– Александр Николаевич, недавно вам исполнилось 80. Но не было каких-то торжественных вечеров, статей в СМИ. Почему так?
– Это общая судьба с нашим народом. Я и не считаю, что достоин наград. Награда – внимание людей, для меня важных. Правда, к семидесятипятилетию патриарх Кирилл наградил меня орденом Святителя Иннокентия. К восьмидесятилетию пришла телеграмма министра культуры – поздравление правительственное. А объявлять-то зачем об этом? Если меня не отмечают… я ведь от этого нисколько не хуже.
– Чем вас привлёк модернист Замятин, о котором вы стали писать одним из первых в России? Вас ведь можно отнести, скорее, к консервативному направлению в литературе.
– Я в молодости модернистскую литературу даже больше любил. И когда под запретом был Серебряный век, мы его наизусть знали. В библиофильские кружки ходили, доставали редкие книги. Когда я создавал библиографию по Замятину, мне пришлось всю зарплату отдать за одну его книжку, чтобы на чёрном рынке из-под полы купить. Такой у меня характер: если что под запретом – мне хочется работать над этой темой. И вот, когда я в институте на последнем курсе учился, это был 1957 год, нам Галина Андреевна Белая, тогда ещё очень молодая сотрудница ИМЛИ, читала курс советской литературы. Но советской – так положено было называть, а вообще это был курс русской литературы. Обо всех этих увешанных орденами писателях она сказала, что их можно не читать. А вот давайте возьмём то, что не называют. И мне полюбился Замятин. Привлекли его своеобразный язык, колорит, яркие изобразительные средства. И его смелость меня поразила. Стал потихоньку копить источники по Замятину и составил библиографию о нём, свою первую библиографию. Этот труд был предназначен для публикации в двадцатитомном собрании «Русские и советские писатели. Библиографический справочник». Издавала его Национальная библиотека Петербурга (раньше Библиотека имени Салтыкова-Щедрина). Но цензура не пропустила Замятина, а ещё Пильняка и Солженицына. Трёх писателей вычеркнули... В 1965 году Солженицын написал письмо к съезду писателей. И в своём письме выступил в том числе в защиту Замятина. Я Александру Исаевичу отправил благодарственное письмо – он мне прислал ответ. И мы стали с ним переписываться, потом встретились и подружились. Наша переписка по поводу Замятина опубликована в журнале «Литературная учёба» в 1994 году. Мне надо было собрать воспоминания людей, которые знали его, тогда ещё горсточка оставалась. И я ездил по разным городам, не раз побывал и на родине Замятина, в городе Лебедянь. Записал воспоминания Корнея Чуковского, Константина Федина, Слонимского. Родственников нашёл по разным городам… Опубликовал я свои разыскания о Замятине только в 1989 году, вначале в журнале «Библиография», а потом в сборнике замятинском, который издал Олег Михайлов. Но к этому времени у меня уже и пристрастия менялись.
– Чем же вы заинтересовались?
– Больше всего меня, как и всех, кто любит нашу Родину, занимали вопросы державности. Что её подпитывало и укрепляло, какие внутренние силы можно было найти. Державность – это вопрос выживаемости, жизнестойкости нации. Вопрос выживания кормящего ландшафта. Вот чего нам сейчас не хватает. Я родился в 1934 году, в первый класс пошёл первого сентября 1941 года. Уже и немец бабахал чуть не за огородами, а мы в школу… Начало войны, смятение всеобщее, тяжесть от похоронок, беда в каждом доме, но человек держится за счёт традиции: научились ткать вручную, делали волокно из конопли, овчины выделывали – всё было своей выделки, ничего нигде не продавалось. Мне очень повезло, что я был погружён в эту стихию, ещё язык природный держался во всей красе и были ещё остатки традиций, жили по православному календарю. Это стали подавлять при Хрущёве, всё стало очень быстро эрозировать, то есть разрушаться. И уже почувствовалось, что будет обрушение России.
