Я часто злюсь, читая литературные журналы. Вот пример: открываю девятый номер "Октября" за 2014 год и вижу очередную подборку Анатолия Наймана. В подборке – стихотворение "Письма Платонова"; это стихотворение посвящено Андрею Платонову; по мнению Наймана, Платонов в письмах к возлюбленной Маше изъяснялся так: погубишь ты нашу двулюбость и хахаль твой – чмо". Я взбесился, прочитав это. Дело даже не в том, что Андрей Платонов не мог так писать, потому что слово "чмо" появилось лишь в 80-е годы – в Советской армии. Дело в том, что лучшему стилисту ХХ века, виртуозу русского слова, волею Наймана приписана косноязычная казарменная гадость.
Так злиться мне доводилось часто: из пятидесяти четырёх обзоров московских литературных журналов, написанных мной для уфимского журнала "Бельские просторы", имя Анатолия Наймана пришлось упоминать в пятнадцати текстах. В "Журнальном зале Русского журнала" у Наймана – сто три публикации (у нобелиата Бродского – лишь пятьдесят публикаций: вдвое меньше). В чём причина этого? В супердостоинствах творчества Наймана? Их нет: содержательные достоинства нынешней поэзии и прозы Анатолия Наймана равны нулю, а по части формы (даже в плане грамотности) они – вовсе минусовые. В хорошей репутации? И её нет!
Определённая логика тут имеется; я называю её "логика домработницы Раневской". Замечательной актрисе Фаине Раневской был положен спецпаёк; отказаться от него она не могла, но и кушать пайковые сыры и колбасы тоже не могла – по состоянию здоровья. Близких родственников у неё не было, каждый день принимать гостей или ходить в гости невозможно; пришлось отдавать паёк домработнице – деревенской бабе; через год домработница откормилась так, что её щёки стали "свисать до плеч". Вот и Анатолий Найман пару десятилетий исправно "забирает паёк Ахматовой и Бродского".
Найман – самый вопиющий случай; но вообще таких "литературных домработниц много": кто-то "берёт паёк" за покойного Бориса Рыжего, кто-то – за всю группу "Московское время". Даже многие достойные литераторы из Москвы или из Питера не могут публиковаться в журналах; я уж не говорю о провинциалах – им туда путь заказан: всё заполонил, занял собою "коллективный Найман" – преимущественно не московско-питерский, а эмигрантский. Впрочем, мало ли кто живёт в какой стране. "Власть держат" три-четыре (полу)эмигрантские группировки. Похоронившие – вначале лидеров глобального масштаба (таких как Бродский), а потом тех, кто был талантлив (Льва Лосева, например). Представленные уже почти исключительно – "домработницами".
…Я люблю общество в целом, то есть "народ"; я люблю и государство, в той мере, в какой оно является "народом". В то же время я боготворю личность – хотя личности в ходе саморазвития трудно избежать конфликта с обществом. Это – высокая трагедия: обе противоборствующие стороны прекрасны и велики.
Но я не люблю "замкнутые меньшинства", корпорации; они меня раздражали, а ныне вызывают омерзение. Не следует смешивать корпорации с "корпоративными маркерами": бывают люди-носители сильнейших "корпоративных маркеров", которые чуждаются своих корпораций; таких людей я уважаю. И, наоборот, бывают корпорации без маркировки вообще, обыкновеннейшие "рабочие коллективы", например. Коллектив, десятилетиями не интересующийся ни смыслом собственной работы, ни миром за окнами, а озабоченный только отчётами начальству и внутренними интригами-подсиживаниями – что может быть гаже! Корпорации вечно заняты двумя делами – корпоративной экспансией и травлей "непохожих". Ни одно государство не способно преследовать отступников так, как это делают корпорации. Государство – непредсказуемо: на одного человека государство плюнет, другого – поцелует; кого-то в пыль разотрёт, кого-то к чёрту пошлёт, кого-то к сердцу прижмёт. Государство – это стихия; государство опасно и живописно, как гроза, как океан. Корпорации же действуют механически и безжалостно, словно турникет в метро; они злы и унылы.
Анатолий Найман невзлюбил Евгения Рейна. Сначала Найман написал (и опубликовал в журнале) повесть "против Рейна", затем он написал (и опубликовал в другом журнале) пьесу "против Рейна". Наконец явился огромный наймановский роман; в нём Рейн был выведен исчадием ада (замечу, что Рейн не мог защитить себя, поскольку в те годы журналы объявили ему бойкот). Мне "рейниаду" было читать неприятно, но небезынтересно (как литературоведу). Но к чему это обычной, нефилологической аудитории "Нового мира", "Звезды" и "Октября"?
