Известно, как неохотно отдавал Бабель в печать новые произведения. «Есть литераторы с гладкой судьбой, есть литераторы с трудной судьбой (правда, есть и третьи – безо всякой судьбы). Я принадлежу ко вторым…» – так писал Бабель13 декабря 1930 года В.П. Полонскому, объясняя очередную отсрочку с публикацией обещанных редакции «Нового мира» рассказов.
Взыскательный художник, Бабель работал над рукописью, добиваясь максимального совершенства. «Когда я пишу самый маленький рассказ, – говорил он К.Г. Паустовскому, – то все равно работаю над ним, как землекоп, как грабарь, которому в одиночку нужно срыть Эверест. <…> Я работаю как мул. Но я не жалуюсь. Я сам выбрал себе это каторжное дело» А в результате из-под его пера выходила, по выражению Паустовского, «литая проза», поражавшая современников и потомков.
Но эта особенность его работы – он писал медленно, тщательно отделывая каждую фразу, каждое слово, – обрекала его на длительные периоды молчания (в своем выступлении на Первом всесоюзном съезде советских писателей он назвал себя «великим мастером этого жанра») и делала «неудобным» для редакторов и издателей. От него требовали немедленного предоставления обещанных рукописей и грозили судом за невозвращенные авансы. «Вы можете посадить меня в узилище, как злостного должника, – писал он тому же Полонскому, – (взять, как известно, нечего: нету ни квартиры, ни угла, ни движимого имущества, ни недвижимого, чем я, впрочем, горд и чему рад). Вы можете сечь меня розгами в 4 часа дня на Мясницкой улице – я не сдам рукописи ранее того дня, когда сочту, что она готова» (8 октября 1929 года).
Но писать так, как будто, как он сам образно заметил в одном из писем, у него «в каждом кармане по Ясной Поляне», Бабель не мог Эммануила Исааковича Бабеля (Бобеля) (он умер 2 марта 1924 года), Исаак Эммануилович перевез из Одессы в Москву, в Сергиев Посад, свою мать, Фаню (Фейгу) Ароновну, и сестру Мери. В ноябре 1924 года Мери (Мэри, Мера, Мария) уехала в Бельгию к своему жениху, доктору Григорию Шапошникову. Молодые поселились сначала в Льеже, а потом в Брюсселе. В июле 1926 года к ним присоединилась мать, Фаня Ароновна. Жена писателя, Евгения Борисовна Бабель (урожденная Гронфайн), художница, в декабре 1925 года уехала из СССР и обосновалась в Париже. Всем им Бабель помогал материально (сестра и мать часто болели). Вплоть до самого своего ареста, вел интенсивную переписку с матерью и сестрой, делясь с ними своими сокровенными мыслями и сообщая о своих творческих удачах и неудачах. Эти письма были изданы в 1950 – 60-е гг. на Западе, но, к сожалению, только в переводах на итальянский, английский и французский языки. По-русски напечатаны лишь отдельные отрывки, а оригиналы этих писем до сих пор недоступны. Но забота о матери и сестре, постоянная тревога об их здоровье – тема многих его писем, адресованных и ближайшим друзьям – Исааку Леопольдовичу Лившицу и Анне Григорьевне Слоним.

Личная и семейная жизнь Бабеля складывалась очень непросто. Отношения с Евгенией Борисовной разладились, видимо, еще до ее отъезда, одной из причин которого была его связь с Тамарой Владимировной Кашириной, в то время актрисой театра-студии Вс. Э. Мейерхольда. Связь эта продолжалась почти два года. Первый ребенок Бабеля, Михаил (Эммануил), родился 13 июля 1926 года в Москве. Но после их разрыва мальчик был усыновлен писателем Всеволодом Ивановым, за которого в 1929 году Тамара Владимировна вышла замуж. Иванов дал Михаилу свою фамилию. Тем не менее, пока была возможность, Бабель заботился о сыне и его матери, материально поддерживал их.
Отношения с Евгенией Борисовной возобновились в 1927 – 1928 годах, когда Бабель жил во Франции. В июле 1929 года у них родилась дочь Наталья. Правда, впервые он увидел свою дочь уже в трехлетнем возрасте, когда приехал в Париж во второй раз, зато провел с ней почти год. Но и находясь на расстоянии, он посылал ей подарки, следил за ее развитием.