Оно, конечно, началось с революции, но тогда люди не имели паспортов и убежать из села не могли, могли только взять из сельсовета справку и уехать на время. А при Хрущёве стали подавлять то, что было наработано при позднем Сталине – когда немножечко вспомнили русский героизм, вспомнили что-то из русской истории, собрались даже издавать свод народного эпоса, грандиозные были планы по возрождению духовного наследия, Церковь зашевелилась… Но в 1954 году вышло антицерковное постановление и десять тысяч храмов разрушили. Десять тысяч! Возами вывозили книги, иконы старинные. В лучшем случае что-то из этого попадало в краеведческий музей. Музейщикам нашим на местах надо благодарность объявить: не дали погаснуть свече. Больше никаких очагов сбережения национального богатства не было. Ну, и отток населения пошёл. Уходит парень в армию – и уже в деревню не возвращается. Девушки сидят – замуж выйти не могут. Село стало вымирать. И земля постепенно становилась покойницкой.
Я, пока мог на ногах стоять, ездил каждый год на родину Владимира Солоухина, в село Алепино во Владимирской области, это сто семьдесят вёрст от Москвы. И вот едешь ты сто семьдесят вёрст и не встретишь ни одного курёнка, ни одного поросёнка – никакой живности! И никто не хочет работать: отвыкли. Труд мог бы восстановить какой-то характер в людях, потому что когда человек начинает трудиться – в нём характер возникает, и мастеровитость появляется и, по существу, индивидуальность. А когда стали надеяться на даровщинку – остались для молодёжи пьянство и всякое беспутство. И само Алепино такое же: заброшенное и пустынное село. А ведь там кипела жизнь! И так же и с моим родным селом.
Целый пласт культуры, нашей, русской – он как девонский пласт слежался, никто не шевелил его. А его приподнять надо – он подпитку нам ещё может дать хорошую, осознание самих себя, осознание исторического назначения народа.
– Как вам пришла идея народного календаря?
– Поначалу я затеял эту тему издалека: круглый год трудовой жизни русского крестьянина. И надо было собрать фольклор – что можно по этой теме. Полевые записи. Всё это выстроить ото дня ко дню, от января до января. Весь этот круг занятий, таких естественных занятий, связанных с матушкой-землёй, надо было собрать и описать.
Два года в журнале «Наука и жизнь» я вёл этот раздел календарный, в 1968–1969 гг. Тираж был огромный. Мешки писем приходили. Провёл я год эту рубрику, мне предложили продолжить. Тогда я взял ракурс уже научного описания. Но не просто сухие выкладки, а научно-художественное письмо, обзор научных представлений. Всё это в расчёте на человека обычного, без претензий.
Все особенности характера народа связаны с особенностями той местности, где он живёт. Вот наша местность – огромные просторы, бескрайнее небо. Широта сказалась в характере русских людей, который выковывался веками. Простор родной земли сформировал простор души, открытость, впечатлительность, любовь к движению…
У меня фильм был, назывался «Войдите в этот храм». Помните реплику Базарова? «Природа не храм, а мастерская». А мы говорили: нет, это храм! Зачем у нигилистов на поводу идти? Этот фильм пять раз по ящику показывал Сергей Петрович Капица.
– Вы немало писали и о православии…
– Я составлял хрестоматии по православной педагогике. Душепитательные тексты. Понимаете? Душу питают. Вот книга «Святой праведный Иоанн Кронштадтский в воспоминаниях самовидцев». Современники могут жить в одно время, но не знать друг друга, а самовидцы – видели. То же сделал и по Серафиму Саровскому. Для детей составлял антологии, вот «Яблочный спас» – книга для чтения в православной семье, хорошо украшенная, тут много и моих текстов, я старался добрые тексты писать…
Но вам скажу: чудной я человек. Вот когда все пошли в церковь – я больше не стал ходить. Я ходил, когда это был порыв души, ездил одиннадцать раз в Дивеево, в Сарове, закрытом городе, был четыре раза… а потом это стало модой.
