Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Игорь ШУМЕЙКО


АПОСТОЛЬСКАЯ СБОРНАЯ ПО ФУТБОЛУ.
Рассказ в ценах 1994 года


Почти на пустом месте, на базе каких-то мастерских кишлачного значения, Леонид Петрович построил литейный завод и стал его первым директором (".снабжали всю республику и в Таджикистан поставляли"). Дошел до председателя горисполкома, когда "началось все это". Новые национальные кадры весьма прищуренно посматривали и на замерший завод, и на его отца-основателя, так что бросил он не только кабинет, но и квартиру. И хотя некоторые "русскоязычные" как-то встраивались в новый порядок и даже нащупывали за пиалами водки какие-то общие темы, сухой и негибкий Леонид Петрович покинул республику быстро.
Пенсию насчитали мизерную, и если бы не свалилось ему с неба это наследство... Да-да, это как раз в 1991-м происходило, выехал он еще до основной волны, не дожидаясь, пока там национально-духовное возрождение перейдет уже непосредственно к погромам, и в Москве оказался один, с двумя чемоданами, с четырьмя сберкнижками, с вкладами на общую сумму. но скоро стало неважно — на какую.
Принял беженца подмосковный городок, почти его малая родина (на свет Леонид Петрович появился в деревне неподалеку). Здесь, словно завершив петлю высшего государственного пилотажа, он и приземлился. В Зареченской слободе, старой части города, куда крупнопанельные красавцы добраться не успели, веял дух иной. Не только замшелые домишки, но и вся плоть, ткань слободы, нарезка переулков, колонки, разговоры у колонок, шатаемые ветром заборы, участки по двадцать или даже до тридцати пяти соток (без малейшей связи с положением и достатком владельца) словно семьдесят лет сохранялись для несостоявшегося пенсионера союзного значения.
Двоюродный дядя, почти забытый в небрежении и суете последних пятилеток, оставил ему дом с участком. Да какое "почти забытый"! Человек, вовсе не существовавший для Леонида Петровича, оказался спасителем. Только и вспомнился обрывок семейного разговора, чуть ли не тридцатилетней давности, о каком-то "полудурочном" родиче и его "халупе в Зажопинских выселках" — такие были нейлоновые жизненные стандарты, "свои дома" ценились не особенно, коммунизм ожидался в квартирах. А когда заехал Леонид Петрович в родную деревню — хоть шаром покати, вымершая почти деревня. Бабка одна, вроде знакомая его родителей, сказала, что в городе, в Заречье, "дед Антон ваш. еще должен жить. У его дом и одиннадцать ульев. должен жить еще".
Наверное, только у нас и возможны такие повороты: восьмидесятилетний Антон Сергеевич нельзя сказать, что жил (парализованный и бессловесный, долеживал последние недели в "больничке"), а именно, по изумительному выражению той бабки, "должен был жить". Должен — и долежал, спас беженца племянника. И ульев-то оказалось точно одиннадцать. Присматривал за ними и домом некто Аркадий. Значительно моложе своего соседа и "самолучшего друга-учителя Антон Сергеевича". Как доложили соседки, "Антон Сергеевич и Аркашка вместе уходили в сектанты, вместе же и вернулись к отцу Герасиму и покаялись".
Договор у них, перед отправкой Антона Сергеевича по больничным кругам, был хотя и устный, но длинный и сложный. Ухаживая за пчелами, Аркадий должен был две трети отдавать в храм, из своей трети еще угощать того, того и того. Также Аркадию причиталось за труды пятнадцать рулонов рубероида. ".Что под навесом две тысячи кирпича и три куба обрезной доски, тоже в храм, а сам навес разобрать — и себе, и которые из досок отец Герасим не возьмет, тоже. Из книг в шкафу — три полки в храм и полторы полки соседке, остальное — Аркадию." Как ни любопытен был открывшийся Леониду Петровичу мир, он все же соскучился слушать оправдания Аркадия о том, "что одна семья погибла вовсе не потому, что он весь мед откачивал и держал пчел на сиропе, как вам могла сказать Зина-соседка, а из-за варакозного клеща. но он, Аркадий, частичную вину свою признает и готов в компенсацию вернуть два рулона рубероида. а швейная машинка." Вспоминаете времена бытового бартера и натуральных форм? Верхом мудрости было (помню одну старушку) перевести "гробовые" деньги в водку, составить ящики у самого непьющего родича, взять с него самые страшные клятвы, что на стол пойдут только пять ящиков, а пятнадцать — продать для соответствующих трат.