Последний раз Бабель был в Париже летом 1935 года. Он приехал туда вместе с Борисом Пастернаком для участия в антифашистском конгрессе писателей. Но с тех пор выезд за рубеж был для него закрыт, и он больше не виделся ни с дочкой, ни с матерью и сестрой.
Летом 1932 года Бабель познакомился с молодой женщиной, инженером Антониной Николаевной Пирожковой, которая стала спутницей последних семи лет его жизни. В январе 1937 года у них родилась дочь Лидия.
(О своей жизни с Бабелем и о себе Антонина Николаевна рассказала в мемуарах, наиболее полное издание которых вышло недавно.

Антонина Пирожкова. Я пытаюсь восстановить черты. Воспоминания. Москва. АСТ. 2013)

Бабель был очень совестливым человеком и во всех неустройствах своей семейной жизни винил только себя (достаточно прочитать его письма к Т.В. Кашириной). Но при этом он был верен главной своей цели – писательскому труду, творческому призванию. Его не могли сбить с пути ни жизненные неудачи, ни видимое «неблагополучие литературной <…> биографии», о чем он писал своей матери из Москвы 14 декабря 1930 года, опровергая «страхи близоруких моих поклонников»: «Я сделан из теста, замешенного на упрямстве и терпении, – и когда эти два качества напрягаются до высшей степени, тогда только я чувствую la joie de vivre (Радость жизни (фр.)), что имеет место и теперь. А для чего же живем, в конечном счете? Для наслаждения, понимаемого в широком смысле, для утверждения чувства собственной гордости и достоинства».
В письмах Бабеля родным и друзьям прослеживается та «могучая страсть семейственности», идущая из глубины истории еврейского народа, которую так ясно почувствовал герой его неоконченной повести «Еврейка» (конец 1920-х годов) Борис Эрлих: «На тридцатом году жизни, повинуясь древним этим велениям, он ощутил себя отцом, и мужем, и братом – защитником женщин, их кормильцем, их опорой – и ощутил это со страстью, с мучительным и упрямым сжатием сердца, свойственным его народу». Бабель, по-видимому, постоянно испытывал это чувство. И направлено оно было у него главным образом на ту семью (мать, сестру, первую жену), которую он фактически потерял уже в середине 1920-х годов.
Американский исследователь Григорий Фрейдин, посвятивший специальную статью вопросу о возвращении Бабеля в Советский Союз, обращает внимание на следующее обстоятельство: «… Бабель, находясь за границей, отказывается от ухода в эмиграцию и троекратно возвращается в СССР. Более того, с конца 1920-х годов чуть ли не вплоть до самого его ареста 15 мая 1939 г. Бабель, если верить письмам писателя и другим документальным свидетельствам, не теряет надежды на возвращение в СССР матери, сестры с мужем (Шапошниковым) и жены с дочерью (Евгении Гронфайн и Натали Бабель)»

Фрейдин Гр. Вопрос возвращения II: «Великий перелом» и Запад в биографии И.Э. Бабеля начала 1930-х годов. Стэнфордский университет, 1991).
И дело здесь, на наш взгляд, не в якобы советском патриотизме Бабеля, как полагали некоторые, в том числе дочь писателя Наталья, а именно в той «могучей страсти семейственности», в стремлении обустроить собственный Дом, о чем шла речь выше. Истоки этой страсти – в семейных традициях Бабелей (Бобелей). В этой семье Исаак (Ися) был в центре внимания. Отец, определивший его в Коммерческое училище, видел в нем своего наследника и помощника, привлекал его к своим коммерческим делам. По воспоминаниям друга и соученика Бабеля по училищу Исаака Леопольдовича Лившица, «отец буквально боготворил сына. В разговорах со знакомыми любил с гордостью сказать: «Вы знаете Горького? Мой Изя (Родные и друзья называли Исаака Бабеля именно Исей, а не Изей. – С.Л.) и Горький – во!» Если ему кто-то нравился, старик говорил об этом человеке: «тип красоты моего Изи»

(Поварцов С. Быть Бабелем. Краснодар, 2012. С. 19.).
