Слава Лён — легендарный поэт и человек. Он родился в 1937 году во Владимире. Окончил с отличием Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова (1961). В 1966 году защитил кандидатскую, в 1972 — первую докторскую диссертацию (по экологии), в 1979 — вторую (в Австрии, по философии деятельности). В 1980 — 2000-х годах ему присвоили звание действительного члена/члена-корреспондента восемь европейских и американских академий наук и искусств. Вице-президент Академии русского стиха. Создатель концепции «Бронзового века русской поэзии». Автор семнадцати книг стихов (1955 — 2005).
Сегодня он отвечает на вопросы главного редактора журнала Евгения Степанова.

— Слава, в чем состоит Ваша концепция «Бронзового века русской поэзии»?
— Бронзовый век русской поэзии (1953 — 1989) сопоставим по исторической и мировой значимости с Серебряным (1898 — 1922) и Золотым (Пушкин — Достоевский) веками. Но он совсем другой — его великие поэты: Соснора, Волохонский, Хвостенко, Сапгир, Холин, Всеволод Некрасов, Айги, Бобышев, Бродский, Кривулин, Стратановский, Буковская — чудом! — пробились на Божий свет даже не «из подполья», «из-под земли» в чудовищно тоталитарном государстве. Поэты-подвижники, по тридцать — сорок лет (!) писавшие «в стол», «зарыли» сталинскую яму-могилу поэтов 1922 — 1953 «годов безвременщины» (Пастернак). Они возродили традиции: обэриутов, конструктивистов (юные Сельвинский и Выготский!), футуристов, имажинистов (гениальный Шершеневич!), акмеистов, символистов. Лишь традицию великого Клюева уже никто не мог восстановить — его «богословскую культуру» и «язык» у народа вырезали до глотки.
«Пассионарный взрыв» Бронзового века (Лев Гумилёв, тоже наш бронтозавр!) нельзя объяснить ничем, кроме потенциальной гениальности  русской нации (строго напомню Достоевского: русскими не рождаются, русскими становятся!). Нет — за 1000 лет русской истории — более русского поэта, чем Мандельштам. Отстоявший перед человечеством (в годы «диктатуры соцреализма») нашу национальную честь лауреат Нобелевской премии 1987 года Иосиф Бродский справедливо называл себя «русским поэтом и американским эссеистом».
Конечно, мы бы не состоялись как поэты без переживших «насильственную смерть» Серебряного века наших очных учителей: великого эвристика-авангардиста Алексея Кручёных, сломленного ЛЕФом, но не сдавшегося Бориса Пастернака, стойкой Анны Ахматовой, нелюбившего ее «традиционный стих» Николая Заболоцкого (отсидевшего в ГУЛАГе восемь лет!). И — без никому не известного в Серебряном веке художника и поэта Евгения Леонидовича Кропивницкого, нашего «лианозовского патриарха».
Бронзовый век русской поэзии (1953 — 1989) был жестко стратифицирован. Нам, антисоветчикам-нонконформистам, противостояли подцензурные поэты из двух групп:
(1) соцреалистов типа «лауреата ленинской премии» Егора Исаева и прочих сурковых-сафроновых.
(2) конформистов (иначе печатать не будут!) «метр0польной культуры» типа Вознесенского — Рейна: «Уберите Ленина с денег! Он для сердца и для знамен!». Евтушенко с нами даже общался, все хотел напечатать Губанова. А с публикацией Бродского получился настоящий скандал — Иосиф Александрович публично послал их с Полевым и всей их «юностью» куда подальше.
— В чем отличие поэтов-конформистов от поэтов-нонкомформистов?
— Отличие нашего «Цеха поэтов-нонконформистов» от поэтов-соцреалистов и поэтов-конформистов было очень четким.
Мы писали абсолютно свободно, потому что «писали в стол» (без всякой надежды увидеть когда-либо свои стихи напечатанными: никто не ожидал «краха мировой коммунистической системы» так быстро — в 1989 году!).
Мы все были «формалистами» — фиксировали в стихах, если не в манифестах, свои стилевые предпочтения.