– Вы опубликовали и тексты Сергея Нилуса. Как думаете, «Протоколы сионских мудрецов» – это его мистификация, или, может быть, фальшивка царской охранки, или что-то ещё?
– Ни то ни другое. «Протоколы», кстати, не он первый опубликовал, до него был такой Павел Крушеван. Но это и не он придумал, ему тоже откуда-то принесли. Это изделие других сил. Каких – уточнять не обязательно. Меня, скажу вам честно, этот вопрос не волновал. Я, когда получил в распоряжение личный архив Нилуса (точнее, издательство получило), себе сразу поставил: если я буду заниматься этими посторонними разысканиями, меня это уведёт далеко в сторону, и я должен буду какие-то вердикты выносить. А у меня и знаний нет, чтобы выносить эти вердикты.
Между прочим, евреи первые откликнулись и одобрили выход книги в таком виде. Они увидели, что я не воитель какой-то, а просто научный работник. Ни в какие драчки вступать не нужно. Тебе как текстологу поручили архив – вот и занимайся им.
– Вы писали о русской природе, у вас с Владимиром Солоухиным вышла книга о грибах. Сейчас молодые писатели этим не занимаются: немодно, премий не дают. Да и вам не давали. Вы не жалели об их отсутствии?
– За писания о русском народе премий тоже не дают никаких. Кто собирает слова свои родные, занимается историей вопроса какого-то – им тоже ничего не дают. Дают тем, кто ругает. Но зачем мне такая премия?
Почему я назвал свою книгу «Хроника одной души»? Потому что душа была под запретом, само слово это было под запретом. Семён Индурский, главный редактор «Вечерней Москвы», говорил, что пока он здесь начальник, слово «душа» не пройдёт, что он не знает, где она находится.
А душа-то у нас всё-таки есть, пусть даже и грешная. И чтобы написать о своём родном народе – надо написать и о своей родной природе. Без этого не может человек вырасти. И я писал о природе и не стеснялся слово «русский» везде ставить. И книга моя называется «Русское разнотравье». Что значит – не модно писать о природе? Не модно жить. Но мы живём же. Если мы будем всё раскидывать – природа нам не нужна, язык не нужен, народ плохой у нас… ну а где он хороший-то? И если жизнь наша выпала на этот период, если опутана окаянством, – то тем более её больше надо любить. Державность – это государственность, но не обязательно такое государство, какое существует, а устроение, устройство. Любую историческую эпоху, которую мы берём, рассматривать надо без отвращения.
– А сейчас вы что-то пишете?
– Когда жизнь уже под занавес, то, естественно, ни на какие монументальные труды не замахиваешься. Я занимаюсь больше источниковедением, составляю библиографии. «Литературоведческий журнал» ИНИОН РАН издаёт. Здесь я довольно часто печатаю разработки. По XVIII веку – о Хераскове. Довольно известный поэт, а никакой разработки не было. Надо было создать путеводитель по творчеству, собрать публикации о нём за два столетия. Сделал библиографию по Леониду Фёдоровичу Зурову, сподвижнику и душеприказчику Бунина. Впервые собрал и издал его произведения, писатель он был очень даровитый, укоренённый! Сделал источниковедческую разработку. Архив его, к сожалению, в Англии.
В интернете есть сайт «Русское воскресение», там семьсот страниц прошло справочных материалов, мною подготовленных (у меня есть помощница, я теперь уже не могу в библиотеку сам ходить), – о забытых творцах русской культуры.
А ещё я член Русского географического общества с какого-то шестьдесят лохматого года. И представьте себе: долгое время никто не интересовался нашим обществом. А сейчас рвут на части, потому что надо доказывать наш приоритет на акватории северных морей, а этот приоритет устанавливало наше общество, и все карты оно делало. А его отделение в Москве закрыли, ни одного органа не было печатного – вот позор какой!