Как ни слабы были права и семиводо-кисельная родственная связь, но других претендентов не оказалось, и Леонид Петрович стал зареченским обывателем. Два раза приезжал в больницу, но Антон Сергеевич был величественно непроницаем. Вряд ли он мог знать, а уж тем более — узнать дальнего родственника. Тем более загадочно: для кого он берег свое имение, оставляя Аркадия только приказчиком? В третий раз Леонид Петрович приехал уже за телом.
Тут можно вступить рассказчику и признаться, что довожусь я племянником той Аркашиной недоброжелательнице — соседке Зине, сонаследнице в размере "полутора полок" Антон-Сергеичева собрания книг. Дядя Боря, муж Зинаиды Николаевны, "стойкий атом анпиловского электората", как полушутя он себя рекомендовал, сначала приветствовал и поддерживал (словесно, разумеется) нового соседа. Тем более что дом "запросто могли оттяпать клерикалы и устраивать здесь свои шабаши". Либо православная церковь, в лице отца Герасима (меньшее зло, по дядиной шкале), либо та секта, что расставляла сети еще Антон Сергеичу, возрожденная недавно немцем, доктором Гелле. Российско-германское совместное предприятие подымало овощеводство на заброшенных землях совхоза "Красная заря", но это было, по мнению Борис Иваныча, лишь прикрытием миссионерской деятельности доктора Гелле. Внушительное, заметим, прикрытие — до четырехсот тонн картофеля, капусты и моркови, собираемых для отвода глаз и реализуемых в Москве.
Но каждый, кто видел доктора Гелле с Библией в руках, окруженного слушателями, мог не сомневаться, что было для него главным. Одним из таких слушателей и адептов вскоре стал и Леонид Петрович.
Примерно тогда же случилось еще одно возвращение к родным пенатам. Соседи слева от Антона Сергеевича (моя тетка была справа, а Аркадий через улицу) уже лет пять как умерли. Дом пустовал до приезда их сына, подполковника в отставке. Тот служил (словно в параллель Леониду Петровичу) в какой-то из южных точек.
И даже не из самых горячих. Не скажу точно, но не Афган, не Чечня. Однако вернулся совершенно надломленный (или, коль из горячей точки, то лучше сказать, обожженный), попил с полгода да и попал под электричку. У Леонида Петровича версий случившегося было несколько, смотря по настроению. Самая страшная, но и самая уважительная для подполковника такая: они там воровали по-крупному оружие и продавали местному вождю. А здесь его достали уже по поводу информационных протечек или передела денег. Вариант уничижительный: никаких левых танков и минометов не было, а пропивалась только военная, хотя и большая пенсия. Под электричку, соответственно, угодил спьяну, оступившись. Или совсем уж жалкий вариант: сам бросился. И все как раз тянуло на этот, последний вариант. Приехал подполковник с десятилетним сыном Алексеем,, жена бросила их еще там. Или по дороге оттуда, но видно, она посчитала этот брак совсем уж пропащим, как говорят теперь, "проектом", потому что и после смерти мужа не забрала Алексея, а, наоборот, обрубила все концы: уехала, кажется, в Германию, "путанствовать", оставив сына полным кавалером сиротского ордена.
