждении, о подкупе, об... об... и об...
Но, слава Богу, это "об" касалось не его: у него не было конфликта с дядей, он не находился за решеткой, его не могли "опустить", ему не грозил срок, и он не мечтал об условном наказании и не рассчитывал на подкуп.
С каждым километром, приближавшим к югу, Федин оттаивал душой и, расслабляясь, балдел от черноземного, потом кубанского, позже цитрусового раздолья.

Думал, что за две недели в Абхазии забудет о деле. До одури болтался в теплой воде сухумской бухты, но его не покидало ощущение чего-то плавающего рядом, жарился на солнце — но не мог выжечь мысли о бедолаге-пареньке, пил кружками вино — но не мог забыться. Для его холостяцкой, бездетной жизни Тема превращался в нечто большее, чем обычный подзащитный. И, возвращаясь, ощущал растущее волнение: снова забью голову, снова начнут трепать нервы, хотя, окажись на месте парня, сам не меньше бы трепал другим.
Когда снова оказался в изоляторе, то сжался, ожидая очередного наезда, который мигом смахнул бы южную беспечность с его шоколадного лица.
Но сначала все обошлось спокойно...
Тема появился потрепанным. И это сразу успокоило. Тема не грузил новыми, казавшимися ему непреодолимыми, проблемами, а со знанием дела спрашивал, сколько продлится следствие, сколько придется посидеть в изоляторе. Прежнюю бунтующую душу сменила уравновешенность познавшего тюремные истины завсегдатая. И это успокоило Федина, который даже пожалел, что столько переживал по поводу этого парня в Абхазии.
Думал, что объявившийся брат отца Темы, с которым пришлось час просидеть в его "джипе", посвящая в дело племянника, на него навалится с тяжелыми вопросами, но и тот после первых ответов уже советовался.
"Слава Богу", — вылез из "джипа" Федин.

