Если бы мне, коренной москвичке,  в 1971 году, когда я вы­порхнула из МГУ, окрыленная перспективой блестящего будуще­го филолога-слависта, предрекли, что через восемь лет  я уеду в Америку, буду жить в провинциальном Бруклине, проработаю тридцать лет в Бруклинской публичной библиотеке, дослужусь до заведующей одним из районных филиалов и обрету невысо­ко парящее, но земное, устойчивое человеческое счастье, я бы не только не поверила, но даже, может быть, фигурально плюнула такому псевдо оракулу в лицо. Однако все сложилось именно так. Видно, Америка и бруклинская публичка были начертаны в моём гороскопе, а от гороскопа, как говорится, спасенья нет.
Итак, я закончила МГУ, и меня по большому блату устроили работать систематизатором во Всесоюзную государственную би­блиотеку иностранной литературы (ВГБИЛ). Зарплата смехот­ворно стандартная  – сто рублей плюс дополнительные двадцать (за два иностранных языка), но занятие вполне интеллигентное и даже в какой-то степени творческое – просматривать чешские и польские книги по литературоведению и лингвистике и давать краткое описание их содержания для предметного каталога. К тому же, работать посчастливилось в окружении истинных ин­теллектуалов, людей средних лет, кандидатов и даже докторов наук, у которых по той или иной причине карьера на научной или литературной стезе не сложилась. Казалось бы, сиди на ме­сте от девяти утра до шести вечера, делай свое дело, впитывай духовную атмосферу и радуйся, что тебя не услали преподавать русский язык далеко от Москвы. Но мне было только двадцать три года, я писала стихи, переводила поэзию с чешского и меч­тала о свободном расписании вольного литератора и более жи­вой деятельности. Ну, и, естественно, когда подвернулись работы преподавателя-почасовика за рубль в час сначала на курсах ино­странных языков при Министерстве внешней торговли, потом –  в МГУ, я, ничтоже сумняшеся, покинула «скучную» иностранку и с радостным трепетом в душе влилась в поток бесправных и мало­имущих, так называемых, почасовиков.
Проработав в подвешенном статусе преподавателя-почасовика несколько лет, я вернулась с небес на землю, осознав, что ничего более стабильного мне по работе не светит в системе советского высшего образования, и прославленным поэтом-переводчиком я вряд ли скоро стану, а приносить доход в семью надо (у меня к тому времени уже был полубезработный муж и намечался ребе­нок), и подала документы на ПМЖ  в Израиль, в тайне от ОВИРА, планируя свернуть по дороге в США. Где-то через год  мы полу­чили визу. В отказе не сидели. Слава Богу, советской власти наша семья не очень-то была нужна.

Пройдя трехмесячную эмиграционную проверку в Вене и Италии, которая, несмотря на зыбкий статус беженца, уродливую бедность и некоторые неудобства проживания, обернулась роман­тическими римскими каникулами, наша семья в количестве четы­рех человек (я, муж, полуторагодовалый сынишка, свекровь и ее собачка) получили визу в США. 18 августа 1979-го года беспоса­дочным чартерным рейсом мы прилетели из Рима в Нью-Йорк.
Стояло жаркое лето. Нас разместили в центре Бруклина, в огромном, давно нуждающемся в ремонте, отеле Сент-Джордж. С потолка сыпалась штукатурка, туалет спускал воду, как придет­ся, сеток на окнах не было, и в комнату проникали мухи, комары, пчелы и прочие мелкие назойливые летающие твари. Кондици­онер отсутствовал, вентилятор тоже. И все же дух нашей семьи, помноженный на оптимизм молодых надежд, (вечно недовольная свекровь не в счет) был крепок.
Очень скоро нам удалось поселиться в доме для людей с низ­ким доходом в отдаленном районе Бруклина – Канарси. Это был настоящий рай для малоимущих. Уютная двуспальная квартирка выходила окнами на залив Джамайка-Бей, в котором мы, несмо­тря на строгий запрет «купаться запрещено!», все же купались, ибо тогда еще у нас не было машины, чтобы добраться до знаме­нитых пляжей Манхэттен-Бич, Брайтон-Бич и Кони-Айленд. Во дворах между домами росли деревья, которые цвели ранней вес­ной первоцветно-волшебными нежно-розовыми и белыми цвета­ми. В каждом дворике была  детская площадка.
Сын подрастал, муж (по специальности врач «Скорой помо­щи») огорчительно быстро менял разные места работы: от сани­тара, до грузчика и впоследствии – водителя такси (car service). Я упрямо рассылала письма и резюме по университетам и коллед­жам Америки, в надежде устроиться на работу преподавателем русского языка и литературы. В конце концов, осознав всю безна­дежность сей затеи (все теплые места были прочно заняты пред­ставителями второй эмиграции, которые отнюдь не собирались на пенсию), я откликнулась на объявление о вакантной должно­сти клерка в Бруклинской публичной библиотеке.