Два или три раза отвозили Алексея в интернат, возвращался он оттуда в синяках, запирался в доме дня на два, потом шлялся. Вида он был совсем не такого, чтоб рука сама тянулась погладить по голове и сунуть конфету. Плотный, движения уверенные, и взгляд дерзкий, матерился запросто. И если вы привычно вообразите сердобольных старушек, подкармливающих "сиротку", — ошибетесь. До того как взял его к себе Леонид Петрович, кормила парня, даже одевала — команда сверстников. Дело в том, что Алексей был настоящим футбольным вундеркиндом, гением. Я сам играл когда-то, в "юношах" доходил до полуфинала России. Хоть и двадцать лет прошло, а и сейчас катаем с приятелями по бизнесу, но этот Алексей! Видно же. Не то чтоб "накрутить" троих-пятерых под завистливые крики "Не водись, такой-сякой! Отдай пас!", а видеть всю поляну, чувствовать, как музыку, дыхание, настрой всех двадцати, подключать пасом, отрезать. Еще, по ходу игры, он успевал быть тренером, более-менее справедливым судьей и (дыхалки хватало) комментатором — с едким юмором, детски бессмысленной матерщиной.
Тут совсем непонятное дело: зачем его приютил Леонид Петрович, очевидный самососредоточенный сухарь? Может, повлиял синхронный крах страны-карьерыкрыши-над-головой-сбережений-семьи? (Могила его жены, с советской еще жестяной пирамидкой, утвержденной для регионов, где с гранитом "напряженка", осталась выгорать под "белым солнцем пустыни".) А тут, под прохладной сенью, нежданное спасение. И грамотный комментарий доктора Гелле по поводу этой вполне очевидной божьей милости, и его, Леонида Петровича, соответствующего долга и встречных обязательств перед...
Пошел к нему Алеша по самым крайним обстоятельствам. Дом его сгорел, весьма загадочно и непонятно (главный подозреваемый — советский телевизор — пропит был еще подполковником). Теперь грозила отправка уже в серьезный и отдаленный интернат.
Как раз в это время я решил строиться. Вариант с новорусским поселком, в двадцати-тридцати километрах от кольцевой, материально я, может быть, и потянул бы, но морально, после некоторых передряг, был весьма подразбит, а златые цепи и страдальчески наморщенные загривки вокруг сил бы явно не прибавили. А в Заречье, когдатошних "Зажопинских выселках", уже тоже начали прорастать краснокирпичные сооружения. Кто строился, знает, как важен отстоявшийся фундамент, — два года, как минимум, сбережет. Под обгорелыми венцами подполковничьего дома цоколь наблюдался вполне приличный, десять на девять. Интересно бы размотать историю этого дома.
С теткиной подачи я и сошелся с бывшим среднеазиатским металлургом. Высокий, здоровенный еще мужик, только лысина в черном кудрявом венчике и чуть обветшалая топография лица, а так и не подумаешь о его знойных годах и катастрофах.
Переезды, смерти, опекунства и соответствующие оформления так затягивали дело, что я сто раз пожалел о варианте купить участок с фундаментом. Пожалел, когда уже втянулся. Понятно, что подобные дела имеют свой вполне законный срок прохождения, проверок, ожидания подачи встречных исков и т. д., но сроки эти, как я прикидывал, весьма гуманно рассчитаны примерно на стодвадцатилетнюю жизнь. Во всяком случае, если планируется умереть раньше, то можно просто не успеть законно пройти все ступени имущественно-правового состояния. Тут уж либо имей запас лет, как у библейских патриархов, либо денег на смазку той машины времени. Какой вариант реалистичнее в моем частном случае, я понимал. но это так, к слову.
Помню прекрасный майский вечер у них на терраске. Тишина. Полное собрание райских запахов. Леонид Петрович строго пресек мои попытки сепаратно сунуть что-нибудь вкусное Алексею.
—Все, все на стол. У меня и так дефицит стимулов воздействия. Пороть его я еще не решаюсь. Да. Или уже не решаюсь, вон бугай какой. И чем его прижмешь, когда абсолютно на все ему плевать? Только футбол. Если запру — пронимает. Или вот.