«Мать, – вспоминает сестра Бабеля Мери, – тихая, добрая женщина, умела смешно копировать людей и отличалась проницательностью. Это свойство Бабель унаследовал от нее» (Там же. С. 17.). Отношения Бабеля с матерью были необыкновенно трогательными. Жена И.Л. Лившица, Людмила Николаевна, вспоминает: «Надо было видеть, с какой грубоватой нежностью он “играл” со своей матерью. “Полковник” звал он маленькую Фаню Ароновну. Он хватал ее, усаживал к себе на колени или сам усаживался к ней»

(Бабель И. Письма к другу: Из архива И.Л. Лившица / Сост. и коммент. Погорельской Е.И. М., 2007. С. 107).
Бабель был третьим ребенком в семье: его старшие брат и сестра – Арон и Анна (Хана Гитель) умерли детьми. В младенчестве умерла, как теперь установлено, и младшая его сестра Ида1. До взрослых лет дожила лишь младшая сестра Мери (в замужестве Шапошникова, 1897 – 1987). Со старшим на три года братом (Бабель родился 30 июня по старому или 12 июля по новому стилю 1894 года) у нее всегда сохранялись доверительные, дружеские и очень теплые отношения. Мы видим их детьми на фотографиях вместе с отцом и бабушкой (матерью отца) Миндлей Ароновной.
К.Г. Паустовский познакомился с семейной обстановкой Бабеля после его возвращения из Конармии, когда они снимали дачи по соседству на окраине Одессы. Об этом Паустовский рассказал в повести «Бросок на Юг» (1959 – 1960) и очерке «Несколько слов о Бабеле» (1966). «На девятой станции [Большого Фонтана] я снял на лето веранду на заколоченной даче. Рядом, через дорогу, жил Бабель с женой – рыжеволосой красавицей Евгенией Борисовной – и сестрой Мэри. Сестру эту ласково звали Мэрочкой.
Мэрочка “до невозможности”, как говорят в Одессе, была похожа на брата и безропотно выполняла все его поручения. <…> Слава шла об руку с ним. В наших глазах он уже стал литературным мэтром, и к тому же непререкаемым и насмешливым мудрецом».
И в дальнейшем, рассказывает Паустовский, когда Бабель жил под Москвой, в Загорске, Мери выполняла при нем обязанности секретаря и помощника: «Адрес свой он (Бабель) никому не давал. Увидеть его можно было только после сложных переговоров с Мэри».
В начале 1920-х годов, вплоть до отъезда Мери за границу, Бабель опекал сестру, заботился о ее здоровье и будущем. Интересный материал об этом дает неопубликованная переписка Мери с ее подругой Л.Н. Лившиц, хранящаяся в Отделе рукописных фондов Государственного литературного музея в Москве (выражаю искреннюю признательность хранителю фондов музея Е.И. Погорельской за возможность ознакомиться с содержанием этих писем).
В августе 1922 года Бабель с женой отдыхали под Батумом на Зеленом Мысе. К ним из Одессы приехала Мери. В письме к Л.Н. Лившиц от 11 августа 1922 года Мери сообщает: «В Батуме Ися меня встретил – выглядит он хорошо и чувствует себя неплохо. Женя то же самое, хотя к моему приезду у нее на руках было несколько нарывов – неизвестно отчего. Теперь все почти прошло. Живем мы тихо, очень спокойно и для меня даже слишком».
А в следующем письме, от 19 сентября, говорится об их дальнейших планах – ее и брата с женой: «В конце этой недели Женя уезжает в Одессу и Киев для окончательного решения всех наших судеб. Ися и я переезжаем в Сухум, куда через месяц или полтора вернется и Женя. Тогда будет окончательно решено, двинемся ли мы на запад или останемся здесь. Что касается меня, то возникло сильное желание поехать учиться в Москву».
То есть Бабель и Евгения Борисовна планировали поездку за границу, а Мери – в Москву. Заграничная поездка не состоялась, а мечта Мери о Москве, как увидим, с помощью брата, в конце концов осуществилась.
«Семейное чувство» крепко связывало Бабеля и его сестру с родителями. Она пишет своей подруге Л.Н. Лившиц из Батуми 11 августа 1922 года: «… не перестает волновать меня жизнь родителей. Мне слишком спокойно в сравнении с ними».