Я ведь пекусь не о возможностях публикации: сейчас у нас может издать книгу каждый – были б деньги на издание. На крайний случай есть сайты "Стихи. Ру" и "Проза. Ру". Меня беспокоят другие вещи. Культура – огромное информационное поле, меняющееся и пронизанное каналами. Когда каналы забиты корпоративными "помехами", мы не можем получить представление об изменениях в культуре. Что-то происходит за нашими спинами, но мы не в силах ни осмыслить, ни обсудить это – у нас нет языка. Мы семантически парализованы, мы немы и почти слепы. Я много раз твердил об усилении романтических тенденций в российской культуре – не правда ли, смешная тема? Теперь "новый романтизм" явил себя удивительной фигурой Игоря Стрелкова (кстати, ещё и писателя). А мы, вместо того чтобы моделировать социокультуру, забивали журналы и мозги "соображениями Грицмана о Гандельсмане". Как плохо, когда нечто реально творится – но мы бессильны вербализовать новую реальность из-за "помех информации"!
В российском литературном поле меняются эстетические вехи, однако ввести эти перемены в научный контекст – невозможно: поэт может напечатать хоть сотню своих сборников, но если его не возьмут в "Арион" или в "Воздух", тогда его поэзию не осмыслят как культурное явление. У литературоведов есть инструментарий для поэзии Елены Шварц; но есть ли у них инструментарий для исследования поэзии Елены Ваенги? Или вместо методологии – всё та же высокомерная отговорка: "Ваенга – не поэт". Огорчу вас, господа филологи: Ваенга – поэт (притом эстетически близкий Елене Шварц).
Из моих майкопских друзей-поэтов наибольший шанс опубликоваться в московских журналах имеют "сторонники патриотических взглядов" ("патриотические" журналы руководствуются идеологическими, а не корпоративными принципами). В Майкопе немало хороших поэтов-традиционалистов; им открыты все традиционалистские издания. Худшая участь уготована провинциальным поэтам "с инновационной эстетикой": традиционалисты их не поймут, а в центровых изданиях места заняты "коллективным Найманом". Меня тоже нигде не поймут, если я заговорю о научно-филологическом смысле, например, таких строк майкопского поэта Александра Адельфинского…

Прошу прощения у антимодернистов: эти строки – сложные, модернистские, символистские. Я способен признать модернистские стихи – когда они хороши (красивы и осмысленны). Аркадий Драгомощенко писал плохие (некрасивые и бессмысленные) модернистские стихи; Адельфинский пишет хорошие (красивые и логичные) модернистские стихи. Это – не более чем моё личное мнение. Но куда б мне пойти с моим личным мнением, если для "Нашего современника" поэзия Адельфинского неприемлемо сложная, для "НЛО" – неприлично простая и без "приращения смыслов", а посерёдке между "Нашим современником" и "НЛО" – "коллективный Найман"? Когда-то я мечтал о возрождении Серебряного века и символизма; неужели моя мечта – ничто?
Есть ещё аспект: помимо "замкнутых меньшинств" существуют "разомкнутые меньшинства", то есть меньшинства, которые способны стать большинством. Не могут составить большинство социума чиновники или полицейские (в современной России – "замкнутые привилегированные меньшинства"). Но вот другой пример: в России XIX века грамотные люди были меньшинством (привилегированным меньшинством), а в Советском Союзе ХХ века грамотных стало абсолютное большинство (несомненный повод похвалить советскую власть). Сейчас люди, занимающиеся литературным творчеством, являют в нашей стране меньшинство, а я хочу, чтобы они были большинством – такая у меня утопическая программа. Пусть не каждому дано стать талантливым поэтом; но врач или бухгалтер, электрик или ресторатор, глава городской администрации или участковый полицейский могут исполнять свои обязанности нормально, только если в их душе есть место творчеству.
Какие песни возможны в обществе, в котором петь для народа разрешено только Филе Киркорову? О каком "гражданском обществе" речь, когда на всех телеканалах – "депутат Икс" и "политолог Игрек", а больше никого? Кто захочет творить там, где творческие перспективы приватизированы корпорациями?