Поэты Санкт-Петербурга
Валентина ЛЕЛИНА
Поэт, эссеист. Автор поэтических книг «Ленинградские острова» (1990), «Над судьбой» (1993), «Овал» (1997), «В трех зеркалах» (2000), книг эссеистической прозы «В пространстве Петербурга» (1997) и «Мой Петербург» (1998, 1999, 2007) (номинация на Анциферовскую премию). Книга стихов и прозы «Записки на петербургской лестнице» (2005) стала книгой избранного автора. Стихи и эссе публиковались во многих отечественных и зарубежных изданиях. По профессии архитектор, работает в историко-архитектурной области, член Союза Архитекторов РФ, специалист по промышленной архитектуре Санкт-Петербурга. Член Союза писателей Санкт-Петербурга.
Поэт, эссеист. Автор поэтических книг «Ленинградские острова» (1990), «Над судьбой» (1993), «Овал» (1997), «В трех зеркалах» (2000), книг эссеистической прозы «В пространстве Петербурга» (1997) и «Мой Петербург» (1998, 1999, 2007) (номинация на Анциферовскую премию). Книга стихов и прозы «Записки на петербургской лестнице» (2005) стала книгой избранного автора. Стихи и эссе публиковались во многих отечественных и зарубежных изданиях. По профессии архитектор, работает в историко-архитектурной области, член Союза Архитекторов РФ, специалист по промышленной архитектуре Санкт-Петербурга. Член Союза писателей Санкт-Петербурга.
Поздние гости
* * *
* * *
Как будто вещь пропавшая нашлась…
А мы уже привыкли, не искали.
И, может быть, поймем теперь едва ли,
Какая в том таинственная связь.
И вспомним не однажды этот дом,
Шинель в углу, вчерашние газеты,
Оставленную флейту, метроном
И быта довоенного приметы.
Нас Новый год настигнет на бегу
По набережной вдоль оград и арок,
И будет петербургский двор в подарок,
Палаццо итальянское в снегу.
Затопим печь, накинь пока шинель...
Я книгу отложу, свечу задую,
Смотри, как снег ложится на постель,
И ангел дует в трубку золотую.
Вся наша жизнь с тобой — одна строка,
А как хотелось бы стихотворенье…
Окно во двор, зима — всего мгновенье,
А дальше — ожиданье на века.
А мы уже привыкли, не искали.
И, может быть, поймем теперь едва ли,
Какая в том таинственная связь.
И вспомним не однажды этот дом,
Шинель в углу, вчерашние газеты,
Оставленную флейту, метроном
И быта довоенного приметы.
Нас Новый год настигнет на бегу
По набережной вдоль оград и арок,
И будет петербургский двор в подарок,
Палаццо итальянское в снегу.
Затопим печь, накинь пока шинель...
Я книгу отложу, свечу задую,
Смотри, как снег ложится на постель,
И ангел дует в трубку золотую.
Вся наша жизнь с тобой — одна строка,
А как хотелось бы стихотворенье…
Окно во двор, зима — всего мгновенье,
А дальше — ожиданье на века.
* * *
Мы встанем рано, никого
Не потревожив дома
Биеньем сердца своего,
И улицей знакомой,
Знакомой площадью, мостом,
Проспектом, переездом
Мы незаметно промелькнем,
Минуя рельсов бездну,
Огней дрожанье, провода…
И на пересеченье
Предместья с городом звезда
Прервет свое свеченье.
И в этой предрассветной мгле,
Привыкнув понемногу
К кустам, деревьям и земле,
Мы выйдем на дорогу.
Я все запомню. Я придам
Черты любой примете,
Свиданье наше будет там —
На том ли, этом свете?
И мы исчезнем в тот же миг,
Едва успев проститься…
А дома спят, как сон настиг,
И им все снится, снится.
Не потревожив дома
Биеньем сердца своего,
И улицей знакомой,
Знакомой площадью, мостом,
Проспектом, переездом
Мы незаметно промелькнем,
Минуя рельсов бездну,
Огней дрожанье, провода…
И на пересеченье
Предместья с городом звезда
Прервет свое свеченье.
И в этой предрассветной мгле,
Привыкнув понемногу
К кустам, деревьям и земле,
Мы выйдем на дорогу.
Я все запомню. Я придам
Черты любой примете,
Свиданье наше будет там —
На том ли, этом свете?
И мы исчезнем в тот же миг,
Едва успев проститься…
А дома спят, как сон настиг,
И им все снится, снится.
