Юрченко Юрий
Юрий Юрченко — поэт, драматург, актер. родился в 1955 году в одесской пересыльной тюрьме. Детство и юность прошли на колыме в таежном поселке.
После седьмого класса ушел работать в старательную артель, работал токарем на заводе в Магадане, докером на острове Шикотан, затем художникомоформителем и артистом Грузинского театра пантомимы.
окончил Грузинский театральный институт и Московский литературный институт имени А. М. Горького.
работал актером в театрах Тбилиси, Хабаровска, Владивостока, Москвы. Играл центральные роли в пьесах А. П. чехова, е. Шварца, А. Брагинского, Ж.-Б. Мольера, Ж.-П. Сартра.
Публиковался в журналах, альманахах и антологиях ("Юность", "огонек", "Театр", "Литературная учеба", "Драматург", "Литературная Грузия" и др.).
С середины 80-х годов пишет для театра. Издано семь книг стихов и пьес (стихи, переводы с грузинского, пьесы в стихах). В театрах россии, стран СнГ, Франции, Германии поставлено восемь пьес.
В 1990 году уехал в Германию, с 1992 года по настоящее время живет во Франции. окончил аспирантуру в Сорбонне (русский поэтический театр). на международном поэтическом турнире имени А. С. Пушкина в Лондоне (2004 г.) был назван публикой королем поэтов.
Выступает с авторскими вечерами и моноспектаклями по своим пьесам в Москве и других городах россии и Украины, Грузии, Германии, Франции, Голландии, Швейцарии.
В июне 2014 года ушел добровольцем на восточный фронт. работал корреспондентом в агентстве "новороссия".
После седьмого класса ушел работать в старательную артель, работал токарем на заводе в Магадане, докером на острове Шикотан, затем художникомоформителем и артистом Грузинского театра пантомимы.
окончил Грузинский театральный институт и Московский литературный институт имени А. М. Горького.
работал актером в театрах Тбилиси, Хабаровска, Владивостока, Москвы. Играл центральные роли в пьесах А. П. чехова, е. Шварца, А. Брагинского, Ж.-Б. Мольера, Ж.-П. Сартра.
Публиковался в журналах, альманахах и антологиях ("Юность", "огонек", "Театр", "Литературная учеба", "Драматург", "Литературная Грузия" и др.).
С середины 80-х годов пишет для театра. Издано семь книг стихов и пьес (стихи, переводы с грузинского, пьесы в стихах). В театрах россии, стран СнГ, Франции, Германии поставлено восемь пьес.
В 1990 году уехал в Германию, с 1992 года по настоящее время живет во Франции. окончил аспирантуру в Сорбонне (русский поэтический театр). на международном поэтическом турнире имени А. С. Пушкина в Лондоне (2004 г.) был назван публикой королем поэтов.
Выступает с авторскими вечерами и моноспектаклями по своим пьесам в Москве и других городах россии и Украины, Грузии, Германии, Франции, Голландии, Швейцарии.
В июне 2014 года ушел добровольцем на восточный фронт. работал корреспондентом в агентстве "новороссия".
"Ватник"
Зачем иду я воевать? —
Чтоб самому себе не врать,
Чтоб не поддакивать родне:
"Ты з д е с ь нужней, чем на войне,
Найдется кто-нибудь другой,
Кто встанет в строй, кто примет бой…"
За это "неуменье жить"
Не грех и голову сложить.
Чтоб самому себе не врать,
Чтоб не поддакивать родне:
"Ты з д е с ь нужней, чем на войне,
Найдется кто-нибудь другой,
Кто встанет в строй, кто примет бой…"
За это "неуменье жить"
Не грех и голову сложить.
12 июня 2014 г.
* * *
Всю ночь мы слушаем и ждем...
Вся жизнь — тревожная, челночья, —
Все, что известно станет днем —
Все! — происходит черной ночью!..
Вся жизнь — тревожная, челночья, —
Все, что известно станет днем —
Все! — происходит черной ночью!..
Славянск, утро 27 июня
* * *
Пока ты не выучил текст —
И знаешь о роли ты мало,
И мало известно о тех,
Кто выйдет на сцену к финалу,
Пока еще хочется жить,
И все за столом еще общим,
Пока ты чужое не обжил —
Уйди, заболей, откажись!
Пой с другом веселые песни,
Смеши всех до слез в водевиле,
Но если — всерьез и навылет —
Меняй режиссера и пьесу!
Пока и она не всерьез
Примерила длинное платье,
Но в сцене прощания — плачет,
А стоит ли что ее слез?..