Мы всегда создавали свои «стилистические школы»: лианозовская, квалитистов, концептуалистов (вербарта и артбука), верпы (Волохонского — Хвостенко), УВЕК, ахматовских сирот, фонетистов (Кузьминского), Малой Садовой, хеленуктов, уктусская (Ры Никоновой — Сергея Сигея), новосибирская (Захарова) и т.п.
Большинство из нас стремились в авангард.
Мы писали книгами стихов (а не «сборниками» официальных поэтов): «я пишу только книгами или — не пишу», — говорит Соснора (2004).
Мы — единственные среди поэтов-современников — были свободны тематически: наши темы — метафизические: Бог, свобода воли, бессмертие души; физические: танатос, эрос и — особо запрещенный — секс; антисоветчина — ГУЛаг, ненависть к Сталину (тут нас сдуру поддержал Хрущёв), к Хрущёву и Ленину, к ЦК КПСС и ВЛКСМ — «барабанщик ты ЦК ВЛКСМ!» — обозвал конформист Евтушенко сверхконформиста Рождественского, наша ненависть к коммунизму, при котором «нынешнее поколение советских людей будет жить» — ДАРОМ, к — и т.д., и т.п.
Мы могли в стихах использовать любые слова (в т.ч. и ненормативную лексику).
— Как Вы воспринимаете современный литературный процесс? Нет ли ощущения, что белое называют черным и наоборот, что происходит дезинформация читателя (прежде всего, в области поэзии)?
— Воспринимаю его спокойно как разработчик «Философии мышления и деятельности». Современный литературный процесс долгое время был неструктурированным и просто хаотичным, анархичным, нищим. Это и понятно: семьдесят лет «диктатуры соцреализма» до основанья разрушили «культурную норму» процесса и отставили тяжелейшее наследие. Конформисты и сейчас рулят литературным процессом. Они же захватили и телевидение в «перестройку». Всю эту 20-летнюю историю Галина Волчек очень точно назвала «эпохой Большой Попсы». Между тем, недавно в письменной дискуссии с академиком Захаровым (он в США) я вдруг обнаружил, что современный литературный процесс уже хорошо структурирован, и я хочу теперь построить типологизацию школ стиха. Пока скажу только, что две большие группы «поэтов-авангардистов» (журналы типа НЛО, «Дети Ра», «Зинзивер», «Футурум арт», питерские АКТ, СЛОВОЛОВ и т.п.) и традиционных «поэтов-совков» («совецкие толстые журналы») — самоопределились. Понятно, что друг о друге они рассуждают в «черно-белой», хрисипповой логике. Понятно, что — как и в Бронзовом веке — будущее за «авангардом». Большая третья группа в Интернете поэтов-графоманов меня не пугает: это — «самиздат». Значит, читатели стихов уже подрастают.
— Кто из современных поэтов достоин, на Ваш взгляд, Нобелевской премии? Вообще, кого сейчас можно отметить?
— К сожалению, она сама не достойна не только Сосноры и Ерёмина, Стратановского и Буковской, Куприянова и Драгомощенко, но и русских поэтов второй руки. Русская поэзия достигла сегодня очень высокого уровня! Нобелевская премия скомпрометировала себя еще в 1950-е годы, а ее нынешняя политкорректность увела премию за грань добра и зла.
— Кто явно преувеличенная критиками фигура?
— Какими критиками? Из какой тусовки? Есть только один независимый критик — Константин К. Кузьминский. И тот — шутник.
— Ваше определение поэзии?
— На такие вопросы обычно не отвечают — отшучиваются. Но положение патриарха московско-питерского андеграунда вынуждает меня ответить «высоким штилем» (по Ломоносову):

       Поэзия — это Боговопрошание, Богообщение, Богосвидетельство.
       Поэзия — это сам священно-трепещущий Логос.
       Поэзия — это прорыв через грамматику и логику к почти недосягаемому Онтосу.
       Поэзия — это приуготовление к Смерти — Бессмертию.
       Поэзия — это, по-земному говоря, Добро — Истина — Красота в чистом виде. Нам сейчас нужно научиться работать одновременно и сразу — в этих трех аксиологических эстетиках.