* * *
Открыта книга, тень от лампы, стол,
Твой плащ, промокший от дождя, в прихожей…
Так все обычно, так на жизнь похоже,
Я сплю и знаю — это ты пришел.
Меня во сне охватывает дрожь,
Я в круге света, как бывает дома,
Мне каждое движение знакомо,
И ты меня по имени зовешь.
И дом, и стол, и тени на стене,
Граница жизни, смерти, сна граница…
Ты знаешь, где заложена страница —
«Прощай, прощай! И помни обо мне».
Твой плащ, промокший от дождя, в прихожей…
Так все обычно, так на жизнь похоже,
Я сплю и знаю — это ты пришел.
Меня во сне охватывает дрожь,
Я в круге света, как бывает дома,
Мне каждое движение знакомо,
И ты меня по имени зовешь.
И дом, и стол, и тени на стене,
Граница жизни, смерти, сна граница…
Ты знаешь, где заложена страница —
«Прощай, прощай! И помни обо мне».
* * *
Когда с Невы сошел последний лед —
светлело за окном, в душе светлело, —
Мы поднялись над жизнью ночью белой,
мы ничего не знали наперед.
Но прошлое ступало по пятам,
и ночь, совсем прозрачная весною,
вся истончилась к августу и там
вдруг превратилась в озеро лесное.
Мы на него наткнулись в октябре —
клен догорал и ржавая осина
роняла в воду листья, в серебре
застывших слез дрожала паутина...
Осеннее купание подстать
любви — так обжигающе тревожно
в опавших листьях плыть и невозможно
ни утонуть и ни до дна достать…
светлело за окном, в душе светлело, —
Мы поднялись над жизнью ночью белой,
мы ничего не знали наперед.
Но прошлое ступало по пятам,
и ночь, совсем прозрачная весною,
вся истончилась к августу и там
вдруг превратилась в озеро лесное.
Мы на него наткнулись в октябре —
клен догорал и ржавая осина
роняла в воду листья, в серебре
застывших слез дрожала паутина...
Осеннее купание подстать
любви — так обжигающе тревожно
в опавших листьях плыть и невозможно
ни утонуть и ни до дна достать…
* * *
Так ли живу безоглядно и так ли невинно,
День изо дня проходя этой улицей к дому…
За занавеской круг света под лампой старинной,
Там и живут, и молчат все еще по-другому;
Книга открыта, в кувшине вода, и невольно
Кажется, время застыло в обычных движеньях —
Утро ли, вечер там, может быть, праздник, застолье —
Тени скользят по стене, в зеркалах отраженья.
Как я завидую им. Я-то знаю, как сладко,
Если совпали и жизнь, и душа. Даже слова
Нужного нет. Просто книга открыта, тетрадка,
Свет приглушенный — и все повторяется снова.
День изо дня проходя этой улицей к дому…
За занавеской круг света под лампой старинной,
Там и живут, и молчат все еще по-другому;
Книга открыта, в кувшине вода, и невольно
Кажется, время застыло в обычных движеньях —
Утро ли, вечер там, может быть, праздник, застолье —
Тени скользят по стене, в зеркалах отраженья.
Как я завидую им. Я-то знаю, как сладко,
Если совпали и жизнь, и душа. Даже слова
Нужного нет. Просто книга открыта, тетрадка,
Свет приглушенный — и все повторяется снова.
* * *
Все медленней день, все темней,
и все ощутимей прохлада…
В пространстве Никольского сада
становится больше теней.
Становится больше тревог,
поскольку с осенним ненастьем
рифмуется легче несчастье,
и смерть переходит порог.
Мир канет в осеннюю тьму,
стволы — как суда на приколе,
вечерняя служба в Николе —
прощанье, прощенье всему.
И только любовь, вопреки
печальному вздоху распада
все ходит дорожками сада
и кормит синичку с руки.
и все ощутимей прохлада…
В пространстве Никольского сада
становится больше теней.
Становится больше тревог,
поскольку с осенним ненастьем
рифмуется легче несчастье,
и смерть переходит порог.
Мир канет в осеннюю тьму,
стволы — как суда на приколе,
вечерняя служба в Николе —
прощанье, прощенье всему.
И только любовь, вопреки
печальному вздоху распада
все ходит дорожками сада
и кормит синичку с руки.
* * *
Все тот же неба цвет, и непогода
всегда присутствует, и время года
неясно. И уже не снятся мне
ни в изумрудных зарослях дорога,
ни аист, циркулем стоявший у порога,
и ни дыханье дюны в вышине.