Первоначально она хотела прямо с Кавказа ехать в Москву, но потом, пишет она уже из Одессы (Л.Н. Лившиц 26 декабря 1922 года), «мы (Мери и Евгения Борисовна – С.Л.) решили, что ехать прямо в Москву из Сухума нельзя, а нужно ехать через Одессу, так как родители умоляли приехать хоть на несколько дней повидаться с ними и немножко обмундироваться». И дальше: «Тяжело мне будет снова оставить стариков, тоскуют они ужасно и живут не лучше, чем в прошлом году».
О планах брата и его жены в том же письме: «Женю и Исю я оставила в Сухуми, пробудут они там недели 2 и поедут, вероятно, за границу до весны, весною в Одессу и только осенью в Москву или Петроград. Исе стоит больших усилий держаться на Кавказе, его уже тоже тянет в большой город, но в связи с работой (Бабель работал тогда корреспондентом тифлисской газеты «Заря Востока». – С.Л.) раньше осени ему нет смысла ехать на север».
В Одессе Мери пришлось задержаться более чем на полгода: «… я около месяца пролежала в постели, у меня был грипп, который перешел в основательное воспаление легких» (из письма к Л.Н. Лившиц из Одессы 20 июня 1923 года), не с кем было оставить родителей. Она, тем не менее, готовилась к переезду в Москву: усиленно занималась английским, имея в виду будущую службу в столице. В доме уже все были настроены на ее отъезд («Главное – дома у нас все хотят, чтобы я уехала» (из письма к Л.Н. Лившиц из Одессы 20 июня 1923 года). Как она пишет тому же адресату 23 февраля 1923 года, «теперь мне это удастся, потому что дома Ися и Женя».
Но пребывание Мери в Москве было недолгим, и, как уже было сказано, в конце 1924-го она оказалась в Бельгии. Мери была счастлива. «У меня очаровательное “quartier”, т.е. 2 комнаты, – писала она Л.Н. Лившиц 21 декабря 1924 года из Льежа, – купила себе немножко хозяйства и к этому очаровательный передник и изображаю хозяйку. С Гришей отношения самые лучезарные, если так можно сказать. Не знаю, до каких пределов дойдет его влюбленность, человек он просто очаровательный – это беспристрастно. Очень изменился внешне со времени моего приезда, поправился и ходит на голове. В Льеже пользуется большой популярностью и считается лучшим студентом. <…> В субботу, в день нашей свадьбы (свадьба М. Бабель и Г. Шапошникова состоялась 27 декабря 1924 года. – С.Л.), студенческий вечер».
Ко времени приезда в Бельгию Мария Эммануиловна имела достаточно серьезный образовательный багаж. По сведениям Андрея Малаева-Бабеля, внука писателя, в 1915 году она поступила на физико-математический факультет естественного отделения Одесских Высших женских курсов и проучилась там три года (до 1918). В 1918 году она поступила на Естественное отделение Физикоматематического факультета Новороссийского университета и проучилась на нем три года, осенью 1921-го перешла на Медицинский факультет. На этом факультете она проучилась еще год – до весны 1922-го. Неизвестно, закончила ли она Новороссийский университет – диплома ее не обнаружено, есть только зачетные книжки. Судя по количеству лет, проведенных в университете, вероятно, закончила. Но, выйдя замуж, она в Бельгии не работала: часто болела, да и муж ее вполне обеспечивал.

Встретились они с братом снова только через три года, когда в 1927-1928 годах Бабель жил в Париже. Он навещал мать и сестру в Бельгии. Они приезжали к нему в Париж. А в августе 1928-го они все вместе – мама, Бабель с Евгенией Борисовной и чета Шапошниковых – отдыхали неподалеку от знаменитого курорта Остенде.
30 сентября 1927 года Мери пишет Л.Н. Лившиц: «Живем мы втроем тихо, хорошо. Характеры Гриши и мамы очень похожи. Гриша много работает, зарабатывает прилично.
Здоровье мое восстанавливается. Июль мы провели в деревне в Арденнах. Делали много хороших прогулок. Здесь много красивых мест.