Показывает на стол. Алексей пожимает плечами и хмыкает. Леонид Петрович все время переводит разговор с купли-продажи участка на дела общины и даже честно признается, что крайней нужды теперь ему нет, что на СП у доктора Гелле он уже получил оклад и готовится большое расширение.
—Базы московские нам осенью просто руки выворачивают. Будем хранить и фасовать сами. Доктор Гелле не любит лишних посредников и нахлебников.
Понятно, что жить-соседствовать "ему отнюдь не все равно с кем и дело вовсе не в одобрении немца, просто он уже один раз бежал из среды нехристей, и хорошо бы мне сходить к ним, посмотреть-послушать".
Да, этот Гелле действительно разворотливый мужик, а кроме того, они там, в европейской штаб-квартире, приняли такую мягкую линию, чтобы православию никак не противиться. И даже помогать — если те не откажутся. И нет вроде никаких канонических препятствий любому ходить к ним изучать Библию и беседовать.
—Вот только отец Герасим. — Мне вспомнилось раздраженное дяди-Борино: "Делят благодать, как гуманитарную помощь". — И с оболтусом этим — горе. Дерзит, ругается.
Я пытаюсь слегка вступиться: сирота ведь, стресс.
— Да нет, будьте спокойны. И на отца покойного — ему точно так же плевать.
Алексей всем видом словно старается подтвердить и это ужасное обвинение.
— Ладно, возьми, — по поводу эклера. — Думаешь, что я только и мечтаю сплавить тебя в Суворовское училище? Да ты ведь можешь поехать в Ганновер, на двухгодичные курсы! Но ты же учись!. Ну-ка назови нам патриархов, каких знаешь. Ты встань, встань, мы тут не анекдоты травим.
— Ну. Аврам, ("Авраам!" — строго поправил опекун), ну. Иаков. Израиль, Ливан.
— Все-все-все! — выразительно, в мою сторону. — Вы не поверите, это ведь полгода уже зубрим. Ливан! Иди к себе и перечитай конспект. Нет, вторую тетрадь. Два раза перечитай. А эту оставь здесь, я твоему заступнику покажу ее.
Я разлил по рюмкам и взял полистать Лешины каракули. Вот сюда он дописал сегодня что-то, расспросив меня о длине тормозного пути электрички. Чертеж какой-то. Рельсы, а на них какая-то помесь бульдозера с электровозом.
— Между тем я очень рад, Павел Васильевич, нашему знакомству. И соседству, если Бог приведет, тоже буду оч-чень рад. Редко сейчас встретишь такого интересующегося человека, тут дядюшка ваш прав. О чем сейчас наши бизнесмены думают? Да ни о чем, кроме наживы! Меня хоть Борис Иванович и честит ренегатом, но посудите сами. — закусив, Леонид Петрович стал подводить к самому для него актуальному. — Рассмотрите мой случай. Абсолютно все потеряно, и главное — стержень, смысл весь. Я ведь коммунист был не менее примерный, чем ваш дядюшка, в кадровом резерве ЦК республики стоял. И вдруг перед глазами все их бессилие и ничтожество, и ни единой мыслишки, идеи... И вот я, все потеряв, шестидесяти с лишком лет, обретаю заново, да еще лучшее. Ну как тут не сравнить себя с Иовом?! И все благодаря.
Ну понятно, "кому благодаря". В евангелическо-овощеводческом предприятии Леонид Петрович действительно плечи расправил. Тут недавно к нему обратились прежние его национально-возрожденные коллеги. Дела вроде там устаканились, приглашали вновь запустить завод — отливать из бронзы фигуры и бюсты вождя. Бывший "крепкий хозяйственник", их первый секретарь, начинавший вместе с Леонид Петровичем, кажется, с коммунальных служб, стремительно перетарифицировался в местные цезари, султаны. Да еще не без теократических мотивов, так что изображений его требовалось... если взять только школы и присутственные места. — заводу хватило бы надолго. Но Леонид Петрович гордо отказался от выгодного "идольского" заказа. Мне так и видится эта библейская сцена: посланцы полукругом (оденем их в восточное, измаильтянами), верблюды теснятся, привязанные к его и теткиному заборам, ковры, подарки. и Леонид Петрович на крыльце. В левой руке поднята раскрытая книга, двумя перстами правой, как бы подчеркивая цитату на странице, указует, что комментирует: "Не сотвори себе кумира — это касается и кокильного литья, и макетного, и литья под давлением".
