Я ходил в «Мотылек» покупать бутылек —
Эти строчки придумал не я.
Я не знаю, зачем меня Бог уберег,
И живу среди лжи и вранья.

Что синонимы классно в строку поместить —
Научил репетитор один,
Джины, что научали меня говорить, —
Даром тратили время со мной, Алладин.

Я, конечно, нарочно нарушил размер
И добавил багдадского вора,
Чтобы лента крутилась быстрей, парфюмер,
И опять повторялись повторы.

Хитрый бурундук
Положил в сундук
Годовой запас
Для несчастных нас.

И теперь живем
И запас жуем
Маленькой любви
Уже года три.

Ты жила на улице Пирогова,
Где доселе прячется жадный Карлсон,
Я живу на сказочника Бажова,
И другого сказочника — Маркса.

Да, двойной мой адрес, но мысли те же,
Переходят также в мои сюжеты,
Мне, конечно, не написать, невеже,
Пусть об этом пишут тебе поэты.

Лишь могу сказать тебе, друг мой Катя,
Что ты самый добрый и чистый ангел,
Сигарет до Бога нам точно хватит,
Так пойдем покурим в небесный тамбур.

Жизнь твоя — лотерейка,
Ну и моя — бедлам,
Дырки проделал — лейка,
И бомблю по цветам.

И они вырастают,
Тянутся к небесам,
И они расцветают…
Как? Я не знаю сам.

Крутимся, вертимся, хочим упасть
Белками в колесе,
Разницы нет — кто кого сжигать
Будет. Несчастные — все.
Какая разница — кого съест
Первым большой циклоп.
Ты завершаешь большую месть…
Может, все-таки стоп?

Счастье — большая работа, —
Понял Обломов вдруг,
И вернулся в болото,
В свой несчастливый круг.

Жизнь отпахать для счастья,
Чтоб обрести в конце
Собственное самовластье
В мавзолее — дворце.

И с кем бы ни был я накоротке,
Я у тебя одной ищу приюта,
И временами нахожу как будто
Синицею в протянутой руке.

Так — эдак можно тут добавить слов
И по любому — сверху или снизу,
Вы ничего не поняли, маркизы
Обоих благороднейших родов.

Большая и смертельная усталость
Наполнила до краешков меня,
Оставили меня без одеяла,
Оставили без верного коня.

Без горьких, но живых переживаний
По поводу начавшейся войны.
Вселенская помойка состраданий
Закрыта мной по просьбе тишины.

Восьмое марта: деньги, хлопоты,
Походы за карагандой,
Пустое небо с самолетами
Своей страдает ерундой.

Пойду я со своими лыжами
Кататься в парк «ЦПКИО»,
А на обратном по заниженной
Куплю мимозу для нее.

Римляне убивали,
Римляне убивали,
Слово было в начале,
Слово будет в конце.

И последнее слово
Будет сказано снова,
А последнее слово —
Это слово любовь.

Ты сказал, что Фон Триер лучше, чем Гренуэй.
Кто такой ты, чтобы это мне говорить?
Но веселые строчки подсочинить
Я могу по этому поводу, фей.

Это Караваджо и святой Себастьян,
Это на Англию мой прощальный взгляд,
Я не знал, что это был детский сад,
Легкомысленно верил в желтый туман.

Мы с тобой — два города:
Каменск и Свердловск,
Это было здорово —
Европейский лоск.

А теперь вернемся мы
В провинциализм,
А теперь проснемся мы,
И начнется жизнь.

Как писал какой-нибудь Пастернак
Про какое-то рождество,
Я пишу обычный весенний брак
Про свое убожество.

Снег блестит на солнце и падает
На сверкающую слякоть,
Март идет по маслу, надежды нет,
Я — в аптеку, прости Господь.

Все только начинается,
Маленькая страна,
Мы теперь рассчитаемся
Сразу с тобой сполна.

Так возросла задолженность,
И котелок кипит,
Нет никакой возможности,
Чтобы нас примирить.

Мы новый лозунг написали
И понесли его домой,
Мы спали — ели, ели — спали
И завтра день невыходной.

Зачем мы вышли на дорогу,
Куда нас к черту занесло?
Затем, что было одиноко
И вовсе было нетепло.

А ну-ка песню нам пропой, веселый Вертер!
И вейся по ветру с веселой рожей...
Как хорошо, когда опять о смерти.
Как хорошо, когда мороз по коже.

Давай же мы ослабим эти строчки,
И пусть живет, как Гёте, бедный Вертер,
И встретит свою Лотту перед смертью,
У Манна было правильно и точка.