Исю мы видели 20 минут на Льежском вокзале. Внешне он изменился страшно – вдвое пополнел, и я нахожу, что ему страшно нехорошо быть таким толстым. Что касается его душевных качеств, то ничего сказать не могу. После трех лет – 20 минут время короткое. Кроме того, жизнь сделала то, что мы теперь далеки друг от друга. Если будет возможность, поеду в Париж. Мама собирается туда скоро».
Но тяга к семейному общению оставалась. 6 августа 1928 года Бабель пишет Т.В. Кашириной (Ивановой) из Панна: «Я гощу теперь у сестры и матери, невесело здесь. Сестра очень больна, хронически, мать от этого всегда грустна; муж у сестры тишайший человек, но тоже хилый, чуть дунешь – рассыплется. Пробуду с ними до 15-го, потом поеду в Брюссель и 25/VIII рассчитываю быть в Париже».
Трудно сказать, встречался ли Бабель с сестрой в следующий свой приезд во Францию в 1932 – 1933 годах. Во всяком случае, как видно из его письма А.Г. Слоним из Парижа 8 февраля 1933 года, мать навестила его и его семью, но неудачно: «… тогда нас посетил “всеобщий грипп”. Хворала Евгения Борисовна, хворал отпрыск (Наталья. – С.Л.), от отпрыска заразилась моя мать (приехавшая в гости из Брюсселя) – пролежала десять дней, и венец всего как последствие гриппа с ней случился страшный сердечный припадок. Неделю я не ложился и жил в тревоге. Теперь дело пошло на поправку».
Вернувшись в СССР, он не оставляет заботы о сестре и матери. Так, например, Мери сообщает Л.Н. Лившиц 7 сентября 1933 года: «От Иси сегодня получила ответ, он, вероятно, уже в Москве. Обещал выслать сейчас же по приезде деньги».
Через письма Бабеля матери и сестре красной нитью проходит мысль о возможности и необходимости воссоединения с семьей (имеются в виду, конечно, и Евгения Борисовна с Наташей) в СССР. Особенно интенсивными становятся мысли и усилия по возвращению своих близких в начале 1930-х годов, когда Бабель, после долгого молчания, публикует свои новые рассказы («Конец богадельни», «Дорога», «В подвале», «Пробуждение», «Гапа Гужва» и др.).
26 мая 1930 года он пишет М.Э. Шапошниковой: «За последние годы я пассивно только принимал участие в вашей жизни – но вот теперь собираюсь железной рукой прекратить эту мерехлюндию… Люди стареют, люди хворают – таков ход вещей, но зачем ладонями заслонять от себя солнце… И тебя и маму я прошу исключить из сферы беспокойства меня и все, что со мною связано. У нас и дом будет, и покой, и работа – и все мы вместе будем – все это сделается – нечего издавать тут сопли и вопли – сопли на вопли… Я тебе верно говорю, что никогда не чувствовал себя в таком ударе, как сейчас, никогда так твердо не стоял на ногах…» (курсив мой. – С.Л.)2.
В письме матери из Молодёново 14 октября 1931 года, сообщая о публикации новых своих рассказов в «Молодой гвардии» и «Новом мире», Бабель пишет: «Фенюшка, взялся за гуж – не говори, что не дюж; отступать теперь некуда, надо гнуть линию… Родным моим, да и мне самому, тяжко приходится от этой линии, но я знаю, что скоро замолю свои грехи перед вами. Как видите, началось последнее действие драмы или комедии – не знаю, как сказать… Не толкайте меня, mes enfants (Мои дети (фр.), под руку, – если бы вы знали, до чего нужны твердость и спокойствие этой руке».
Надеясь, что новый «залп» рассказов станет материальной основой для возвращения семьи, Бабель предпринимает конкретные шаги по устройству будущего семейного пристанища. 19 января 1930 года он подает заявление в Жилищную комиссию ФОСП (Федерация объединений советских писателей):
«У меня нет жилой площади. Семья моя состоит из жены, ребенка и старухи-матери. Они живут в Париже и вернутся в Москву летом нынешнего года. Последние полтора года я прожил в сельских местностях и заводских поселках, переезжая с места на место. В Москве я остановился у приятелей. Ввиду того, что Москва явится местом постоянного моего (и моей семьи) жительства, прошу предоставить мне квартиру из трех комнат» (ОР ИМЛИ. Ф. 86. Оп.1. Ед. хр. 8.).