Все там осталось в шуме волн и в пене,
и в гроздьях отцветающей сирени,
и лебеди летели поутру,
как рыбаков, пропавших в море, души…
О чем-то аист думал, что-то слушал.
Я там была. Я думала, умру.
Все корабли уснули у причала,
по рельсам электричка отстучала,
и как зима, душа моя бела.
И только ангел все меня тревожит
своим крылом невидимым, и тоже
мне шепчет, что я там была, была…
всегда присутствует, и время года
неясно. И уже не снятся мне
ни в изумрудных зарослях дорога,
ни аист, циркулем стоявший у порога,
и ни дыханье дюны в вышине.
Все там осталось в шуме волн и в пене,
и в гроздьях отцветающей сирени,
и лебеди летели поутру,
как рыбаков, пропавших в море, души…
О чем-то аист думал, что-то слушал.
Я там была. Я думала, умру.
Все корабли уснули у причала,
по рельсам электричка отстучала,
и как зима, душа моя бела.
И только ангел все меня тревожит
своим крылом невидимым, и тоже
мне шепчет, что я там была, была…
ПОЗДНИЕ ГОСТИ
Начали поздние гости нежданно сходиться…
1.
Все ближе осень — и в душе бесслезно
и тихо, точно жизнь уже прошла.
Шаги на лестнице.
Ко мне? Так поздно.
А я уже, признаться, не ждала.
— Входите, гости, вешайте зонты,
плащи, располагайтесь. Кто вы?
Прошу к столу. Вот только чай остыл
совсем. Но мы заварим новый…
Но все молчат, не поднимая глаз,
и, занятые мыслями своими,
чего-то ждут.
Зачем в столь поздний час
они пришли, и нет кого меж ними?
и тихо, точно жизнь уже прошла.
Шаги на лестнице.
Ко мне? Так поздно.
А я уже, признаться, не ждала.
— Входите, гости, вешайте зонты,
плащи, располагайтесь. Кто вы?
Прошу к столу. Вот только чай остыл
совсем. Но мы заварим новый…
Но все молчат, не поднимая глаз,
и, занятые мыслями своими,
чего-то ждут.
Зачем в столь поздний час
они пришли, и нет кого меж ними?
2.
Топтался дождь за окнами, дышал
прерывисто. И в тягостном молчанье
стук по стеклу с каким-то злым отчаяньем
всех примирял. И каждый предвкушал,
что слово будет произнесено,
что схлынет напряженье и тревога,
и кто-то из гостей достал вино,
поставили стаканы, понемногу
все собрались и сели за столом,
заговорили, разогрели чайник,
и дом забытым светом и теплом
наполнился.
Так осенью нечаянно
подумаешь о лете, как о благе,
жасминовое облако в саду
припомнишь, сонно-призрачный Елагин
дворец
и самый длинный день в году.
прерывисто. И в тягостном молчанье
стук по стеклу с каким-то злым отчаяньем
всех примирял. И каждый предвкушал,
что слово будет произнесено,
что схлынет напряженье и тревога,
и кто-то из гостей достал вино,
поставили стаканы, понемногу
все собрались и сели за столом,
заговорили, разогрели чайник,
и дом забытым светом и теплом
наполнился.
Так осенью нечаянно
подумаешь о лете, как о благе,
жасминовое облако в саду
припомнишь, сонно-призрачный Елагин
дворец
и самый длинный день в году.
3.
Все поздние признания полны
раскаянья, печали и тревоги.
Все в жизни сбито, спутано… В итоге
осталось чувство страха и вины.
Зачем теперь под нервный стук дождя
я пью вино и думаю невольно,
что гости все уйдут и, уходя,
оставят пустоту. И будет больно
прислушиваться к шуму за окном,
к шагам случайным, к странным всплескам листьев
седого ясеня, и думать об одном —
что все художники умыли кисти,
что старомоден Вертер и давно
понятен Моцарт, точно день вчерашний,
и нужно сделать шаг, но очень страшно.
И только нервный дождь стучит в окно.
раскаянья, печали и тревоги.
Все в жизни сбито, спутано… В итоге
осталось чувство страха и вины.
Зачем теперь под нервный стук дождя
я пью вино и думаю невольно,
что гости все уйдут и, уходя,
оставят пустоту. И будет больно
прислушиваться к шуму за окном,
к шагам случайным, к странным всплескам листьев
седого ясеня, и думать об одном —
что все художники умыли кисти,
что старомоден Вертер и давно
понятен Моцарт, точно день вчерашний,
и нужно сделать шаг, но очень страшно.