Пока не премьера — прогоны,
Пока до исхода — два года —
Завой от предчувствия дикого,
Беги, хоть на радио диктором!
Но нет — ты увлекся сюжетом,
Забылся, свалял дурака,
Ты предан уже, но пока
Еще ты не знаешь об этом
И не уследил, старина,
За ней ты — за жестом, за речью, —
Офелией, Ниной Заречной
Уходит с премьеры она.
Тебе был известен финал,
Ты знал, чем за это заплатишь,
Но девочка мерила платье —
И ты ничего не менял.
И знаешь о роли ты мало,
И мало известно о тех,
Кто выйдет на сцену к финалу,
Пока еще хочется жить,
И все за столом еще общим,
Пока ты чужое не обжил —
Уйди, заболей, откажись!
Пой с другом веселые песни,
Смеши всех до слез в водевиле,
Но если — всерьез и навылет —
Меняй режиссера и пьесу!
Пока и она не всерьез
Примерила длинное платье,
Но в сцене прощания — плачет,
А стоит ли что ее слез?..
Пока не премьера — прогоны,
Пока до исхода — два года —
Завой от предчувствия дикого,
Беги, хоть на радио диктором!
Но нет — ты увлекся сюжетом,
Забылся, свалял дурака,
Ты предан уже, но пока
Еще ты не знаешь об этом
И не уследил, старина,
За ней ты — за жестом, за речью, —
Офелией, Ниной Заречной
Уходит с премьеры она.
Тебе был известен финал,
Ты знал, чем за это заплатишь,
Но девочка мерила платье —
И ты ничего не менял.
Возвращение
В белом свете стынь.
В черном поле стог.
Через две версты
Лег Владивосток.
Белизна домов.
Чернота воды.
(...Бились волны в мол.
Были проводы.
Тайны всех морей
Упирались в пирс.
Зло твой брат смотрел,
Разбавляя спирт.
Гостем холостым
Был я, а потом
Одевалась ты
В белое пальто.
В утро грустное
Падал крупный град.
Бывший друг стоял —
Чернокудрый брат.
Ветер тучи гнал
И сгонял плоты,
Пьяный грузчик нам
Пел про "яблонь дым"...
А потом — вагон,
Долгий путь, чаи,
Нет друзей, врагов,
Есть — попутчики...
И на много лет —
Строчка беглая...)
Утро темное...
Точка белая...
В черном поле стог.
Через две версты
Лег Владивосток.
Белизна домов.
Чернота воды.
(...Бились волны в мол.
Были проводы.
Тайны всех морей
Упирались в пирс.
Зло твой брат смотрел,
Разбавляя спирт.
Гостем холостым
Был я, а потом
Одевалась ты
В белое пальто.
В утро грустное
Падал крупный град.
Бывший друг стоял —
Чернокудрый брат.
Ветер тучи гнал
И сгонял плоты,
Пьяный грузчик нам
Пел про "яблонь дым"...
А потом — вагон,
Долгий путь, чаи,
Нет друзей, врагов,
Есть — попутчики...
И на много лет —
Строчка беглая...)
Утро темное...
Точка белая...
* * *
Брат по рифме, по шпалам, по крови...
N. (Неизвестный)
N. (Неизвестный)
Я не помню уже ни о чем:
Встал товарный...
Впереди — черный лес, за плечом —
Столб фонарный...
Наугад, напролом, через лес —
Дрянь работа...
И однажды мне наперерез —
Темный кто-то...
Брат, возьми меня в темень свою,
В ночь фазанью:
Своего я всегда узнаю —
По
дыханью.
Что бы ни было (было, гляжу!) —
Мы — живые,
И я раны твои залижу
Ножевые...
...Кто-то к Библии рвется из тьмы,
Кто — к Корану,
Ну а нас — ждут такие же, мы —
К Океану...
Без дорог, столько лет, напролом,
Что ж — встречайте!..
...Никого. Только след под крылом
Мертвой чайки...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ветхий плот наш свинцовая даль
Закачала...
Где конец тебе — небо, вода ль? —
Где начало?..
Входит в марево плот и поет
Голос вещий...
И "Летучий Голландец" встает —
Дом наш вечный...
Встал товарный...
Впереди — черный лес, за плечом —
Столб фонарный...
Наугад, напролом, через лес —
Дрянь работа...
И однажды мне наперерез —
Темный кто-то...
Брат, возьми меня в темень свою,
В ночь фазанью:
Своего я всегда узнаю —
По
дыханью.
Что бы ни было (было, гляжу!) —
Мы — живые,
И я раны твои залижу
Ножевые...
