Признаться, до знакомства с книгой «Символы счастья», я мало знал о Сергее Ивкине. Что-то отдельное читал в толстожурнальных публикациях (выделив в памяти «знаменскую» отметку), но вплотную — скажем, в рамках книжной репрезентации поэтического мира — не соприкасался. Тем интереснее показалась встреча. Кроссплатформенная. И книга оказалась большей, чем просто сборник стихотворений. Хотя бы потому, что входит в спайку с фильмом — короткометражкой Алины Волковой «Виктория и Харитон». И хотя «сердцем проекта», как сказано в аннотации, стал именно фильм, утверждение это — обращаясь к книге — спорное. Поскольку являет она некое, ограниченное только мастерством и глубиной внутреннего мира автора, единение поэтического, художественного (а эти два симптома в нашей системе координат едва ли не синонимы) и — кинематографического. (Ведь правда — хорошая поэзия обязательно имеет и представимый слой, может, и абстрактный, но представимый, может, играющий красками и окраинами смыслов, но оживающий в проекторе сознания.) А текст первичен, и смыслы скрывает (и скрашивает) лучше, чем самое изысканное кино — при условии, что и текст изыскан. А потому логичным видится такая дифференциация. В мире фильма книга становится приложением, в мире книги — фильм. В том и секрет искусства — если с одной стороны подойти к картине, увидишь одну сторону реальности, с другой — совершенно иную. Как компьютерную игрушку проходить несколько раз — за разные стороны конфликта, и единство рождается при совокупности концовок. Не совсем верно в линейном изображении событий и вещей, но как иначе уяснить глубину замысла?
Сергей Ивкин самоцелен, он поэт-оператор (общаемся в рамках некоего симбиоза поэтически-кинематографического дискурса, чем не подтверждение уникальности книжки?) поэтических приемов, скрывающих их за словами и смыслами, ассоциациями и образами. Впрочем, они особо не бросаются в глаза — если не начинать выискивать. Визуальный верлибр может оказаться крепкой силлабо-тоникой и наоборот. Потому они и работают. Ненавязчиво. Известно, что футбольный арбитр справился с работой, если не был заметен на поле. Вот и поэт — молодец, если технику не выпячивает, иначе мы наблюдаем не за поэзией, а за искусством извиваться в слове. Тоже — не бесполезным, но это — другой турнир с иными призовыми. Не Канны, короче.
Мне импонирует синкретизм традиции и авангарда, метафор a la Павич и ямбо-хорейного отнюдь не занудства, но: манеры разговора. Обрыдлые формы работают, когда заштриховывают обычность необычным воплощением.

Стилистический ляп (?) — лишнее второе «свой», ведь не чужой же голос он кормит! Но сама фраза — «вкусная», раздвигающая пространство смысла «кормления», смыкающееся со «вскармливанием», ростом, в конце концов, рождением и Рождеством — от мира до Бога, а поэт, создавая мир, всегда Творец. У Ивкина тема божественного (порой на тонкой грани богохультства, но поэту — априори можно) пунктиром проходит по книге:

Или:

Последнее — одно из самых ярких стихотворений книги. Рождение нового Бога, невоплощенного Христа (как явствует из концовки стихотворения) сопряжено с… прогрессированием болезни — опухоли. Что здесь реальность, что — вымысел? Страшный диагноз, неопознанная болезнь, избранность? Отрываясь от действительности, невольно уходишь в мир фантазии, снов и волшебства, поскольку реальность — пугающа. И симптоматикой времени — целая череда больничных, онкологических стихотворений; об этом «направлении» я впервые сказал, сопоставив ряд примеров (например, тексты Марии Марковой и Дарьи Лебедевой), на одном из «Полетов разборов», проводимых Борисом Кутенковым. Теперь ряд творческого осмысления прямой (куда прямее!) перемычки между жизнью и смертью (куда же выше: Бог и смерть) пополнился «Братом» Сергея Ивкина.
Но поэт — всегда язык, голос. Созидание уникального пространства, школы ли или «внешколовой» поэтики (любопытные мысли на эту тему высказал в недавнем номере «Интерпоэзии» Леонид Костюков). Уральская — известна множеством голосов, питающих друг друга, но и развивающихся дискретно. Несколько шуточно — походя — Ивкин говорит о создании своей школы:

Ирония — отказ от кастовости в пользу своего пути. И то верно: Александр Петрушкин, кого имеет в виду Сергей Ивкин, и сам герой этих заметок идут двумя дорогами. Ведь каждый поэт — школа. Каждый — новатор. Каждый — символ.