Перед интервью я то ли простудилась, то ли заболела грип­пом. Поднялась температура, одолевали насморк и кашель со все­ми неприглядными внешними признаками от головной боли до опухшего лица, которое нужно было представить для интервью в приличном и даже привлекательном виде. Я нафаршировалась всевозможными таблетками и намазалась мазями, припудрила лицо, водрузила на нос дымчатые очки, чтобы прикрыть опух­шие глаза, и решительно поехала сабвеем в центральное здание Бруклинской публичной библиотеки.
Несмотря на мой все же болезненный вид, безупречный ан­глийский язык с британским акцентом (которому нас учили в Со­юзе) и диплом МГУ произвели хорошее впечатление на кадро­вичку, и меня приняли на работу. Зарплату положили крохотную, аж восемь тысяч долларов в год, зато со всеми льготами (больнич­ными днями, отпуском, праздниками) и медицинской страховкой для семьи. Я была бесконечно, неописуемо счастлива. Особенно, когда узнала, что мне предстоит работать в районной библиотеке «Джамайка-Бей» –  через дорогу от дома. Следовательно, я смогу не так рано вставать, экономить на транспорте и бегать домой на ланч. Итак, судьба моя была решена.
Поручив ребенка, которому уже исполнилось к тому времени три года,  соседке Раечке, добрейшей шестидесяти с хвостиком даме из Одессы, я отправилась на работу в библиотеку. Моя непо­средственная начальница, старший клерк – красивая моложавая, модно и ярко одетая, дама по имени Роуз (сокращение от экзоти­ческого имени Розамунда) приветствовала меня по-американски широкой улыбкой «чи-из» и позвала в офис для дополнительной беседы. Первый вопрос Роуз поверг меня в состояние недоумения и слегка повеселил:
– Я слышу, что вы хорошо говорите по-английски, но умеете ли вы читать и писать на нашем языке?
– Умею! – ответила я со всей серьезностью, едва скрывая улыбку. – Я вполне свободно читаю и пишу на вашем языке, в том числе, и на других иностранных языках: например, немецком, чешском, польском. Да, еще владею латынью и старославянским. У меня степень Магистра славянской филологии. Я предъявляла свой диплом в отделе кадров (human resources).
– Да, но в таком случае, у вас слишком высокая квалификация для нашей простой работы. Вам бы устроиться преподавателем в колледж или, на худой конец, учителем в среднюю школу, – ре­зонно заметила Роуз, и ее нарисованные тонкие брови подпрыг­нули к серебристой челке.
– Ну, может быть, потом, когда-нибудь я и устроюсь работать преподавателем в колледже, а пока что меня работа клерка вполне устраивает. Я люблю иметь дело с людьми и книгами. И именно такая работа войдет в мои прямые обязанности, не так ли?
Подобный ответ успокоил и вполне удовлетворил Роуз. Она опустила брови, кивнула головой, произнесла итоговое «ОК!» и указала мне на мое рабочее место за одним из письменных столов в комнате для сотрудников.
В состав работников библиотеки входили еще два клерка (громкие, несколько экзальтированные дамы средних лет: Со­фия и Мэрилин), а также заведующая библиотекой Мэри (которая была в то время в отпуске), ее заместительница – старший би­блиотекарь Салли, «взрослый» библиотекарь Анна (украинка из второй эмиграции) и детский библиотекарь Майкл. Прикреплены к филиалу «Джамайка-Бей» были также уборщик, двухметровый молодой парень Скотт (который говорил басом, соответствую­щим его габаритам), и охранник, имя и облик которого за давно­стью лет стерлись из моей памяти. В общем, это был весьма рас­ширенный штат для такой с виду маленькой библиотеки. «Они здесь, наверное, не перетруждаются», – с надеждой подумала я. (Я ошиблась, так как даже не представляла, сколько может быть дел, обязанностей и разновидностей работ, необходимых для нор­мального функционирования такой вот  американской районной библиотечки.)
Все сотрудники прониклись сочувствием к моему статусу но­вой иммигрантки и отнеслись ко мне с пониманием и сопережи­ванием.

– Вот пишущая машинка! – Сказала Роуз. – Вы умеете печа­тать?
– На скорость печатать я не смогу, но медленно умею… без проблем.
– Это хорошо. На скорость нам не надо. Главное, чтобы без ошибок. Молодой человек, который работал на вашем месте, пы­тался тыкать по клавишам пишущей машинки карандашом. Как Вы догадываетесь, он не выдержал испытательного срока и был уволен, – многозначительно сказала Роуз мне в назидание, чтобы я осознала всю ответственность первых шести месяцев испыта­тельного срока.