— .Что, прочитал? Два раза? Ну давай проверим.
Теперь вереница патриархов следует чинно, без запинок. Я, вроде как секретарь экзаменационной комиссии, отставив рюмку и шпротину, все разглядываю его чертеж и вдруг понимаю. От того бульдозерного ковша, что прилеплен к электровозу, тянется стрелочка с надписью "из каучука и мягкой резины". Это же Алексеево "изобретение". Устройство для подбора и спасения лежащих на рельсах.
— Хорошо-хорошо. А теперь давай назови нам всех апостолов. И не тарабань. Осмысленно. Помнишь, я советовал тебе: группируй. Вот Иоанн и Иаков, два брата. Спаситель назвал их Воангергес — Сыновья Грома в переводе.
Последнее говорится уже с поворотом ко мне. Этого, дескать, и ты, эрудированный нувориш, можешь не знать. Нет, знаю. И это знаю, и. Не знаю только. на что бы с радостью не променял я эту бесполезную эрудицию.
— И по мнению современных ученых, это прозвище, Воангергес, говорит о чувстве юмора нашего Спасителя.
Алексей возводит крыжовниковые очи к потолку, шевелит сначала беззвучно губами, будто беседуя или производя перекличку, и вполне уверенно называет одиннадцать имен, а после паузы, как бы спохватываясь: "Ну-у, и этот... Иуда Искариот". Леонид Петрович внимает, торжествующе косясь в мою сторону и листая Лешин "Конспект № 2". И, начав уже хвалить воспитанника, вдруг разглядел чтото на странице и аж вскинулся.
— Ах ты, мерзавец! И до чего дошел!
Алексей растерянно вздрогнул. Сегодня обвинений и наказаний он уже не ожидал. Глаза заблестели, губы обиженно подрагивают. С сухой немецкой честностью (дескать, мы с вами хоть и спорим о проблемах воспитания, но, пожалуйста, я своих педагогических провалов не скрываю) Леонид Петрович передает мне улику. Нарисована схема футбольного поля, как обычно делается в газетных отчетах о матчах: ворота, центральный круг, разметка штрафных. Только вместо фамилий футболистов — апостолы.
— Так. Ну-ка неси сюда свой футбольный хлам. Вот, — пока Алексей вышел, — с каким человеческим материалом приходится работать! Жалеть со стороны хорошо, патокой растекаться, а что у каждого свой долг. Но я свой — выполню. Знаете, как Бисмарк сказал? Битву при. ну, они там французов расколотили, выиграл немецкий сельский учитель!
Я бы все равно не нашелся что возразить, когда Алексей принес сумку и Леонид Петрович стал выдергивать из нее бутсы, линялую маечку, трусы, гетры, мяч.
— Запомни, богохульник! Месяц без футбола.
И ушел к себе в комнату — запереть Лехину амуницию.
Я чувствовал себя обязанным что-то сказать. Леша отворачивался. Скверно.
Только я открыл рот, как Алексей метнулся к выходу. Скрипнула, громыхнула калитка. Я махнул рюмку, не дожидаясь Леонида Петровича, и вышел к машине. В одну сторону улица просматривалась далеко: Алексея не было. Я развернул свой "форд", проехал метров сорок, повернул. Алексей, согнувшись у колонки, давил одной рукой на рычаг, другой плескал себе в лицо. Я медленно подрулил, но он уже бросил рычаг и зашагал, утираясь на ходу. Так и миновали мы всю Ивановскую. Дальше, за помойкой, шла полоска кустов, потом клин крапивы и. поляна. С прекрасными воротами, сваренными еще в семидесятые из двухдюймовых труб и выкрашенными в черный цвет, — это уже Леха с друзьями постарались: где-то им ошметки кузбаслака перепали.