Квартиры он не получил, но в письмах родным продолжал настаивать на осуществлении своих планов. 4 декабря из Нальчика он пишет Ф.А. Бабель: «… Относительно свидания нашего я не разделяю твоего пессимизма. Теперь все соображения отпадают, кроме моей работы, от нее все зависит. Теперь ничем не дам сбить себя с пути, буду жить там, где мне это полезно для работы, и трудиться без остановки, - это может обеспечить и свидание наше, и средства для него. <…> Как я скучаю по фамилии – рассказывать тебе не надо. Трудно иногда приходится, ищешь утешения в труде, в непреклонном желании это рассеяние прекратить раз и навсегда» (курсив мой. – С.Л.).
В письмах к Мери из станицы Пришибской 13 и 19 декабря 1933 года Бабель сообщает, что закончил пьесу («Мария»): «В ближайшие дни перепишу ее и пошлю в Москву. <…> Спасибо за то, что препроводили Женино письмо. В смысле материальном единственное, чем я могу ей помочь – «продукцией». Усиленно работал над пьесой и закончил ее с главным расчетом на Женю.
Постараюсь отослать поскорее, надеюсь, что она ей пригодится». В новогодней открытке Мери, посланной 23 декабря 1933 года из Пришибской, он пишет: «…примите поздравление от родственника, который помнит о вас неустанно, куда бы ни забросил мятежный дух и во все минуты бытия его».
И продолжает настаивать на скором приезде «фамилии» на родину, рисуя благоприятную картину ее будущего жизнеустройства (он, по-видимому, искренне верил в это или старался убедить себя и их): «Я уже писал вам, что материальные условия улучшаются здесь у нас с поразительной быстротой, воспитать Наташу можно здесь неизмеримо лучше, чем во Франции, сидение там теряет всякий смысл. Наступает зима, и я не могу настаивать на немедленном переезде, но с января – февраля поведу настоящую кампанию. <…> Я считаю, что и маме пора повидаться с родиной, ее жизнь здесь можно оборудовать легчайшим образом, срок ее приезда предоставляю вашему решению, но я бы хотел повидаться с ней как можно скорее. <…> Вообще я мечтаю о том, чтобы создать базу где-нибудь под Одессой» (Из письма к М.Э. Шапошниковой, 14 ноября 1934 года, Москва).
Этим планам Бабеля не суждено было осуществиться: суровая правда советской действительности 30-х годов и обстоятельства его личной жизни (у него образовалась в СССР новая семья и родилась дочь) опрокинули эту мечту.
Тем не менее, Бабель сообщает матери и сестре 2 июня 1936 года из Москвы: «В течение июня я стану домо- и землевладельцем. В тридцати километрах от Москвы, в густом сосновом лесу выстроен комфортабельный дачный поселок – для меня там строится двухэтажный дом – со всеми удобствами, к нему примыкает полгектара леса».
Осенью 1936 г. он едет в Одессу и подыскивает там участок для своего будущего пристанища. 17 ноября 1936 года он писал Т.Н. Тэсс: «… Обошел и объехал весь город – лучше Мельниц нет; решил там обосноваться и предпринимаю официальные шаги». Однако и эта мечта о спокойной старости под ласковым одесским солнцем не осуществилась.
Последнее свое письмо матери и сестре Бабель написал из Переделкино 10 мая 1939 года, за пять дней до своего ареста: «Я уже обосновался за городом, – сообщал он, – и чувствую себя превосходно – надоело только печи топить. Завтра поеду на день в Москву. Думаю, не найду ли письма от Мери – как она съездила? Жаль, что мама не могла совершить с ней эту прогулку…
Отправил Наташе несколько книг – внучку обеспечил, теперь надо подумать о бабушке, постараюсь достать завтра новой беллетристики. У меня ничего нет – в трудах; заканчиваю последнюю работу кинематографическую (это будет фильм о Горьком) и скоро приступаю к окончательной отделке заветного труда – рассчитываю сдать его к осени (Что было этим «заветным трудом», приходится только гадать: весь архив Бабеля был конфискован НКВД и до сих пор не найден. – С.Л.). Пишите почаще, потому что длинных книг читать нет времени – и ваши послания – самое лучшее для меня чтение».