– Ну, я постараюсь справиться. Во всяком случае, варварски стучать карандашом по клавиатуре пишущей машинки не буду, – отшутилась я.
Потом был ланч, и я полетела домой что-нибудь перекусить и проверить, как там  Раечка управляется с моим непоседой-сы­нишкой.
Библиотека открылась в час дня. Роуз сразу поставила меня на выдачу, наскоро показав, что надо делать. А делать нужно было следующее. Читатели подходили с горой книг, которые хотели взять на дом. Книги подразделялись на три категории: взрослые, детские и взрослые с оплатой по десять центов в день – из до­полнительной платной коллекции. Каждой категории книг соот­ветствовала карточка особого цвета с датой возврата материала. Нужно было правой рукой очень быстро взять у посетителя би­блиотеки читательский билет, положить его перед фотоустрой­ством, затем последовательно открыть каждую книгу на по­следней странице, вынуть из кармана книги белую карточку с названием и автором, положить лесенкой поверх  читательского билета, чуть ниже, потом добавить ступенькой еще ниже карточ­ку определенного цвета с датой возврата книги и, ударив ладонью левой руки по рычагу фотоустройства, запечатлеть всю эту трех­этажную трансакцию на фотопленке. То же самое нужно было проделать с каждой книгой каждого читателя. Стоял 1980-й год. Компьютеры в американских библиотеках только зарождались. Бруклинская публичка была в этом смысле одной из отстающих в стране. Квинсовская библиотека, с которой мы вечно соревно­вались, уверенно лидировала в сфере компьютеризации и автома­тизации.
Роуз поставила меня на выдачу книг на целых два часа, хотя норма, как я потом выяснила, была полтора часа. По-видимому, ей хотелось проверить меня на сообразительность и физическую и моральную прочность. К концу второго часа я уже слабо сооб­ражала, какую карточку куда надо было класть, и, словно робот, стучала левой рукой по рычагу фотоустройства.  Голова гудела, левая ладонь дико разболелась и опухла с непривычки от посто­янных ударов о рычаг.
У финиша своей «вахты» я только  молила Бога, чтобы не грохнуться в обморок. Но судьба была ко мне в последнее вре­мя милостива. В обморок я не упала, с достойным видом и вну­тренней дрожью, известной только мне одной, закончила выдачу книг и влетела отдышаться и перекусить в комнату отдыха, кото­рая также служила столовой. Здесь все было приспособлено для удобства сотрудников: стол со стульями, диван, электрическая плита, тостер, кухонные шкафчики с посудой и холодильник. Ус­ловия для работы членов профсоюза (а ими были все сотрудники библиотеки, кроме меня, клерка на испытательном сроке) были четко оговорены в рабочем контракте.
В столовой сидел Майкл, листал журнал «Плейбой» и жевал яблоко. Увидев меня, он попытался прикрыть красочно-эротиче­скую страничку журнала салфеткой. Но я все же заметила эту его попытку и понимающе улыбнулась, мол, не выдам. Что же, дет­скому библиотекарю нельзя почитать литературу для взрослых!
– Ну, как прошло боевое крещение? Вы очень устали? – сочув­ственно спросил Майкл.
– Если честно, да. Ну, ничего. Это только начало. Я справлюсь.
Майкл был чрезвычайно добрым, немного странным, нежена­тым парнем лет тридцати. Я так и не разгадала, к какой он принад­лежал ориентации. Он стал детстким библиотекарем по призванию, так как любил ребятню и во время программ для самых маленьких и школьников увлеченно рассказывал своим юным клиентам вся­кие байки и сказки и даже фокусы показывал. Дети его обожали. Сотрудники относились к нему несколько снисходительно, как к большому ребенку. Впоследствии мы подружились. Майкл оценил мое трудолюбие и целеустремленность и однажды изрек:
– Думаю, что через лет этак пять-шесть ты будешь работать моим супервайзером.
Я тогда только посмеялась над столь химерической перспек­тивой.
После брейка Роуз поручила мне оформлять периодику. Это было довольно интересное занятие, так как через мои руки про­ходили все журналы и газеты, которые выписывала наша библи­отека.  Можно было украдкой просмотреть какой-нибудь журнал, например, Vouge или Ladies’ Home Journal и пробежать глазами приглянувшуюся статейку, например, о том, как правильно жить, чтобы быть счастливой, вкусно и полезно готовить, как воспиты­вать ребенка, а заодно и нерадивого мужа, словом,  любую статью на тему how-to. Все это было мне, бывшей советской женщине,  в диковинку, и я кайфовала над периодикой.