— Поэзия — абсолютная материя, или может быть множество ее видов?
— Конечно, множество! Как существует и множество онтологических картин мира. А мир имеет структуру языка, учит нас Витгенштейн. А язык поэзии — самый точный, точнее философского (Хайдеггер), точнее математического (академик Захаров). Я подарю Вам схему ПОЛЯ РУССКОГО СТИХА: семь стиховых систем (стим) имеет русская поэзия только в пространстве «материал (язык) — стиховая форма»:


А сколько в пространстве «смыслов и содержаний», «аксиологии» и т.д.
— Расскажите о понятии «стима» более подробно.
— Это невозможно сделать меньше, чем за два семестра в американском университете, где я читал курс «Древо русского стиха». Печатайте книгу — полезную и для маститых поэтов. Дайджесты из книги я дважды публиковал в питерском самиздате: в «Часах» (не помню, 1984 — 85?) и в «Митином журнале» (1989). Определение (дефиниция), как учит нас начальный курс философии, не схватывает понятия.  Вводя понятие СТИховой систеМЫ (стимы) в монографии «Древо русского стиха», я хотел перевести мировое стиховедение (как научный предмет) из работы в натуралистическом подходе — на работу в деятельностно-аксиологическом подходе. Стима как понятие включает в себя не только всю материал-формо-содержательную целостность стиха, его бытование как текста в речи и в языке, весь корпус текстов, но и всю деятельность поэта, порождающего текст в этой системе стихосложения, организующего свою школу поэтов (что — по культурной норме — обязательно) и рефлексию поэта над своей творческой деятельностью и — одновременно — над своим текстом. Рефлексию над стимой. И — рефлексию над рефлексией. «Вторую рефлексию». Что потом легло в основание концепции Ре-Цептуализма как новой художественной парадигмы. В Ре-Цептуализме — целью и смыслом творчества поэта являются НЕ отдельные стихи, пусть и шедевры, а литературный процесс как целостность. литературный процесс — это сложное гетеро-иерархическое понятие, но знание его дает поэту возможность грамотно «вписаться» в мировой процесс.
— Напомните нашим читателям о журнале «Neuе Russiche Literatur». Нет желания возобновить его выпуск?
— Я его никогда не бросал. Он — моя жизнь: мне удалось — за спиной КГБ — в 1970 — 80-е — опубликовать впервые стольких поэтов и прозаиков, да еще на Западе, да еще сразу на двух языках: русском и немецком! Был единственный тамиздатский журнал «из СССР». Так что я все еще жду благодарности. Например, от поэтов «Московского времени» (NRL, 1979) — шучу. Сейчас проблема — отсутствие денег, а так есть желание издавать журнал еще и на английском, и на французском. Тут недавно рассказывал отличный философ Фёдор Гиренок, что государство Франция денег не жалеет на русский перевод своих «постмодернистов»: от Ролана Барта — до Бодрийяра. А в России — нефтедолларов на стихи НЕТУ!
— Кого Вы считаете своими учителями в поэзии?
— Мне повезло — у меня было два заочных, чудом превратившихся в очных учителей: Николай Алексеевич Заболоцкий, со «Столбцами» которого подмышкой я ходил с 11 до 18 лет, пока не увидел Его, и Алексей Елисеевич Кручёных, к которому меня в 1956 году привела Лиля Брик. А остальные — это собранная лично мной полная «Библиотека поэта. Большая серия». Которую просят продать за $40 000 два американских университета.
— А учениками?
— Их нет: драма современных поэтов — они опять начинали писать с «нуля». У Сосноры до позапрошлого года было неизданных 31 книга стихов.
Но у меня есть один ученик — Арсений Богатищев-Епишин. Он пишет с девяти лет, сначала сочинил роман-фэнтези, потом и стихи пошли. Сдал на конкурс «Дебюта» — 2009 отличную книгу стихов «Дети в школу собирались…». Я ее отредактировал, как это делали при совецкой власти — целиком! Теперь жду результата.