Как и прежде, занимаясь этим делом, Федин старался контролировать ситуацию в изоляторе. И посещая Тему, узнавал, что Санька прозвали Тюленем, а почему, непонятно, что он в своей камере заявил, что собирается на свободу, что уже говорит, как Теме будет носить "дачки" (передачи), что будто Тема все берет на себя...
—   Если бы,— Федин вздыхал, удивляясь апломбу подельника Темы. — Я бы не спешил с такими выводами...
Хотя ему говорила "мама" Темы, что матери Санька их адвокат заявляет: "У нас все хорошо".
Хотя что "хорошо", в голову взять не мог.
Узнал, что Тему прозвал Джусом сокамерник, которого закрыли за запугивание свидетелей. Другие его звали "Полосатый" за красный свитер с синими рукавами. Но большей частью просто доставали: "Чего такой необщительный?" А он не хотел ни с кем говорить, сокамерники для него были неинтересны. А те: "Раз необщительный, значит, у тебя в жизни что-то неровно". А что, пытались выяснить расспросами. Ему от этих расспросов становилось не по себе, а тут еще дядя Серега опять снился: "В дом хочет зайти, где я. Так еле успел дверь на щеколду закрыть" — звучало от Темы, и снова: "Не могу..."
Откровения вырвали адвоката из абхазской нирваны, и он, как мог, отбивался:
—   Да, можно бы в другую камеру... Но оснований перевода не вижу...
—   Почему? — засветились глаза у Темы.
—   Ты боишься, что с тобой что-то сделают. Но мои клиенты такое слышали тысячи раз. И что-то все живы...
Но Тема не верил.
—   Ты вспомни, в первый день думал, что над тобой надругаются. А ведь такого не произошло...
Тема кивал головой, но тем не менее не успокаивался.
"Опять засосало", — уже напрочь забыв абхазские прелести, выходил из следственного изолятора адвокат.
Тема доставал адвоката. Доставал, когда кончалось следствие, и он за него говорил следователю, как тому тяжело, стоит только вспомнить роковой день.
Но как тяжело было адвокату, это мало кого интересовало. А Федин тянул лямку, изредка вырываясь из города на дачу, и только в этом безлюдье отдыхал.
Уже отвьюжил листопад, мороз на несколько ночей сковал землю, превратив листовой настил в хрупкую корку, уже с северных горизонтов прорывалась предзимняя пора, а Федин будто прятался в продуваемый со всех сторон дачный домик, считая этот приют куда лучшим, чем у его подзащитного...
Когда Тема прочитал Библию от корки до корки, дело уже пошло в
суд.
Тема еще жестче стал спрашивать:
—   Нам кто-нибудь поможет?
—   Что ты имеешь в виду?
—   Ну как, чтоб на судью...
Хотел отрезать: "Я этим не занимаюсь", но подмигнул, приставив палец ко рту:
—   Т-с-с...
Мол, здесь стены все слышат.
Тема аж просветлел.
"Ох, уж этот чтец Библии..."
Но адвоката больше волновало другое: как подельник Темы умудрился переваливать дело на Тему, взял, да сказал: "Тема напоследок поднял
голову дяди Сережи и с силой ударил о землю. И после этого дядя Сережа перестал дышать".
Чей-то грубый почерк!
Вот так, запросто...
На другого...
На это Федин припас заготовку: записку, присланную Саньком Теме, в которой на вопрос Темы: "Почему поменял показания?", тот отвечал: "Так сказал адвокат".
Федина мутило от адвокатов, которые, если можно так выразиться, не ведали, что творят, советовали сказать подзащитным самую кощунственную неправду! А ведь за этим стояла жизнь другого, жизнь уже покинувшего мир.
—   Я тебе устрою, — успокаивал себя Федин, представлял, как в суде, когда Санек снова "опустит" Тему, спросит своего подзащитного: "Вы подтверждаете это?" Тот ответит: "Нет, такого не было. Я его перед тем, как расстаться, головой о землю не бил..." — "Так почему вас оговаривает?" — "Потому что ему советовал это сделать адвокат..."
И, будто наяву, чувствовал, как замер бы сидящий рядом с ним адвокатишка, холеный хлыщ с безмозглой головой, в туфлях с длинными носами, весь из себя "пиджачок".
"Вы можете это чем-то подтвердить?" — звучал в голове Федина предполагаемый разговор. — "Да, Санек мне прислал записку...", — ответил бы Тема. И записка переместилась на стол суда...
Федин чуть не воскликнул:
"Вот я тебя и уделал!"
Но это пока бурлило в его голове.
Он, конечно же, не знал, как на самом деле все произойдет и как поведет себя адвокатишка, станет ли отрицать, прикинется ли несведущим, обвинит ли Тему во лжи, обругает ли его, Федина, или, как это теперь стало модным, кинет в Тему ботинком... Это ждало своего часа.

Выхолостило октябрь. Ноябрь начал с ночных минус шести: пронесся с морозцем и даже снежком до первой декады, потом во вторую декаду засыпало, запорошило. А в третью все растаяло. И вот принесли повестку в суд.
Все закрутилось с новыми оборотами. Опять тревожили вопросы: что будет? сколько дадут? что за судья?
Тема вжился в камерную жизнь и уже не возмущался, пытаясь вырваться, стоически переносил холод в камере и, молча, кутался во все теплое.
И вот суд...
Судья — лысый, а Федин знал его с пышной прической: "Вот чертяка! Как зэк побрился..." — отметил он. И неприятные предчувствия его не обманули.
Адвокат хотел одного — а судья:
—   Уважаемый... Я отклоняю ваше ходатайство...
Стал прессовать.
И планы, надежды, что судьбами парней проникнется судья, казалось, полетели в тартарары.
Судья откровенно "щипал" словами Федина. Тот огрызался, проталкивая свое, а зал на замечания судьи, относящиеся к адвокату, посмеивался. У Федина создавалось гнетущее впечатление. И что странно: на улице жарил мороз, в зале жарило от батарей, а у адвокатов и обвиняемых по спине бегали ледяные колики...