Но мое блаженство продолжалось недолго. Ровно в три часа дня в библиотеку буквально вломилась толпа школьников и ро­дителей с детьми разного возраста. Вся эта пестрая, многоголо­сая толпа гудела, галдела и чувствовала себя в стенах библиотеки весьма вольготно. Ну, хоть святых выноси! Я, привычная к со­ветским библиотекам, в которых было слышно, как муха проле­тит, пришла в сильное недоумение, и, можно сказать, в состояние культурного шока. Мой беспомощный взор упал на охранника, который почему-то спокойно стоял у входа и ничего не предпри­нимал, чтобы погасить эту «взрывоопасную волну демократии и свободы» без берегов. Только, когда кто-нибудь из расшалив­шихся детей громко ругался ненормативом или швырял в друго­го ребенка книжкой, охранник подходил к нарушителю покоя и строгим голосом приказывал ему выйти вон подышать свежим воздухом и не возвращаться до завтрашнего дня.  (Для того, что­бы запретить проблемному ребенку посещать библиотеку на бо­лее долгий срок, требовалось специальное решение библиотечно­го Отдела охраны и безопасности.)
Так прошел мой первый трудовой день в американской рай­онной библиотеке. Впоследствии я постепенно привыкла к  раз­личиям между советской и американской системой публичных библиотек и очень скоро то, что в первые дни меня повергло в со­стояние недоумения, возмущения или восторга, начала восприни­мать как само собой разумеющиеся особенности, факты, нюансы.
С читателями у меня сложились отношения самые коррект­ные. Большинство посетителей библиотеки  восприняли меня  просто как одну из сотрудниц, не выделяя никак и ничем. Неко­торые же, весьма любознательные, услышав мой легкий акцент, сразу спрашивали:
 – Откуда вы приехали?
–  Из России, город Москва, –  отвечала я не без гордости.
– Ой! Там, наверное, очень холодно! –  восклицали они,  под­нимая глаза к потолку.
– О да! – восклицала я в ответ.  Не хотелось их ни в чем раз­убеждать. Да и зачем?

– Сегодня мы займемся оформлением списанных книг, – ска­зала Роуз, – вводя меня в курс дальнейших обязанностей клер­ка. Она подвела меня к  двум библиотечным тележкам, до отказа нагруженным книгами, которые необходимо было списать. Кни­ги выглядели, с моей точки зрения, прекрасно: нестарые (всего лишь годичной давности) нерваные, немятые.  Любитель Книги с большой буквы, прочно сидевший во мне с детства,  конечно, не выдержал такой «откровенной бесхозяйственности и разгильдяй­ства» и подал тихий, но возмущенный голос:
– Хорошие книги, Роуз. Можно узнать, зачем их надо списы­вать?
– Дело в том, что эти книги уже прошли пик своей популяр­ности и циркуляции. Теперь они будут стоять на полках мертвым грузом. Библиотека не резиновая. К тому же, мы каждый день по­лучаем новые поступления. Книгохранилища у нас нет. Поэтому все, что устарело и плохо циркулируется, мы сначала списываем, потом или выбрасываем на помойку или продаем нашим читате­лям по низкой цене: двадцать пять центов за книгу в мягкой об­ложке, пятьдесят центов – за книгу в твердой.
– Книги – на помойку! – Из меня вырвался естественный воз­глас негодования. – Опомнившись, я уже более спокойно доба­вила. –  Жаль, что вы не отправляете списанные книги в другие страны, например, в Советский Союз. В Союзе настоящий книж­ный дефицит и даже голод,  – внесла я деловое предложение. Роуз засмеялась и игриво посоветовала мне послать об этом меморан­дум директору Бруклинской библиотеки. Осознав всю абсурд­ность моего предложения, я тоже рассмеялась.
Прошло две недели. Мэри, заведующая библиотекой, вернулась из отпуска. Мэрилин говорила, что Мэри – святая. Не знаю, как насчет святости и непогрешимости, но могу сказать, что наша заве­дующая была чрезвычайно добрым, отзывчивым и дальновидным человеком. Увидев мои старания, а, также оценив университетское образование, она сразу решила мне помочь. Мэри обратилась в отдел кадров и выхлопотала для меня должность помощника би­блиотекаря (librarian-trainee) при условии поступления в Высшую библиотечную школу. Так что работать клерком мне пришлось каких-то полгода. Потом я поступила в Пратт-Институт на про­грамму для получения степени магистра  по информатике и библи­отечному делу (Master’s Degree in Library and Information Science).  Меня перевели в другую районную библиотеку и сразу повысили зарплату аж до тринадцати тысяч в год.