...Кто-то к Библии рвется из тьмы,
Кто — к Корану,
Ну а нас — ждут такие же, мы —
К Океану...
Без дорог, столько лет, напролом,
Что ж — встречайте!..
...Никого. Только след под крылом
Мертвой чайки...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ветхий плот наш свинцовая даль
Закачала...
Где конец тебе — небо, вода ль? —
Где начало?..
Входит в марево плот и поет
Голос вещий...
И "Летучий Голландец" встает —
Дом наш вечный...
* * *
Еще в раннем детстве я говорил с умным видом: "Детство
— прекрасная страна... дорожите им". Прошло время, и я
понял, что ошибался. Не стоит дорожить тем, куда не вер-
нуться. Но малое, ничтожное — надо запоминать навсегда...
Listikov, комменты к "Без тебя"
...Мы жили тогда на планете другой.
Георгий Иванов
— прекрасная страна... дорожите им". Прошло время, и я
понял, что ошибался. Не стоит дорожить тем, куда не вер-
нуться. Но малое, ничтожное — надо запоминать навсегда...
Listikov, комменты к "Без тебя"
...Мы жили тогда на планете другой.
Георгий Иванов
Оглянешься ночью случайно —
Холодные звезды, река... —
И вздрогнешь, услышав звучанье
Мелодии издалека...
Увидишь залив... городишко...
И все, чем ты не дорожил...
И вспомнишь, как с юной латышкой
У моря дремотного жил.
И вспомнишь — и сосны, и лето,
И осень… и ветер в трубе…
Но с этой далекой планеты
Никто не ответит тебе.
Холодные звезды, река... —
И вздрогнешь, услышав звучанье
Мелодии издалека...
Увидишь залив... городишко...
И все, чем ты не дорожил...
И вспомнишь, как с юной латышкой
У моря дремотного жил.
И вспомнишь — и сосны, и лето,
И осень… и ветер в трубе…
Но с этой далекой планеты
Никто не ответит тебе.
* * *
Однажды мы с одним поэтом в Грузии всю ночь читали публике стихи. Это была "неспланированная" — полностью импровизированная — ночь: он читал одно стихотворение, и рифма ли, слово, образ, интонация — вызывали откуда-то из памяти какие-то твои строчки, иногда — совершенно тобой уже забытые — и, может быть, далеко не лучшие, но тут они были "на месте"... Мои строчки подхватывались им, откуда-то вдруг, так же, на рифму, вплелся саксофон, и этот бессюжетный разговор "на троих" продолжался до позднего утра... Потом я вошел во вкус и участвовал в таких ночных джем-сейшенах в Москве, в Мюнхене, в Амстердаме, в Париже в подвале на rue de Paradis, с Лешей Хвостенко (Хвостом)... Вдруг, совершенно неожиданно для меня, на Арифисе повеяло чем-то подобным, таким джем-сейшеном. Чьи-то рифмы, образы стали вызывать свои совсем забытые или не очень рифмы и строчки... И это мне показалось, вдруг, интересней, чем просто вынимать из загашника очередное, миллион раз опробованное стихотворение, а — пусть рискуя и "подставляясь" ("меня не впечатлило!") — вслушаться в музыку другого стихотворения и вплести свою — несовершенную, но — нотку... И я благодарен Colt’у за то, что его "сосны" вызвали к жизни мою, мной давно забытую сосенку...
(На мотив Михаила Квливидзе)
1.
Что это? — вспыхнет и — скроется... Что там?..
Сад восхитительный за поворотом...
Кажется, будто и горы, и сад,
Дерево дальнее с птицею сонною,
И облака, что над садом висят, —
Детскою щедрой рукой нарисованы...
Здесь до сих пор есть во всем что-то детское...
Вот на дорогу бросается стройное
Деревце юное — девочкой дерзкою —
И оглушает зеленой листвой меня...
И уплывают деревья назад,
И провожают меня удивленно...
В небе зеленые кроны висят —
Знаю, о чем шелестите вы, кроны...
Сад восхитительный за поворотом...
Кажется, будто и горы, и сад,
Дерево дальнее с птицею сонною,
И облака, что над садом висят, —
Детскою щедрой рукой нарисованы...
Здесь до сих пор есть во всем что-то детское...
Вот на дорогу бросается стройное
Деревце юное — девочкой дерзкою —
И оглушает зеленой листвой меня...
И уплывают деревья назад,
И провожают меня удивленно...
В небе зеленые кроны висят —
Знаю, о чем шелестите вы, кроны...
2.
Постой... Смотри, сосна какая —
Ты видишь эту красоту? —
Летит и рвется в высоту
И в сизом небе пропадает.