Первый день просидели до трех дня. Судья объявил перерыв и удалился.
Отец Санька налетел на своего адвоката, как на мальчика, и понес: "Почему Вас давит судья? Почему не боретесь? Вы обещали!" Ему помогала мать Санька: "Что Вы спите... Что?!!" Федин собирал со стола материалы и думал: "Не дай Бог на меня налетит "мама" Темы!" Аеще в голове пронеслось: "Слава Богу, я ничего не обещал... А тот: "У нас все нормально..." Вот тебе и нормально!" За этим "нормально" маячил десятилетний срок!
В растрепанном состоянии Федин покидал суд, и его не радовал предстоящий отъезд: на Новый год собирался на курорт — попить водичку, отдохнуть. Ему не очень хотелось вернуться и получить от суда очередную взбучку, а от подзащитного презрительное: "Что же так..." От "мамы", которую он малость озадачил: "Хотите, чтобы Теме меньше дали?" — "Хочу" — "Переведите тогда сыну дяди Сереги тысчонок пятнадцать... Чтобы загладить вред..."
И где-то подспудно кричало: "Скорее бы на юг! А там хоть трава не расти!"
Хотя — как не расти?
Когда адвокат ложился спать, ему нет-нет, да и снился сирота, как сироте дядя Серега, и адвокат сквозь сон отмахивался руками. А тот его толкал. В лесную чащу. Дальше. А что там, в лесу, одному Богу известно, одному дьяволу.

Подкатывал Новый год: адвокат укатил не на южный Кавказ в Абхазию, а на Северный — в Железноводск, в край с плюсовой температурой. Погода стояла весенняя, бесснежная, плюсовая, влажно-ветреная. Федин набирался сил, которые у него с возрастом и адвокатскими делами таяли на глазах. Гулял вокруг горы Железной, попивал пахнущую болотом минеральную водичку, как некоторые водочку, купался в бассейне санатория атомщиков, а потом, растирая глаза от хлорки до красноты, отгонял неприятные мысли о будущем.
И уже с каким-то напряжением в десятых числах января вернулся в свой заснеженный город, собираясь идти к Теме.
Казалось, тот снова встретит его агрессивно, будет требовать все перевернуть, все изменить, немедленно вытащить из клетки, а он по адвокатской привычке попытается проскочить "зигзаг клиента" с меньшими потерями. Даже если закричит: "Мне нужен другой адвокат", и на этот случай просчитал: пусть отойдет от дела, но с гонораром вряд ли продешевит, он почти весь его отработал. Отдаст новому адвокату крохи, что тот вряд ли захочет защищать сироту, биться и выкладываться...
Но Тема встретил его без агрессии. Разговор у них пошел мирно. Они обсудили не раз обговоренное. Федину понравилось, что Тема собирался убедить судью в своей правоте, а адвокат ему требовался только в помощь: чтобы поддакивал, иногда внося свои замечания. Федин подсказывал: "Ты вот так скажи...", "Ты это не говори...", и на радостях, что его не заставили нервничать и глотать валидол, забыл поздравить Тему с прошедшим Новым годом.
Не налетела на него "мама" сироты, которая могла бы: "Вот вы на курортах, а Тема томится..." Она покорно сообщила, что исполнила его пожелание и даже перевела потерпевшему пятнадцать тысяч.
"Все в шоколаде", — осторожно сказал себе адвокат, собираясь на следующий день в суд.
С одной хоть стороны он не предвещал ничего плохого. Со стороны клиента. А вот со стороны судьи. Прокурора. Подельника. Тут могло выплеснуться любое.
На Федина все-таки выплеснулось...
Нет, не кинулся дядя Темы, "мама": "Вы не деретесь!"
В последний день судебного разбирательства всегда возрастала вероятность резких событий. И когда суд оказался на финишной прямой, на Федина накинулась родня Санька... Когда в суде все шло тихо и ничего не предвещало бури, оба подростка друг друга выгораживали, неожиданно выплыли прежние протоколы допросов. Прокурорша — патлатая дама в синем костюме — вцепилась в злосчастные показания Санька, где тот заявлял об ударе Темы по голове... В этот смертельный — по мнению Санька — удар!
И Федин не смог смолчать, извлек из папочки записку, которую прислал Санек, где писал, что поменял показания по совету адвоката.
—   Александр оговаривает моего подзащитного, вот посмотрите, — Федин протянул записку судье.
Судья сморщился...
А холеный адвокат Санька завелся:
—   Да это смешно!
Хотя на душе у него заскребли кошки.
Заскрипела скамья под Саньком...
"Тюлень"...
Судья невнятно что-то забурчал. Записка заставляла его копаться, прокурорше пришлось бы разбираться: как в изоляторе записки передают.
Градус напряжения взлетел запредельно!
Но судья, заерзав в огромном кресле и задвигав своими угловатыми суставами, как бы отмахнулся.
С запиской улеглось, но стало и понятно, что кто-то врет.
Федин незамедлительно получил удар в ответ. Стоило только кончиться заседанию, как к нему тигрицей подскочила мать Санька. Ударяя кулаком по столу, кричала: "Ты что топишь моего сына!" На что Федин: "А зачем топите сироту!" Отец Санька, выкатывая глазища, хотел схватить Федина за грудки. А Федин отстранялся: "На сироту хотите повесить! Не получится!"
В суде не вышло повторения схватки Темы с дядей Сережей. А то следующее разбирательство могло состояться в суде, только неизвестно, кто оказался бы на скамье подсудимых: Федин или отец с матерью Санька.