Моя новая библиотека «Канарси» уже была немного подальше от дома: пять минут на автобусе или двадцать минут пешком. Би­блиотекой заведовала чрезвычайно полная женщина средних лет с правильными чертами лица и громовым голосом. Звали ее Миз Лаура Розенблюм. Почему не Миссис и не Мисс – явилось для меня загадкой, которую тут же разрешила сама Лаура.  Как только я, новоприбывшая иммигрантка, не разбиравшаяся в нюансах со­временного английского языка и тонкостях понятия «феминизм», попыталась назвать ее Миссис Розенблюм, она громко протесту­ющее заявила:
– Я хоть и замужем за мистером Розенблюмом и ношу его фа­милию, но принадлежу самой себе.  Я – личность, и поэтому про­шу называть меня исключительно Миз Розенблюм. (Со звонким «З».) Надеюсь, это вам понятно?
– Понятно. Извините, Миз Розенблюм, – промямлила я. Это больше не повторится. –  На самом деле, мне было понятно толь­ко одно: начальницу надо слушаться, начальству перечить нельзя.
Пожалуй, этот маленький выговор был единственным, кото­рый я получила от Лауры за весь двухлетний период пребывания в библиотеке «Канарси». Лаура была, хоть и строгая женщина, но истинная демократка и либералка, как ни странно звучит это сочетание качеств ее характера и идейных убеждений. Она со­чувствовала  всем исторически «униженным и оскорбленным», а именно: новым иммигрантам, чернокожим, женщинам, детям и даже преступникам. Была категорически против смертной каз­ни, подчеркивая, что только Бог имеет право забрать у человека жизнь, так как только Бог  эту самую жизнь человеку дает. Зато неприятие смертной казни не мешало Лауре активно выступать за аборты, ведь запрет абортов нарушал права женщин. В общем, в характере Лауры и ее взглядах было, с моей, бывшей советской точки зрения, намешано много непонятного и противоречивого.
Мою непосредственную супервайзершу – старшего библио­текаря и заместительницу Лауры – звали Саманта. Ей в ту пору было лет сорок. Высокая, полная, с очень короткой стрижкой, веч­но в широченных брюках, свободных блузах-размахайках и не­пременно при огромных висячих серьгах, она часто улыбалась и звонко-заразительно смеялась.  Саманта как бы смягчала строгую и громогласную Лауру и вносила в рабочие будни веяние прият­ной непринужденности и радостного восприятия библиотеки и жизни вообще. Саманта учила меня библиотечному делу легко и, как бы походя, не слишком давила на мою зажатую иммигрант­скую психику, принимая во внимание мои сложные семейные об­стоятельства и учебу в институте.
У Саманты был муж (школьный учитель математики) и три хорошеньких дочери в возрасте от шестнадцати до семи лет. Она и семейную жизнь умела устроить как-то легко, не слишком бес­покоясь о порядке в доме. Я, правда, у нее дома никогда не была, но смела предположить, что там преобладала атмосфера некого хаоса.  Достаточно было заглянуть в машину Саманты, где на полу валялись пустые баночки из-под дринков и всякие разные бумажки (квитанции от покупок и оберточные пакетики). Саман­та часто любезно подвозила меня до дома, так как ей было по пути, и всякий раз приговаривала:
– Пожалуйста, не обращай внимания на мусор в машине! Не было времени убрать.
На что я ей успокоительно отвечала:
– Да что твоя машина! Ты бы посмотрела, сколько пыли у меня в квартире! Работа, учеба, домашние задания  и ребенок. Когда мне убирать-то?
Мы с Самантой понимали друг друга, и я ей очень благодарна за то, что мой первый, самый напряженный, год работы помощ­ником библиотекаря и одновременной учебы в Пратте прошел гладко, без эмоциональных срывов.
Чтобы удержаться на работе и выжить, я крутилась, как белка в колесе. Степень Магистра по информатике светила мне путе­водной звездой. Я шла вперед, как лошадь с шорами на глазах, не глядя по сторонам, не видя всяческих соблазнов и красот жизни. У меня не было ни минуты свободного времени расслабиться, по­думать, осмыслить свою жизнь, не говоря уж о том, чтобы писать стихи. (Я вернулась к творчеству только в конце 80-х годов.) Я не имела права просто сесть и почитать книгу не по программе, а из интереса к предмету, для души, для удовольствия. А коллек­ция художественной и научно-популярной литературы, включая биографии знаменитых людей, была всеобъемлюще заманчива и удивляла меня (выросшую в эпоху советских запретов на произ­ведения инакомыслящих) полным отсутствием цензуры. На пол­ках можно было найти «Капитал» и «Коммунистический мани­фест», биографии императрицы Екатерины Великой, Наполеона, императора Николая II,  Ленина,  Сталина, Троцкого, Мао Цзэду­на и Че Гевары, а также «Mein Kampf» Адольфа Гитлера. (В мою бытность работы в «Иностранке» «Mein Kampf» и биографию Троцкого разрешалось почитать только по особому допуску – в спецхране.) Я подходила к стеллажам, брала в руки книги, взды­хала и думала: «Ничего, ничего! Еще несколько лет учебной кру­говерти, и я обрету безграничную читательскую свободу…»
Здесь хочу сделать некоторое отступление об исторически за­прещенных книгах. В Бруклинской публичной библиотеке цензу­ра распространялась разве что на порнографическую литературу, но далеко не так дело обстояло с некоторыми произведениями в других штатах и других библиотеках Америки. Запрещенны­ми  книгами (banned books)  в отдельных школьных и публичных библиотеках в свое время  считались, например, романы:  «Над пропастью во ржи» Сэлинджера (за вульгарность, оккультизм, на­силие и сексуальные сцены), «Прощай, оружие!» Хемингуэя (за сексуальность содержания), «Приключения Гекльберри Финна» Марка Твена (за расизм) и др. Интересно, что именно эти книги были переведены на русский язык и стали доступны широкому советскому читателю.