И только нервный дождь стучит в окно.
4.
В четверг был гром и ливень. Чередой
шли облака, и солнце прорывалось.
И жизнь такою долгою казалась,
что выбор между счастьем и бедой
вдруг стал возможным.
Почему тогда
мне кажется — все поздно, все напрасно…
Отец и мать уходят навсегда,
в безвременье стремятся поезда,
и звезды расположенные гаснут.
шли облака, и солнце прорывалось.
И жизнь такою долгою казалась,
что выбор между счастьем и бедой
вдруг стал возможным.
Почему тогда
мне кажется — все поздно, все напрасно…
Отец и мать уходят навсегда,
в безвременье стремятся поезда,
и звезды расположенные гаснут.
5.
Который час? (Неловко на часы
смотреть, как будто ждешь ухода
гостей).
Какое время года?
Который век колеблются весы
любви и ненависти.
Господи, за что
все должно бесконечно повторяться?
Но недоступен Моцарт, и никто
над Вертером не в силах приподняться.
смотреть, как будто ждешь ухода
гостей).
Какое время года?
Который век колеблются весы
любви и ненависти.
Господи, за что
все должно бесконечно повторяться?
Но недоступен Моцарт, и никто
над Вертером не в силах приподняться.
6.
Никто не встал, никто не произнес
ни слова. Но отчетливо и ясно
два голоса, дрожащие от слез,
настойчиво и горестно, и страстно
друг другу вторили.
За дверью, за стеной?
Откуда это скорбное звучанье
двух голосов, двух судеб? Что виной
несбывшимся надеждам? Обещанье —
как возвращенье позднее — уже
не здесь, еще не там, все — мимо…
И подступает страх неумолимо,
и недоверие растет в душе.
Как жить? Смеяться как, любить, потом
как плакать? Как варить обед и ужин,
когда не только ты уже не нужен,
но весь твой мир, и жизнь твоя, и дом.
И странно было, и нехорошо
в присутствии чужой беды, печали…
И гости так особенно молчали.
Тогда я поняла, кто не пришел.
ни слова. Но отчетливо и ясно
два голоса, дрожащие от слез,
настойчиво и горестно, и страстно
друг другу вторили.
За дверью, за стеной?
Откуда это скорбное звучанье
двух голосов, двух судеб? Что виной
несбывшимся надеждам? Обещанье —
как возвращенье позднее — уже
не здесь, еще не там, все — мимо…
И подступает страх неумолимо,
и недоверие растет в душе.
Как жить? Смеяться как, любить, потом
как плакать? Как варить обед и ужин,
когда не только ты уже не нужен,
но весь твой мир, и жизнь твоя, и дом.
И странно было, и нехорошо
в присутствии чужой беды, печали…
И гости так особенно молчали.
Тогда я поняла, кто не пришел.
7.
Снег падал по движению руки…
Дома, деревья, фонари, их тени
соскальзывали в воду. От реки
пар поднимался.
Пять ночных видений
возникли и летели чередой —
завод, больница, Банный мост над Пряжкой,
канал Обводный — вдруг совсем седой
от снега — и сквозь сон, уже в натяжку,
под утро, точно призрак — скрежет, свет,
в объятия врывающийся, — первый
трамвай. И сердце вздрогнуло, и нервы,
так натянулись… Не было и нет
разгадки тайны.
Кто-то из гостей
уснул, на стул облокотившись, кто-то
затеял споры шепотом. Страстей
ночных всегда важней заботы
дня подступающего.
Ни во что не веря,
не ощущая, как уходит год,
я тихо за собой прикрыла двери
и вышла посмотреть, как снег идет.
Дома, деревья, фонари, их тени
соскальзывали в воду. От реки
пар поднимался.
Пять ночных видений
возникли и летели чередой —
завод, больница, Банный мост над Пряжкой,
канал Обводный — вдруг совсем седой
от снега — и сквозь сон, уже в натяжку,
под утро, точно призрак — скрежет, свет,
в объятия врывающийся, — первый
трамвай. И сердце вздрогнуло, и нервы,
так натянулись… Не было и нет
разгадки тайны.
Кто-то из гостей
уснул, на стул облокотившись, кто-то
затеял споры шепотом. Страстей
ночных всегда важней заботы
дня подступающего.
Ни во что не веря,
не ощущая, как уходит год,
я тихо за собой прикрыла двери
и вышла посмотреть, как снег идет.