Федин глотал пилюли адвокатского поприща: "Получил же под конец..."
Его удивило: он из кожи вон лезет, чтобы помочь Теме, а дядя и "мама" даже не одернули родителей Санька.
Теперь перед глазами Федина нет-нет и появлялись не Тема, не дядя
Серега, а приплюснутое лицо мамаши Санька и разъяренные глазищи папаши.
Федин не знал, что его ждет дальше. Он не хотел лезть глубже в драку, но и бездействовать не позволяла его адвокатская честь. И, приглушая в себе пульсирующее негодование, он весь вечер и полночи готовил выступление.

Его выступление прошло на ура. Зал сразу будто замер. Каждому было объяснимо поведение паренька, которому крепко досталось по жизни... Била смерть матери... Смерть отца... Смерть деда... Смерть бабушки... Оскорбления дядей Серегой его матери, его отца... Дядей, которого Тема ни разу не назвал иначе как уважительно: "Дядя....... И у всех напрашивался вопрос: что ж все так... Федин вспомнил службу Темы, когда его избили и раньше времени комиссовали... Это тоже говорило, что сироту некому было защитить... И закончил на той ноте, чтобы суд положил конец этой жуткой истории, проявил мудрость, милосердие и дал шанс скорее искупить вину Теме и войти в жизнь...
—   Я смотрю сейчас на этих молодых людей, — голос Федина звучал в полнейшей тишине, — и ведь не за горами то время, когда они окажутся в нашем городе. И я верю, что тот же Тема позвонит мне и скажет: "Я был на могиле у дяди Сережи. Я там бываю теперь..." Вот тогда-то и поймешь всю человеческую и юридическую оценку происшедшего в тот трагический день... И оценку не очень благодарного, тяжелого судейского труда!
Когда судья взял текст выступления Федина, то стал оправдываться.
"А, зацепило!" — порадовался Федин.
Родители Санька теперь жали Федину руку. Все расходились с мыслью, что на этот раз не ударит судьба жестоко сироту.