Он сидел в "раздевалке" (пара поваленных стволов и костровище меж ними).
— Алексей! Ты чего?! — глупо. Крайне глупо! Похаять его жестокого опекуна или, наоборот, поддакнуть религиозно-педагогическим тирадам — все одинаково глупо!
— Алексей! Ты сейчас. здесь, пока. у меня в багажнике. сейчас.
Я метнулся к машине.
— Алексе-ей! Ты погоди. Я мигом, я.
Джентльменский набор № 2 в багажнике включал мяч, комплект формы и пару бутылок минералки. Постоянный день нам застолбить не удавалось, но раз в неделю-две созванивались и гоняли на "Университете" или в Сокольниках, — потому и дежурный набор № 2 (№ 1 помещался в бардачке и включал фляжку коньяка, пару шоколадок и презервативов). И вот буквально через обещанный миг я иду к нему, в руках по бутылке, полотенце через плечо, мяч пинаю впереди, стараясь не опозориться, не упустить с тропинки в крапиву. Метров за пятнадцать подрезаю его по дуге к Лехиным ногам. Удается. Подхожу. Молчим. Кидаю ему на плечо полотенце ("и ототрет всякую слезу"). Он провел раз и отложил.
— Алексей, ну ты чего так?
— А чего он? На целый месяц. И не богохульник я ни капли. А он, козел, на месяц сразу. С августа дожди как пойдут, так и привет. По грязи, снегу, у нас пацанов семь только наберется. опять в дыр-дыр или американку.
Американка — это когда игроков не набирается даже на самый мини-футбольный формат — вариант дворовой игры на пятерых, в одни ворота. Слезы его смыты у колонки, на Ивановской, но вот-вот побегут опять.
— Пошли, попинаем.
Алексей спускается со мной на поле. Расходимся метров на десять и начинаем.
— А апостолов ты.
— Да это я давно еще нарисовал. Чего он сегодня прицепился! Я чтобы. просто чтобы запомнить.
— Как это?
— Дядь Лень заставлял наизусть, и я. ну, чтобы зрительно, глазами представить. А когда видишь, кто где — уже никого не забудешь...
Я аж пустил "плюху", потрясенный, как молнией, красотой и необоримой естественностью его разъяснения. Какая-то притчеобразная величественная картина несмываемо встала перед глазами: "и не препятствуйте им приходить ко Мне". Вытащив мяч, я, чтобы реабилитироваться, подцепил, принял на грудь, на колено, начеканил раз пять и головой скинул Лехе. Тот мгновенно увлекся более активной игрой, чем простое пинание, несколько раз подбросил, чередуя, то внешней стороной стопы, то "щечкой".
— А ты, наверное, представлял и матчи разные с ними, верно?
Это я по воспоминаниям собственного детства: когда хочешь играть пять раз в день, а удается два — и в неделю, или когда дождь распугает компанию, воображаешь там. Я разыгрывал с Колотовым, Мунтяном, Гершковичем. А этот, "малый сей".
— Не. Я чаще "Манчестер" или "Спартак" представляю.
— Слушай, — он принял навес, так что мяч приклеился к груди, подержал, сбросил и ударил с лета, — я не успел в тетради твоей разглядеть. На воротах-то кто?
— Иаков Большой.
— Защита?
— Фома, Матфей, Иаков Алфеев и Фаддей. Играют "в линию".
— Так-так. Я, кажется, въезжаю в твою расстановку. Фома Неверущий, значит, не поддающийся на финты, — в защиту. А опорным полузащитником, конечно, Петра? Камень.
— Ну да. По краям Филипп и Варфоломей. Симон Зилот под нападающими.