На этом переписка прервалась. Мать и сестра Бабеля могли только гадать о причинах его молчания. Мери пишет своей подруге Л.Н. Лившиц из Брюсселя 20 июля 1939 года: «Милая Люся, давно тебе не писала. Настроение очень плохое, мама все время болеет и брат, видно, нездоров, так давно ничего не пишет» (курсив мой. – С.Л.).
Истинную причину теперь уже вечного молчания брата Мери узнала, вероятно, только в «оттепельные» годы. По воспоминаниям А.Н. Пирожковой, в 1961 году она приезжала в Москву. В это же время там оказалась и первая дочь Бабеля Наталья, работавшая гидом на французской выставке картин. «Наташе, – вспоминает А.Н. Пирожкова, – было около 30 лет, она, закончив Сорбонну, преподавала курс французской литературы в Париже. Я нашла ее очаровательной, веселой, остроумной и назвала ее в душе своей старшей дочерью. Сестры же (Наташа и Лида. – С.Л.) подружились так, что готовы были все делать друг для друга.
Сестра Бабеля Мери, приехавшая в это время в Москву, чтобы повидаться с нами, очень удивилась такой дружбе Лиды и Наташи и говорила, что сказалось кровное родство»
(Пирожкова А. Я пытаюсь восстановить черты. Воспоминания. С. 532).
В сентябре 1975 года Мери вместе с мужем снова были в Москве и гостили в доме А.Н. Пирожковой на Азовской улице.
Исследователь творчества Бабеля Сергей Поварцов взял у нее интервью. «Мери была приветлива и охотно рассказывала о брате, не скрывая, однако, что сохранила память о горечи утраты. Я старался, – пишет С. Поварцов, – своими расспросами пробудить в ней как можно больше семейных воспоминаний»
(Поварцов С. Быть Бабелем. С. 17).
Он сделал семейную фотографию, на которой улыбающаяся Мери и ее муж, Григорий Шапошников, на коленях у которого внук Бабеля Андрей, а рядом Антонина Николаевна и ее дочь Лида. Подлинная причина смерти Бабеля – расстрел – и его следственное дело стали известны лишь в конце 80 – начале 90-х годов прошлого столетия3. Но Мери об этом не узнала – она умерла в 1987 году.
P.S. Неожиданно обнаружился еще один отклик Мери на судьбу брата – ее воспоминания о нем. И где? В Израиле.
Как сообщил мне д-р Иегуда (Эрнст) Мендельсон, один из зачинателей алии 1970-х годов, активный борец за право советских евреев на эмиграцию в Израиль, в начале 1970-х годов Мери с мужем приезжали в Израиль, чтобы навестить могилу сестры Григория Шапошникова Ханы, жившей со своим мужем Яковом Шуром в кибуце «Ашдот-Яков», который находился вблизи границ с Сирией и Иорданией. Этот кибуц был организован выходцами из России. Доктор Мендельсон жил в этом кибуце и оказывал медицинскую помощь его жителям. Однажды Яков Шур пригласил его к себе и познакомил со своими гостями из Бельгии – врачом Григорием Шапошниковым и его женой Мери. «Интеллигентные, интересные, доброжелательные и жизнерадостные гости сразу же расположили нас к себе, – пишет И. Мендельсон. - И мы подружились не только в эти два визита, когда они приезжали в кибуц «Ашдот-Яаков», но и некоторое время вели дружескую переписку. К тому времени я приобрел портативный магнитофон «Сони», на который и записывал долгие и продолжительные беседы с Мери. Конечно же, основной темой наших разговоров бы Исаак Бабель, ее родной брат. По ее рассказам, это был очень доброжелательный, жизнерадостный и оптимистический человек, любивший людей и жизнь.
Глядя на нее саму, можно было себе представить, каким был и ее брат.
Она много говорила о первой жене брата, а еще больше об их дочери (первой дочери Бабеля), с которой была в тесной и продолжительной дружбе...
К сожалению, когда мы срочно после войны Судного дня перебирались из кибуца «Ашдот-Яаков» в северный, пограничный кибуц «Амир», записи эти потерялись. Я все еще надеюсь когданибудь их отыскать.
Остались несколько фотографий и теплая память о добрых, честных, интеллигентных людях...»