Судья взял тайм-аут до последнего слова обвиняемых.
—   Зачем ему нужно столько времени? — заволновалась родня парней.
Федину хотелось скорее услышать решение, когда суд еще находится под впечатлением выступления адвоката, но лишь развел руками:
—   У нас суд подчиняется только Богу...
Последнее слово Темы прозвучало через неделю. Прозвучало как-то скомкано. Человек часто хочет сказать что-то важное, а выходит путаная невнятица. Сразу после слов Темы и Санька судья удалился в совещательную комнату, пригласив на оглашение в этот же день к четырем часам дня... Все разошлись кто куда — по домам, по этажам, Тема с Саньком забились в разные углы клетки в конвойке. Федин отъехал, отъехал и его холеный коллега. Но в четыре дня все замерли в зале. Замерли впустую — секретарь судьи зашла и объявила:
—   Приговор объявят завтра в десять утра...
"Подчиняется только Богу..." — подумал Федин, прощаясь с "мамой" и Темой.
На следующий день все снова заполнили зал. Федин оставил куртку в зале, а сам сел в коридоре на свободную скамью, которая оказалась рядом с кабинетом судьи.
В ушах его звучало привычное: "Именем Российской Федерации... приговорил..."
Он прикидывал: сколько же даст судья. Статья-то от пяти до пятнадцати.
"Пять? Это было бы хорошо. Червонец? Плохо".
Он склонил голову: мимо проплывали платья, шубы посетителей и работников суда — пятнистые, светло-серые, кремовые, смоляные. Стучали по полу туфли, сапоги на каблуках, босоножки, полусапожки с меховой опушкой. И вдруг прошли ботинки. Он поднял голову и увидел судью в пальто и в нутриевой кепке — он направился не в зал, а к выходу из суда.
"Ого! — прозвучало внутри. — А все думают, он пишет приговор".
Хотел кинуться вслед и спросить: когда объявите решение, но адвокатское чутье удержало: не суйся, сейчас твоему Теме добавит пару годков и потом еще скажет: "Это за такого адвоката, который не уважает судью". В этот момент он готов был сдувать пылинки с пальто судьи, лишь бы только чем-то не задеть представителя Фемиды.
В голове Федина промелькнуло: "А если к любовнице свалил?.. А если в кафе?.. И в душе молил, чтобы любовница ласковой оказалась, и чтоб в кафе накормили лучшими блюдами...

Время текло.
Судьи не было уже час...
Полтора часа...
"Он что, хочет показать, кто здесь царь? Но это и так известно — он... Или чтобы пацаны прочувствовали глубже... Или разогнать всех из зала, чтобы приговор объявить келейно".
Два часа...
"Оттягивается по полной программе", — уже озлило Федина.
Те, кто ждал судью в зале, сиротливо бродили по коридору, ругались:
—   Что же это... Я отпросился на час...
—   Не уважает людей...
—   Свинья!
"Что бы они сказали, если бы видели, что судья свалил? И если бы узнали, что он у любовницы?" — думал Федин, уже сам поглядывая на часы.
Три часа...
Народ стал рассасываться...
Слинял холеный адвокат...
Когда Федин посмотрел на часы: "Судьи нет четыре часа", он закряхтел и сказал "маме":
—   Я думаю, вы сами приговор услышите и мне позвоните...
—   Хорошо, — согласилась та.
Когда Федин по льдистым прожилкам скользил на остановку, переваливаясь по заносам, ехал в маршрутке, то представлял, как охнут "мама", родичи Санька, когда увидят возвращавшегося судью и поймут, что того не было в суде, как напустятся на него!
Как он желал, чтобы его охаяли.
Он уже ждал звонка с любым известием: "Дали десять лет... Дали пятнадцать". Неожиданно замяукал сотовый, и он, вытащив его из кармана, услышал: "Шесть лет..."
Он замолчал, ожидая реакции "мамы", потом соскочил из остановившейся маршрутки на стоптанный наст:
—   Повторите...
—   Шесть... Шесть...
—   Ну, это...
—   Это не десять! — кричала в трубку радостно "мать".
—   Ну, если вы согласны, то что ж...
—   Да, он меньше не даст... Это и так у самого нижнего предела...
—   Я же говорил: шесть лет дадут! — вспомнил свои предсказания, забыв все свои возмущения судьей.
На его взгляд, шесть лет колонии были нормальным результатом, но он еще не знал, что сказал бы на этот счет сирота, которому и шесть лет могли показаться сумасшедшим наказанием.
Тема встретил продрогшего с мороза Федина вопросами: что такое шесть лет, как их отбывать, в какой колонии, что там заставят делать, что его ждет после отбытия наказания, не бросит ли "мама"...
Град вопросов.
У адвоката вдруг промелькнула неожиданная мысль, что он сироте как отец... И на него сыплется все, что должно было высыпаться на родителя.
И он в первый раз попросил сжалиться над ним:
—   Сынок, дай мне передохнуть...
Он понимал, какой груз на него опрокинется дальше, если он останется помогать пареньку.
Сирота смотрел на адвоката и о чем-то напряженно думал. Он никого не называл "папой", и это слово готово было сорваться с его языка и со всею силою влететь в однобокую жизнь Федина.