По иглам дрожь пройдет — обрушится,
И — стихнет в шорохе шагов...
Ты прислонись к стволу, прислушайся —
Услышишь шепот облаков...
(...Ты — когда-нибудь — сможешь так встать,
Ничего не просить, не желать,
Не лукавить, не гнуться, не кланяться?..
Все отброшено — напрочь — до дна,
Лишь высокая дума одна,
И душа — одинокая странница...)
Ты видишь эту красоту? —
Летит и рвется в высоту
И в сизом небе пропадает.
По иглам дрожь пройдет — обрушится,
И — стихнет в шорохе шагов...
Ты прислонись к стволу, прислушайся —
Услышишь шепот облаков...
(...Ты — когда-нибудь — сможешь так встать,
Ничего не просить, не желать,
Не лукавить, не гнуться, не кланяться?..
Все отброшено — напрочь — до дна,
Лишь высокая дума одна,
И душа — одинокая странница...)
3.
Над нами кроны закачаются,
Укроет нас листва немая...
Но что ж глаза твои печалятся,
Когда тебя я обнимаю?..
И полоса заката рыжего
Дрожит... Но ты — так далека,
Как будто ты и впрямь услышала,
О чем шептались облака...
И почему, скажи, ты прячешься
От поцелуя моего,
И отчего идешь и плачешь ты,
Меня оставив одного?..
Укроет нас листва немая...
Но что ж глаза твои печалятся,
Когда тебя я обнимаю?..
И полоса заката рыжего
Дрожит... Но ты — так далека,
Как будто ты и впрямь услышала,
О чем шептались облака...
И почему, скажи, ты прячешься
От поцелуя моего,
И отчего идешь и плачешь ты,
Меня оставив одного?..
* * *
Этот поезд уходит навек,
Этот поезд отходит в крушенье...
И. М.
Этот поезд отходит в крушенье...
И. М.
Сосед мой, Игорь Меламед,
Поэму пишет о бессоннице,
И ночью, босый, ко мне ломится —
Но у меня бессонниц нет.
Казалось бы, что должен я
Карандаши ломать в отчаянье,
И вслушиваться в шум дождя,
И в утлой рифме в ночь отчаливать;
Не от него ушла жена,
Не им забыт родимый угол,
Меня б бессонница должна
Казнить за то, что предал друга...
Но он, сосед мой, Меламед,
Он обобрал меня бессовестно —
Мою любовь, мой плач, мой бред —
Он все вогнал в свои "бессонницы"...
И для его больной души
Все, что не Музыка, — вторично:
Не будет рельсы класть в глуши,
Но будет здесь глушить "столичную"...
А я умею быть любым,
Я уголь в топку засыпаю...
Чужою женщиной любим,
Я крепко, тупо засыпаю...
Поэму пишет о бессоннице,
И ночью, босый, ко мне ломится —
Но у меня бессонниц нет.
Казалось бы, что должен я
Карандаши ломать в отчаянье,
И вслушиваться в шум дождя,
И в утлой рифме в ночь отчаливать;
Не от него ушла жена,
Не им забыт родимый угол,
Меня б бессонница должна
Казнить за то, что предал друга...
Но он, сосед мой, Меламед,
Он обобрал меня бессовестно —
Мою любовь, мой плач, мой бред —
Он все вогнал в свои "бессонницы"...
И для его больной души
Все, что не Музыка, — вторично:
Не будет рельсы класть в глуши,
Но будет здесь глушить "столичную"...
А я умею быть любым,
Я уголь в топку засыпаю...
Чужою женщиной любим,
Я крепко, тупо засыпаю...
* * *
Любимая — жуть! Когда любит поэт…
Б. Пастернак
Б. Пастернак
…Дыханье сбивается, губы немеют —
Я тему веду, как дышу, как умею,
Чтоб вдруг оборвать при великом народе
На самой высокой — неслыханной — ноте…
Бывают у каждого эти — до стона —
Мгновенья, что требуют встречи достойной,
Все прежнее — только настройка оркестра —
Так ждут революции, смерти, ареста.
Любимая! Жуткое счастье какое —
Пропеть твое имя над черной рекою!
Любимая, как это больно, как больно —
В осенней Москве повстречаться с тобою...
Когда ты в отъезде, но здесь — твои вещи,
Когда ты уходишь — надолго, навечно,
Когда идут слезы от сильного ветра
И прячешь лицо за зеленым вельветом,
Когда твое тело целуют другие —
Люблю тебя, как на Земле — не любили!..
