Её фотография случайно выскользнула из вороха бумаг и валялась теперь на ковре. Маленький глянцевый листочек — я отрезал его в свое время от стандартной «кодаковской» фотки, ну, вы знаете, размером десять на пятнадцать. Там оставались какие-то совсем чужие люди, и я безжалостно ликвидировал их. Впрочем, когда-то я ликвидировал и её. Ту, что внимательно смотрела сейчас с ковра. Вычеркнул из жизни, выбросил вместе с её дурацкими ужимками, записками и словами.
Она смотрела и… улыбалась. Хотя, наверное, мне так только казалось, потому что её губы оставались поджатыми. Она всегда фотографировалась с поджатыми губами. Ничего особенного, есть масса личностей, которые, глядя в объектив, не улыбаются. Знают, наверное, что выглядят потом законченными кретинами.
Я кинул бумаги на стол и взял фотографию. Ритка… Она никогда не позволяла так её называть, она всегда хотела оставаться Марго. Играла в королеву. Впрочем, про себя я называл её Риткой, но иногда случалось, что проговаривался. Она обижалась. Обычно ненадолго — на пару-тройку минут.
Так вот, сегодня она как-то странно смотрела на меня с этой фотографии. Раньше я не замечал ничего подобного. По правде говоря, я вообще забыл об этой фотке. Сунул когда-то в кучу бумаг, выбросить лень было. И вдруг… Как в сказке двери заскрипели.
Мне показалось, её лицо изменяется, она то краснела, то бледнела, у неё дрожали губы и подёргивался кончик носа. Я только сейчас заметил, что это очень странный снимок: в момент съёмки девушка смотрела прямо в объектив или даже чуть выше, а в её глазах отразилась вспышка. И сто пудов, что она не позировала специально, видимо, её окликнули, а потом нажали на кнопку. Из-за этого что-то появилось в зрачках… Черти там плясали… Ансамбль песни и пляски семи кругов беспокойного ада.
Я решил поговорить с ней. Смотреть в эти безумно бешеные гляделки и раскладывать пасьянс. Самый элементарный — сложить четыре масти в порядке возрастания. Сложится — «да», не сложится — «нет».
Вопрос простейший: «Думаешь ли ты обо мне?». Мне хотелось, чтоб она думала. Даже не знаю, почему.
Я долго тасовал старую колоду и продолжал смотреть на Ритку. Она краснела, я улыбался.
«Ну что, слышишь меня, Цветочек? Должна слышать… Ты же ведьма… Язычница... Жрица. Ты всё должна слышать…»
Вообще-то по жизни она была весьма вредной девкой. И, думаю, таковой осталась. Она хотела повелевать, мечтала, чтобы я стал её подданным. Королева Марго, прости Господи… Но, в сущности, она всё ещё оставалась девочкой-подростком и сопутствующий багаж вые...онов ехал за ней в вагоне и маленькой тележке. Нет, он ехал даже впереди неё, длинноногой, порочной красавицы Ритки-Маргаритки.
Ну, вот, я начал раскладывать карты. Они отлично ложились, я уже прикидывал в уме возможные комбинации. Все должно получиться, я чувствовал, она скажет: «Да». Да, да, да, я думаю о тебе, свинья ты мерзкая…
А на фотографии Ритка ещё больше покраснела. Она раскалилась! Я прикоснулся рукой к глянцевому прямоугольнику. Он был горячим… Очень горячим. Но не придавать же этому серьёзного значения! Мало ли из-за чего он мог нагреться? Может, в комнате слишком жарко, может, лампа слишком близко. Маленькую настольную лампу я иногда ставлю прямо на диван, присутствует такая то ли странность, то ли дурацкая привычка.
Ритка любила называть себя стервой. И очень гордилась этим. Собственно, до классической стервы ей было ещё далеко, но задатки присутствовали. Не знаю, может, они развились уже, если, конечно, кто-нибудь не переломил ей хребет. Нет, в эпизодических случаях Ритка могла быть мягкой и пушистой. Другое дело, что её пух имел свойство мгновенно превращаться в колючки. Кактус… Мой маленький кактус — ещё одно прозвище, о котором Марго не догадывалась. Ритка, Кактус — не слишком ли много тайных имён, которые нельзя произнести вслух?.. А ведь был ещё Кролик — два верхних резца у девушки выдаются вперёд, что делает её похожей на мультяшного Кролика Роджера.
Я разложил карты. Ну вот, всё более, чем удачно… Три шестёрки из четырех выпали сразу, извлечь последнюю тоже не составляет труда. И семёрки все поблизости… И даже две восьмёрки.
