Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Маргарита ПАЛЬШИНА
ОТГОЛОСКИ

 

У меня есть все

У тебя все есть, чтобы встретить лето?
Спросил так просто, словно поранил без боли.
Белотелые люди и статуи черных глаз боятся и яркого света.
У меня конечно есть все, кроме…

В сон вплетаются посторонние голоса,
перезвон трамваев, олеандровый запах…
В море у ног опрокинуты облака,
по циферблатам башен стрелки бегут обратно.

Зыбкие искорки пляшут по лезвию горизонта,
витражи рисуют мгновенья цветными полосами.
Солнце слепнет и щурит глаза воспаленные,
со лба неба откинув кудрявую прядь — след самолета.

Мне сказали: "Жди!" И оставили
лежащей на животе на берегу постели:
кожа лопнула от пробившихся крыл на спине.
Всем, наверное, стало завидно.

Ожидание
никогда не догонит завтра и вчера не вернет.
Светлые лики птицами летят мимо, как на экране.
Скрипка плачет по ним в метро,
волны бьются в платформу, притворяются поездами.
Изначально все искало себя, но в конце ничто обретало.

У меня есть все,
кроме ночи бессонной, что полна закатом,
пьяна мистралем.



Светопадение
(испанский цикл)

Волосы отрастут, — меня заверяли.
И обкорнали, чтобы на солнце не выгорали.
Так и лишаются тяжести головы.

Costa Dorada, золотое побережье Испании…
здесь с трудом привыкаю
к радостям бытия и короткой стрижке.
В голубое кафе вхожу, как в образ мальчишки.
И остаюсь среди ветеранов на тропе любви.

А за плечами мир разламывается на куски,
он еще виден в проеме двери,
но мне, как Самсону силу, отстригли память.
Это комната отдыха в земном доме войны.

Мы пьем сангрию в захолустье счастья
и наедине с собой учимся быть настоящими,
потому что самые страшные войны ведут внутри.
Что нас держит вместе, кроме руки?
И того, что ромом горчат все сласти?
За крайним столиком улыбнется старик.
Безмятежной улыбкой, бесстрастной.
Так улыбаются боги языческие — христианским.
Они мир потеряли, но остались в живых.

Сколько же мне отмерено боли?
Старик расплачивается и молча уходит.
Кафе на пляже — не край мира и не конец света,
не привал, не тупик,
а только
середина пути.



*   *   *

Как море утрачивает горизонт, сливаясь с небом,
так я теряю свою суть, ныряя в вечность.
Ночь поглощает всех.



*   *   *

Утром тропинка вела меня к морю сквозь россыпи белых цветов.
Пахло солью и свежестью, но не цветами.
Я не запомнила их названия.
Белизна лишена аромата, как невинность — воспоминаний.

Ночью открыла окно — и комнату затопило благоуханьем
невидимых лепестков.
При свете солнца свечи не зажигает даже бог.



*   *   *

Время ткет полотно Вселенной,
художники режут его на холсты.
Картины, совершенные в глубине немоты
предрассветного неба, обретают бессмертие.
В этом мгновении тишины
проступают черты
лика тысячелетий,
как в пророческом сне,
когда в бездну падает Люцифер,
веруя, что летит,
а люди видят восход Венеры,
утренней звезды, богини любви.

Ибо что есть свет,
как не бесконечность падения?



*   *   *

Барселона. В кружении теней платановых аллей
два силуэта проявляет свет:
красавец-идальго и девочка-шпингалет.
Этот сон наяву я лелею,
как шедевр, как тайное наважденье…

Ее тонкие ножки слоников Дали, черное платье-мини,
в вырезе на спине то ли родимые пятна, то ли шрамы.
И абрис выбритой головы в солнечном сиянии,
как в нимбе.

Сотни испанок с длинными жгуче-черными волосами
прильнут к его груди — и сгинут в чужих объятиях.
А за нее он вырежет пол-Каталонии.
Как же она смеялась!

Это дьявольский смех, так смеется сама любовь.
Я бы шагнула за ними за пределы картины, на край света,
но поднимаюсь по трапу в самолет — в осень, как на эшафот.
И клянусь себе написать роман о городе вечного лета.

Где кричат зеленые попугаи,
собаки за мячиками в фонтаны ныряют,
улочки пахнут горячим хлебом и оливковым маслом,
а на их перекрестках расстаются только трамваи.

Я теперь знаю: памяти постоянство
постигают в неутолимой тоске по раю,
безвольно отступив под сень платанов,
— став тенью среди теней.



*   *   *

Осень — время memento mori,
ежегодная пантомима
природы.
Помни: мы все заменимы,
как клетки сверхчеловеческой крови.
Умрут одни, народятся другие.
Падают листья. И молчанием скорби
опечатан мой город.
Замкнуты все уста:
и летних веранд
кофеен,
и домашних окон.

Осенью я превращаюсь в прах,
замурованный в четырех стенах.
Пью не пьянея,
не испытываю ни голода, ни насыщенья,
шью плащи по чужим меркам
и ношу на чужих плечах.

Осенью трудно в себя поверить,
это время,
когда мое отражение
рассыпается в зеркалах.



*   *   *

Но снится мне Таррагона,
воскресший в Испании Рим.
Как воскресает он всюду в мире,
коронованный временем пилигрим,
образ вечного возращения.

Если бессонными и бесчисленными ночами
созерцать с гостиничного балкона
камни древних развалин,
станешь философом.
Живительно одиночество
покинутых всеми окраин,
мертва толчея мегаполисов.

Окаменевший Пилат смотрит в море,
постигая свое запредельное постоянство.
Больше не дрогнет,
в истине не сомневаются.

Плащ его с кровавым подбоем
на ветру, как на костре времени, испепеляется.
Ветер — враг памяти, пепел — цвет руин.
Я вылавливаю слова из камня,
как сокровища затонувших кораблей из морских глубин.

— Так все-таки, куда ехать? — спрашивает таксист, —
— Я не знаю, где римский акведук, но знаю, где Pont Diabolo
у реки, поросшей кедровым лесом.
Что ж… Докури последнюю сигарету, смертник.
Поскользнись на камнях моста, упади, в кровь изранься.
Люцифер не признает иных чернил.
Бог и дьявол сливаются в ипостаси
Венеры, римской богини любви.
И ты веришь, что сможешь создать
шедевр из этих темных и страстных снов,
превозмогая землю, материю, свет, отчаяние и любовь.

Искусство предназначено для безумцев,
отвергших богов,
придуманных для смирения с непостижимым.
А ты, падая, освободилась
от их оков.



*   *   *

Нить судьбы человечества
парки прядут из наших волос.
И пока умираем — пряжа не кончится.
Кем бы ты ни был, время наматывает на веретено.
Хочется после себя оставить кровь и песок,
а хватает только на пыль и сукровицу.

Пепел вчерашних солнц
не вспомнит, как был очагом Вселенной.
Вырежи из страницы птицу
— улетит, но не превратится в феникса.
Так не сберечь письмо от огня.

Недописанное не горит,
сила — в словах на конце пера.