Я тему веду, как дышу, как умею,
Чтоб вдруг оборвать при великом народе
На самой высокой — неслыханной — ноте…
Бывают у каждого эти — до стона —
Мгновенья, что требуют встречи достойной,
Все прежнее — только настройка оркестра —
Так ждут революции, смерти, ареста.
Любимая! Жуткое счастье какое —
Пропеть твое имя над черной рекою!
Любимая, как это больно, как больно —
В осенней Москве повстречаться с тобою...
Когда ты в отъезде, но здесь — твои вещи,
Когда ты уходишь — надолго, навечно,
Когда идут слезы от сильного ветра
И прячешь лицо за зеленым вельветом,
Когда твое тело целуют другие —
Люблю тебя, как на Земле — не любили!..
* * *
Вспомнив с улыбкой меня — минули годы, —
Женщина в белом пройдет
в желтом саду.
Из-за чего я погиб? Из-за погоды —
Слишком прекрасен сентябрь
был в том году.
Небо — такой синевы прежде не вспомнить —
Птиц опускало во двор,
на кипарис.
В тихой, не самой большой — в лучшей из комнат
Девочка пряталась, из
здешних актрис.
Я говорил о любви, мучил гитару,
С прозы сбивался на стих,
суп ей варил.
Но пропадали супы с рифмой бездарной —
Ей продавец на углу
фрукты дарил.
Бросил читать ей свое, начал — Бодлера,
Платье концертное шил
из белых штор.
Знал я, что нравится ей друг мой Валера,
Впрочем, не он лишь один.
Но знал я, что
В наичудеснейшем небе
Слышал я дочери лепет,
Видел: качает, лелеет
Дочь мою белая лебедь.
...Платье заканчивал я. Падала полночь.
Тихо хвалила она
стих и еду.
Было ль что-либо потом, дальше — не помню —
Слишком прекрасен сентябрь
был в том году…
Женщина в белом пройдет
в желтом саду.
Из-за чего я погиб? Из-за погоды —
Слишком прекрасен сентябрь
был в том году.
Небо — такой синевы прежде не вспомнить —
Птиц опускало во двор,
на кипарис.
В тихой, не самой большой — в лучшей из комнат
Девочка пряталась, из
здешних актрис.
Я говорил о любви, мучил гитару,
С прозы сбивался на стих,
суп ей варил.
Но пропадали супы с рифмой бездарной —
Ей продавец на углу
фрукты дарил.
Бросил читать ей свое, начал — Бодлера,
Платье концертное шил
из белых штор.
Знал я, что нравится ей друг мой Валера,
Впрочем, не он лишь один.
Но знал я, что
В наичудеснейшем небе
Слышал я дочери лепет,
Видел: качает, лелеет
Дочь мою белая лебедь.
...Платье заканчивал я. Падала полночь.
Тихо хвалила она
стих и еду.
Было ль что-либо потом, дальше — не помню —
Слишком прекрасен сентябрь
был в том году…
МОЙ ЧЕРНЫЙ ГРАЧ…
Мой черный грач — простимся, брат, —
Я — ополченец, я — солдат,
И может жизнь — в момент любой —
Позвать меня на смертный бой.
…И мать опять не спит моя,
Ночами Господа моля
О том, чтоб сын ее родной
Живым с войны пришел домой…
Скажи мне, грач, какой же толк
В словах про память и про долг,
Когда не сможем мы сберечь
Ни нашу честь, ни нашу речь?..
…И плачет женщина моя,
Ночами Господа моля,
Чтоб — хоть изранен, но — живой,
С войны вернулся я домой.
Мой грач, о, как бы я хотел,
Устав от скорбных, ратных дел,
Прижать к груди жену и мать...
И просто — жить... Не воевать.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но плачет Родина моя,
Меня о помощи моля,
И я иду опять, мой грач! —
На этот зов, на этот плач.
Я — ополченец, я — солдат,
И может жизнь — в момент любой —
Позвать меня на смертный бой.
…И мать опять не спит моя,
Ночами Господа моля
О том, чтоб сын ее родной
Живым с войны пришел домой…
Скажи мне, грач, какой же толк
В словах про память и про долг,
Когда не сможем мы сберечь
Ни нашу честь, ни нашу речь?..
…И плачет женщина моя,
Ночами Господа моля,
Чтоб — хоть изранен, но — живой,
С войны вернулся я домой.
Мой грач, о, как бы я хотел,
Устав от скорбных, ратных дел,
Прижать к груди жену и мать...
И просто — жить... Не воевать.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Но плачет Родина моя,
Меня о помощи моля,
И я иду опять, мой грач! —
На этот зов, на этот плач.
Донецк, 10 августа