У меня не было времени не только почитать, но даже пооб­щаться с друзьями и написать лишнее письмо в Москву родите­лям, не говоря уж о том, чтобы сходить в кино или в музей. Денег свободных у меня тоже не было, ибо те крохи, которые я зараба­тывала, полностью уходили на жизнь, включая квартирную рен­ту, питание, самые необходимые в быту вещи и бэбиситтеров для моего сынишки. (С мужем в то время я находилась в процессе развода, и он мне больше не помогал ни с ребенком,  ни матери­ально.  Впрочем, какой с него, безработного, был спрос!)
В Пратте я брала два вводных курса: один легкий –  экскурс в библиотековедение – и другой, очень трудный для меня курс, – о применении компьютеров в библиотечном деле. О компьютерах я в те годы не знала ровным счетом ничего. Первое время я сидела на лекциях, тупо уставившись на преподавателя, как отморожен­ная, и думала только о том, что будет со мной, если я провалю этот курс. Но, к счастью, по ходу курса у меня в голове наступи­ло просветление, да и преподаватель наш оказался чрезвычайно либеральным и всепонимающим. В итоге, я написала курсовую работу на отлично и такую же оценку получила за весь предмет. Окрыленная первой победой, я продолжала учебу, уже не стра­шась провалов в усвоении библиотечных наук и увольнения с ра­боты.
Лаура обучала меня, как проводить визиты школьников (class visits), когда в библиотеку приходит целый класс во главе с учите­лем и группой родителей для поддержки безопасности и дисци­плины. Иногда везло:  выдрессированные дети (из католической школы или иешивы) входили молчаливыми парами в библиотеку, дружно усаживались в аудитории и почти без замечаний со сто­роны учителя и библиотекаря сидели смирно и слушали  все, что я говорила. А говорила я о правилах пользования библиотекой, различных программах и впридачу рассказывала им содержание какой-либо интересной книги. А частенько случалось и так. Вла­мывались ребятки (из городской школы – public school) совсем не дружной толпой, не обращая внимания ни на учителя, ни на библиотекаря, разбредались по залам библиотеки, хватали книги с полок, швыряли их на столы или на пол, и не было никакой возможности укротить эту неуправляемую орду. А учитель… Что учитель? Учителю ученики еще в школе поднадоели, и ему (или ей) хотелось пустить все на волю волн, расслабиться, отдохнуть и полистать глянцевые журналы.
Особенно тяжело было справляться с группами детей больных аутизмом. Их тоже приводили в библиотеку для всеобщего раз­вития или, возможно, для галочки в перечне классных мероприя­тий. Эти больные дети были абсолютно не управляемы. Некото­рые из них кричали и катались по полу. Иногда удавалось занять кое-кого из них книгой в яркой обложке.
А коллекция детских книг в библиотеке, надо сказать, была прекрасно подобрана: притягательна иллюстративно, разнообраз­на по содержанию и возрастным категориям: от самых маленьких до учеников шестого класса. Советским детям такие книги могли разве что присниться. Я приносила домой  «Зеленые яйца и вет­чину», «Кота в шляпе» и другие запредельно фантастические  ос­мысленные бессмыслицы знаменитого Доктора Сюсса и читала перед сном моему сыну.
– Ну, что будем читать сегодня? – спрашивала я мальчика с на­деждой, что он попросит какую-нибудь другую книжку
– «Зеленые яйца и ветчину», – упрямо повторял ребенок. И я читала снова и снова о зеленых яйцах, чувствуя, что постепенно зеленею сама.

Молодой библиотекарь итальянского происхождения, Эдди, тренировал меня, как показывать посетителям кино. Выбирали, как правило, старые классические фильмы типа «Лоренс Аравий­ский», кинокомедии с участием  Лорела и Харди, Чарли Чаплина и другие. Для меня, замученной учебой, работой и домашними делами, когда времени в обрез и даже некогда посмотреть теле­визор, показ фильмов в библиотеке был настоящим праздником и прорывом из плотной цепи однообразных звеньев моей новой жизни.