«Что, Цветик-Семицветик, всё-таки думаешь? Да?..»
Я подмигнул ей. В ответ она выстрелила разрядом ненависти. Она даже хотела отвернуться! Но на фотографии ей это не особенно удалось.
«Ладно, Рит, не парься… Никто никого не победил. Я же, видишь, тоже о тебе думаю. И ничуть этого не стесняюсь…»
Самолюбие этой девки можно было разделить поровну среди жителей небольшого уездного города. Она могла торговать своим самолюбием! Отгружать вагонами, открыть оптовую базу. Оч-ч-чень успешный бизнес мог бы получиться. Жаль, никто в этом мире не покупает чужое самолюбие. Каждое утро она просыпалась, смотрела в зеркало и думала: «Ё-мое, а за что же я люблю себя сегодня?». Если с ответом было туго, Ритка начинала беситься. Естественно, всё сказывалось, в первую очередь, на мне. О, в такие дни мне приходилось тяжко!.. А этих критических дней у неё могло быть двадцать девять в месяц! Даже в невисокосном феврале! Вот и сейчас Ритке не нравится, что я её расколол.
Восьмёрки… Девятки… Да, расколол почти наполовину.
В общем-то, мне ничего не стоило размазать её по стенке. Так, что не помог бы ни один психоаналитик. Слизь лежала на поверхности и кричала: «Возьми! Размажь меня!» Как новорожденная, она была покрыта этой теплой, скользкой слизью. Вместо этого я терпеливо, шаг за шагом двигался вместе с ней. Держал за руку, как ребенка. Вел, как поводырь по агрессивным асфальтовым джунглям. Я хотел, искренне хотел, чтобы она стала лучше. А она видела во мне только врага, с которым нужно сражаться, и все мечтала меня разоружить.
Десятки легли… Валет крестовый… Валет бубновый… Так, а вот сейчас аккуратнее, эта пиковая дамочка может всё испортить, если ее вовремя не переместить куда-нибудь…
Самое смешное, что секс с Риткой у меня никогда не получался. Мы были разные. К тому же она обманула меня. Тогда, в самый первый раз.
Я навсегда запомнил эту бледную кровь на своей простыне. И испуг в её глазах…
«Нет, ты не подумай, у меня были мужчины…»
Чего мне думать? Если так хочешь, значит были. Все мужчины мира сразу, если тебе так хочется. Я молча кивнул, отвернулся, а она ушла в ванную.
Это была та кровь, которая появляется только один раз. Первая и последняя кровь. Но, shit, я не хотел этой крови, этих нижних женских вод, которые хлынули на меня! Я не хотел быть первым и последним! Нет, нет, нет!..
Эта кровь привязывает навсегда и затягивает в свой мутный омут. Пустивший Первую Кровь никогда не очистится, он навечно обречён ходить запятнанным. Вот и я до сих пор весь в её крови. Я никогда не отмоюсь. Эти первые потом преследуют да самой смерти. Моя первая женщина, хоть я, порой, и забываю её имя, частенько приходит… Пройдет время, и Ритка начнет являться. Она уже грезит о том, как навещает мою могилу… Не удивлюсь, если заказала по мне, еще не скопытившемуся, поминальную службу. И всё из-за её поганой белёсой крови… Нечистой крови… Б…дь...
Поэтому я и не люблю возиться с девственницами. Я ей сразу об этом сказал. Если не в первый, то точно, что во второй день. Она подозрительно напряглась и промолчала. Я почувствовал, что что-то не так, но свалял дурака и не стал её раскалывать.
Нет, есть и более прозаическая причина моей нелюбви к девственницам -— они ещё ничего толком не умеют и не могут. Раздвигать ноги — не в счёт, не велика наука.
И я утонул в крови. В Риткиной крови. Умер. Захлебнулся, сдох… Ритка перестала интересовать меня как женщина. В одну секунду. У меня будто член отрезали. Что-то случалось, если только мы напивались вместе. Но в такие моменты всё равно, кто перед тобой. Хоть Ритка, хоть… Хоть любая п...да с соседней улицы.
Ну что, остались самые старшие карты… Цветочек, я разложу их… Слышишь? Я понял все. Ты думаешь…
Я попал в её руки жестоко больным. Озверевшим бешеным волком, загнанным в угол. Это был самый странный период моей жизни. Я вроде бы разобрался со всеми проблемами, которые преследовали целое десятилетие, и вышел за зону обстрела. По логике жанра в то самое десятилетие я должен был умереть, но чудом выжил, двигаясь сквозь сплошную стену огня. Выскользнул — в рваном камуфляже, пыли, грязи, воняющий порохом, дерьмом и марихуаной. Кровь сочилась из разбитых бровей, поэтому я ничего толком не видел, только силуэты различал. Патроны давно кончились. И только маленький, очень эффективный обоюдоострый нож был спрятан в правом ботинке. Драться было не с кем, но в каждой тени я видел врага.