— Ну и нападение. Иоанн и Андрей?
— Конечно. А Христос был бы тренер, — ударил "малый сей" плотно. Я и с пятнадцати метров почувствовал приятную упругость ложащегося на ногу мяча. — А покажите какой-нибудь ваш финт.
Пришлось закатать штанины и снять ботинки с дурацкими носами.
— Теперь понял, Леш, в каком порядке ты нам перечислял. Команда, значит, одиннадцать, и потом. Иуда. А он что, запасной?
— Вот еще, — Алексей презрительно покривился. — Он все матчи сдавал бы. Ну не все, так самые. Допустим, финал. Бац, тридцать штук получил — и готово, — без паузы, — а вы не знаете, в "ЦСКА" правда тренера сплавляют?
— Точно не скажу. А ты с чего взял?
— Да все пацаны говорят. Третью игру уже сдали. С "Локомотивом" видели? То-то.
— Ладно, давай передохнем. (Мы поднялись к "раздевалке"). — Леш, сгоняй, там в бардачке, — он с готовностью подхватился, — шоколадка еще есть. А нет-нет! Я сам. Там еще стаканчики надо пошарить.
Здорово. Нашел еще и забытую гроздь бананов, яблоко и чипсы. Бросил пару газет на подстилку. ("Во, "Спорт-Экспресс"! Дядь Паш, вы не выкидывайте, я возьму почитать".) Горло мое перехватило, и, чтоб не дать разрастись паузе, я поскорее налил Алексею минералки, набулькал себе с полфляжки и махнул одним духом. Сотни мыслей блеснами замелькали в голове. Одновременно вспомнилась и бывшая жена, с которой я расстался "предельно культурно, совершенно без дрязг и счетов", однако все как-то выходило, что если я ей дал четыре тысячи в месяц, то по субботам я с дочкой и все нормально, а если две тысячи в месяц, то все какие-то совпадения, накладки, никак спокойно и часа не получается побыть с ребенком... И тут же как-то заново осознал, что дом свой планирую строить на фундаменте, принадлежащем вот этому беспечному погорельцу, накинувшемуся на бананы и чипсы. И его общезареченское "дядь Паш". И "Спорт-Экспресс" десятирублевый, который он может только дочитывать за кем-нибудь. Бананы он уминал охотно, а над минералкой чуть покривился... А тебе какая нравится? Пепси. Что ты, это вредно же — пепси! Лучше квас или минералку, а в пепси кислоты и консерванты. Но ладно-ладно, знаешь, Алексей, я куплю тебе завтра две упаковки пепси. По два литра? Да, да хоть по три. Что, не бывает? Ну хорошо, тогда по два литра, но три упаковки.
Хотелось каяться, молиться и благодарить. В чем? Кому? За что? За нахлынувшее богатство жизни в пересохшем русле, за. Хоть самому беги к колонке на Ивановскую...
— Знаете, я ваш финт выучу. За один день. Проверите завтра? А что вы замолчали?
— Да так. Ты все же не обижайся на Леонид Петровича. Я вот только сейчас додумал: немцы не терпят лишних посредников, что в торговле, что в религии. А мы, получается, наоборот. Считаем себя недостойными. Недостойными обращаться напрямую. К кому? А к тренеру твоей сборной... Потому и святители, угодники и старцы. — Я вылил остатки в стаканчик и швырнул пустую фляжку в кусты. — Но ты ладно, ты пей минералку. С газом все-таки. Ты с меня пример не бери. Я-то человек пропащий, конченый.
— Ну что вы, дядь Паш! Вы еще здорово играете.

---------------------------------------------
Игорь Николаевич Шумейко родился в 1957 году. Автор двенадцати книг, лауреат нескольких премий, в том числе петербургских: "Александр Невский" (2012) и "Лучшая публикация журнала "Нева" (2013). Роман "Вещество веры" ("Нева". № 9, 2013) — финалист премии "Независимой газеты" — "Нонконформизм-2014". Живет в Москве.