Однажды нас с Эдди послали на собрание в Центральную би­блиотеку. Вернее, послали Эдди, а заодно и меня, чтобы приуча­лась к посещению оных. А их, этих профессиональных сборищ было ой как много! Пожалуй, даже больше, чем в московской «Иностранке», на Курсах иностранных языков при Министерстве Внешней Торговли и в МГУ.  Эдди было поручено прослушать лекцию о справочных материалах, просмотреть новые поступле­ния и сделать рекомендации для пополнения нашей коллекции. Мы все проделали, как полагалось, и после полудня отправились к себе в «бранч» (филиал). По дороге Эдди предложил зайти в местный ресторанчик на ланч. Это было мое первое посещение хоть и маленького, но все же ресторана, в Америке. Эдди заказал себе туна-сэндвич, а я попросила сэндвич из ветчины с сыром, помидорами, салатом и майонезом. Ответом официанта было аб­солютное молчание. Он пришел в состояние ступора. И глаза мо­его итальянского спутника, ну разве что не выкатились из орбит.
– Ты что, спятила?  – прошептал Эдди. –  Это же кошерный ресторан. Они свинину не подают, тем более, с сыром!
– Так почему же ты мне ничего не сказал? Откуда мне знать, что этот ресторан кошерный? – прошипела я в ответ и густо по­краснела.
– Я думал, что ты умеешь читать вывески…
Я, конечно, умела читать вывески, но мне даже в голову не могло прийти, что католик Эдди поведет меня в кошерный ресто­ран. Было так неловко и жутко стыдно перед Эдди и официантом. Но я ведь была новой иммигранткой из Страны Советов, а нашей новоиспеченной американской братии многое прощалось. В ито­ге, я тоже заказала туна-сэндвич, и инцидент был исчерпан.

Библиотека «Канарси» по контингенту читателей в то далекое время считалась вполне приличной.  То есть, среди постоянных по­сетителей была устойчивая группа  интеллигентных женщин сред­него возраста и (небольшой группы мужчин) среднего достатка, которые следили за списком бестселлеров, заказывали популярные книги и даже если не находили то, что хотели в бесплатной коллек­ции, охотно брали на дом те же названия из платной.
Настоящим бичом, напастью и дурной славой района Канарси была находящаяся неподалеку от библиотеки High School (сред­няя школа с 9 по 12 класс). Старшеклассники заканчивали заня­тия где-то в 2-3 часа дня и огромной шквальной волной выпле­скивались из школы, где долго сдерживали страсти, порожденные гормональным брожением, и обрушивались на улицу Рокавей-Парквей, угрожая смести на своем пути, все, что мешало их про­движению в сторону сабвея. А путь их лежал мимо библиотеки. Как только первые великовозрастные школьники показывались на улице, наш охранник, ветеран корейской войны, седоусый Ми­стер О’Брайан, напоминавший обликом старого гусара, нарушая все правила, благоразумно запирал библиотеку на замок изнутри (вместе со всеми находящимися там читателями). Так мы все си­дели в осаде, пережидая взрывоопасное время разгула страстей молодого поколения.
– О’Брайан! – Гремела на всю библиотеку Лаура. – Они уже прошли? Все спокойно?
– Прошли, прошли. Можно открывать двери.
И двери библиотеки снова распахивались, выпуская наружу невольно застрявших внутри читателей и впуская новых.
Саманта приобщала меня к  прочитыванию (проглатыва­нию, просмотру) и  обязательному запоминанию американской, английской и мировой классики. Мне это было делать приятно и отнюдь не трудно, так как многих авторов я прочитала еще в русском переводе в детстве, в юности и в МГУ. Американским школьникам задавали на дом прочитать что-либо из классики и написать о прочитанной книге доклад, по-английски – book report. В библиотеку приходили дети и подростки и спрашивали книги во временном диапазоне  от Гомера до Сэлинджера. И надо было быстро найти нужную книгу на полке или принять заказ.
Саманта учила меня, прежде всего, как правильно проводить интервью с читателями, чтобы сначала понять, какая информация им нужна (частенько они и сами не знали, за чем конкретно при-шли в библиотеку) а потом уж, в силу своих знаний, сообразитель­ности и способностей, эту информацию читателям предоставить.
У меня есть рассказ из серии «нарочно не придумаешь» о раз­ных курьезных историях, в которых я была прямой участницей, сидя за справочным столом – on the reference desk. Называется этот рассказ «А у нас в библиотеке». Вот небольшой отрывок из этого рассказа:

«Что-то сегодня совсем нет школьников?» –  удивляюсь я про себя, искушая судьбу. Тут же ко мне подлетает парочка стар­шеклассников. Они держатся за руки и трутся друг о друга, как юные щенки. Девушка раскрывает рот:
– Ой, а мне нужна книжка.