Наивная Ритка пыталась меня лечить. Нелепо, по-детски, играя в медсестру и раненого. Но с пулевым ранением нельзя работать, как с царапиной: «Давай, я подую, зелёночкой помажу, лейкопластырь наклею, и всё пройдет». Тут специалист нужен. Грамотный и опытный. Я мог бы и сам вылечиться. Со временем. Я ведь её ни о чем не просил, это Ритка торопилась, а куда — я так до сих пор и не понял. Наверное, так проявлялся её подростковый максимализм, ей хотелось всего и сразу.
Наш последний разговор случился ночью на кладбище. Нет-нет, никакого символизма, никаких тайных знаков. Мы часто там гуляли. Чаще, чем по улицам, скверам и паркам. Для нас это было привычное и даже обыденное место. Мы целовались и вдруг, ни с того, ни с сего, Ритка вцепилась мне зубами в нижнюю губу. Она мне всю слизистую наизнанку выворотила! С утра пришлось топать в приёмный покой зашиваться!.. Так она мстила мне за свою первую кровь. То есть, если ей сейчас рассказать об этом, она выдвинет тысячу иных версий, в которых будет уверена на сотни процентов, но я знаю точно: она возвращала должок. Я чувствовал, это произойдёт однажды. Она обязательно попробует моей крови. Сначала будет долго портить, а потом попробует.
Наверное, я даже потерял сознание на несколько секунд. Когда очнулся, с четверть часа сидел на корточках, отплевываясь, и не подпускал её к себе. «Уйди!.. Не приближайся!.. Дура! Сумасшедшая!.. Шиза!.. Б...дь!.. П...дуй к психиатрам лечиться!.. Истеричка!..»
Я озверел. Вместе с кровью я выплёвывал целые куски слизистой. Я был готов убить Ритку. И закопать прямо там, на кладбище. Хрен бы кто нашёл! И искать бы не стали!.. Да кому она нужна, эта психопатка!..
Её и моя кровь сошлись в рукопашной. Не в условном тренировочном спарринге, но в жестокой драке, когда сапёрной лопаткой голову раскалывают пополам, а кадык, предварительно выдохнув, как перед принятием вовнутрь стакана водки, вырывают под аккомпанемент первобытного вопля. Мы бы могли вместе с Риткой стать основоположниками нового боевого стиля! Русский любовно-кладбищенский или что-нибудь в этом духе… Ездили бы по всему миру, проводили показательные тренировки…
Вместо этого я продолжал сидеть на корточках и материть её, на чём свет стоит. Её тоже прорвало. Столько дерьма на меня не выливали еще никогда. Даже в предыдущее поганое десятилетие, а уж тогда его было выше крыши! Чего я только о себе не узнал…
На следующий день я проснулся непривычно поздно. Губа вспухла, рот постоянно наполнялся мутной жижей, мне приходилось отплёвываться каждые пять минут. Я материл всё, что попадалось в поле зрения, но пришёл к разумному, холодному и взвешенному выводу: а ради чего, собственно, все эти страдания и лишения? Ради гарантированного доступа к одной-единственной п...де? К п...де, которую я категорически не хочу и которой, если честно признаться, избегаю?
Ну, и через пару дней я вышвырнул Ритку. Впервые в жизни расставался с женщиной без сожалений. Я так и не сумел прирасти к ней. Поток крови мутным течением отнес меня в сторону. К другому берегу. К другим берегам…
Все… Четыре туза ложатся сверху. Ритка думает обо мне. С одной стороны, мне приятно, тешит самолюбие. С другой… Она будет мстить. Порванная губа — это цветочки. Ягодки созреют позже, когда она подрастет.
Я смотрю в её глаза и улыбаюсь. Фотография дышит ненавистью, я чувствую жар, поднимающийся к моему лицу.
Неожиданно глянцевый прямоугольник… загорается. Мне всё ещё кажется, что это глюк, я любуюсь разноцветными язычками пламени и…
— Б...дь!..
До меня наконец-то доходит, что фотография горит по-настоящему! Я вскакиваю и ладонью гашу пламя.
Всё, от её фотки осталась лишь смешная обугленная трубочка…
…Бесформенное почерневшее отверстие на обивке дивана ежедневно напоминает мне об этой истории. Оно почти на том самом месте, куда когда-то хлынула Риткина кровь.