Январская книжка "Русской Мысли" литературно очень интересна. Здесь помещена чрезвычайно удачно написанная повесть г. Чирикова "Роман в клетке" (роман неудачной семьи) и стихотворение г-жи Лохвицкой "Лилит".
Лилит – имя халдейской богини чувственных наслаждений. О ней в старое время рассказывал мне покойный М.П. Соловьёв, что она "развевает прозрачными покровами над головой засыпающих мужей и юношей, т.е. делает нечто вроде танца "серпантин", что конечно "на сон грядущий" не хорошо. Евреи ужасно боятся Лилит, которую считают первою злою женою Адама, и комнату всякой роженицы увешивают амулетами, которые бы помешали влететь сюда Лилит повредить ребёнку или матери. Лилит – злая красавица, которая любит утехи любви, но ненавидит рождение и рождающихся. Г-жа Лохвицкая сопроводила стихотворение своё примечаниями, из которых в одном говорит о старинных гравюрах халдейской богини, где она изображается в виде прекрасной женщины с газельими рожками на лбу.
Но меня заинтересовало в стихотворении Лохвицкой не Лилит, а сама г-жа Лохвицкая. Что за талант, за направление, за смысл. И какова её историческая роль?
Я вспомнил невольно изображения каменных баб на дворе-площадке Румянцевского музея, в Москве. Каменные бабы эти изредка находят или отрывают в земле в южной России, где некогда жили сарматы, скифы и другие предшественники Руси. Нет сомнения, "бабы" эти есть грубая первообразная форма греческих Афродит, италийских Венер и азиатских "Великих Матерей", и выражает то же самое, что они. Но если изображения греческого и римского резца заставляют сбегаться и смотреть на них весь свет, то каменные бабы южной Руси не вызывают ничего кроме ленивой улыбки идущего мимо студента, хотя я слыхал, малороссийские чумаки иногда на них крестятся, принимая их за изображения туземной "мадонны".
Сильный, резкий, однотонный колорит стихотворений г-жи Лохвицкой побуждает сравнить её с зовущею к себе на поклонение южнорусскою "каменною бабой". Может быть, тут есть истина и во всяком случае есть универсализм, ибо не даром же один мотив обнял Сарматию, Скифию, Афны, Коринф, Сирию, Лациум; но мотив этот выражен и сарматами, и г-жею Лохвицкой очень первообразно. В г-же Лохвицкой, выражаясь языком мифологии, больше телицы и меньше голубицы, больше греческой Ио; но финикияне изображали эту же самую греческую мысль в виде женской фигуры с голубкою в руках (Астарта) – символом пышности и кротости. И Соломон в "Песни песней" именует Суламиту "голубицей". "Голубица моя". Это очень важная черта, пропущенная г-жою Лохвицкою в чувственной любви. И сарматы, и греки, и римляне пытались найти религиозное в чувственности; но едва ли нашли. Только сирийский мистицизм пошёл по верному пути, начав отстранять в чувственности "мясо" и насыщать её психологиею: он ввёл сюда кротость, нежность, он осложнил чувственность идеями материнства и детства и, устремляясь сюда более и более, поднялся до нахождения действительно религиозных точек. Мать с младенцем даже и у теперешних европейцев есть самый частый божественный символ. Сарматы, как и г-жа Лохвицкая, не изображают нигде женщины с ребёнком, а только женщину с большими грудями, отсюда и холодное прозвище "каменная баба", а не "божественная мать", какое этому изображению дали и учёные, и зеваки. Инстинкт всего человечества любит женщину в трудах, в заботах, в нежности и жалости; отсюда тема "Pieta", гениально разработанная Михель-Анджело (статуя "Pieta" в одной из флорентийских церквей), отсюда классическая тема "Ниобеи" и наконец наше "Всех скорбящих радости" изображение и идея или просто – "Скорбящая". Г-жа Лохвицкая, знакомая с древностью, знает конечно момент погребения и погребального плача, который входил такою непременною чертою в восточные культы. Тут-то и лежит в женщине небесная точка.
Но это – жалость или "pieta" органическая: матери к своему ребёнку, и она выше всяческой социальной жалости именно потому, что органична. Тут трагедия, тема театра, и переходит в религию, содержание храма. Подготовкою к этой "pieta" материнства и служит голубиность, голубиная черта любви и чувственности: исключение из неё дикого порыва, мускульной силы, "теплицы-аписа" (Египет) и напоение её чистейшею кротостью и нежностью. "Любовь" у г-жи Лохвицкой несколько перезрела; это – любовь опытной женщины, а для её целей, которые в инстинкте своём очень верны и по крайней мере универсальны, нужно взять любовь самую юную, отроческую, лепечущую ещё нестройным языком, ничего не знающую и только волнующуюся. "Лилит" – старая бабушка; недаром евреи от неё загораживаются; нужно взять почти ребёнка в любви; нужно взять белые розы. А розы г-жи Лохвицкой слишком пунцовы.
Но талант её силён и ярок; мы говорим ей упрёки и задерживаем про себя многие похвалы, которые могли бы сказать.