– Какая? – вежливо спрашиваю я. – Название, автор.
– Ван Гог, «Ворон», – выпаливает девица одним духом.
– Что-что? – удивляюсь я.  – Ты, милая, что-то путаешь. Ван Гог – это голландский художник, а «Ворон» – стихотворе­ние американского поэта Эдгара Аллана По.
– Вот-вот. Именно то самое. – С облегчением вздыхает девица. – Это мне и нужно.
– Что тебе нужно, милая? – устало уточняю я. – Книга о Ван Гоге или стихотворение Эдгара Аллана По «Ворон»?
Девица смотрит на меня пустыми глазами. Она и сама толком не знает, что и кто ей нужен: то ли Го, то ли По. Ну, тут я беру инициативу в свои руки. Мы идем к полкам искать томик Эдгара Аллана По со стихотворением «Ворон». Нам повезло: «Ворон» на месте, пока не улетел. Глаза девицы излучают безграничное до­верие ко мне, библиотекарю, и невыразимое счастье, что пробле­ма так быстро разрешилась. О, если бы все проблемы так просто решались! В нашем мире не было бы проблем.

Из «Канарси» меня перевели еще дальше от дома – во «Флет­ландс». В эту библиотеку уже надо было добираться двумя ав­тобусами. Если везло со стыковкой автобусов, дорога занимала полчаса. А если эту самую магическую временную стыковку про­пустишь, приходилось ждать второго автобуса буквально до по­синения зимой и до седьмого пота – в летнюю жару.
Я к тому времени уже набрала половину кредитов для полу­чения степени Магистра библиотечного дела и информатики. Так уж получалось: чем ближе я подходила к заветной цели стать дипломированным библиотекарем, тем дальше от дома меня по­сылали работать. Можно было, конечно, отказаться от перевода и еще на пару лет застрять в «Канарси» – пока не окончу курса обучения. Но в случае отказа администрация библиотеки, как го­ворили добрые люди, уж непременно бы наточила на меня зуб и впоследствии притормозила бы мою карьеру. Библиотекари в Америке, впрочем, как и всюду в мире, зарабатывали крайне мало, и единственный способ значительного прибавления к зар­плате был связан с продвижением по служебной лестнице. Сна­чала стать просто библиотекарем, потом старшим (senior) библи­отекарем, потом библиотекарем руководящим (supervising). Ну, а если очень повезет, то где-то ближе к пенсии – можно было до­служиться до звания главного (principal) библиотекаря. Такая вот у нас существовала иерархия. Спешу сразу заметить, что до глав­ного библиотекаря я так и не дослужилась.
В конце семидесятых – в самом начале восьмидесятых годов (пока эту лавочку обмена людей на зерно не прикрыли) в Нью-Йорк хлынула мощная волна еврейских беженцев из бывшего СССР. Эти новые беженцы были совсем не похожи на тех бед­няков, малообразованных, многодетных, говоривших на идише, которые приплывали на пароходах в Америку в конце 19 – начале 20 века.  Среди иммигрантов третьей волны многие привезли с собой, кроме чемоданов, багаж среднего и высшего образования. Они, прежде всего, стремились освоить английский язык, при­обрести подходящую профессию, которая бы их кормила, или подтвердить свою, привезенную оттуда специальность, сдачей экзамена на врача, медсестру, инженера, программиста… Раство­рения в котле американской культуры (melting pot) было для них все же недостаточно. Они хотели также сохранить свою культу­ру и читать на русском языке книги и периодику. Термин melting pot устаревал,  он больше не отражал реальной иммигрантской жизни, постепенно превращаясь в термин salad bowl (миска с са­латом).
В библиотеках «Канарси» и «Флетландс» в обязательном по­рядке имелись книги на иностранных языках: французском, ис­панском, итальянском, польском, русском и др. Их было ничтожно мало, но они все же присутствовали и обновлялись ежемесячно, извлекаемые из закромов Бруклинской центральной библиотеки, и назывались громким словом «Коллекция книг на иностранных языках». Русских книг на полке было ничтожно мало, может, 10-15 штук. В основном, классика (Толстой, Достоевский, Чехов, На­боков, Пушкин). Помню, в библиотеке «Канарси» одиноко стояла кем-то подаренная, пухлая и увесистая, заботливо переплетенная, Библия. «Лолиту» Набокова охотно читали, так как еще в Союзе наслышались об этом романе, сначала наделавшем скандал в об­ществе и литературных кругах, а потом возведенном в степень шедевра. Библию на дом не брали: не приучен был homo soveticus к божественной литературе.
Толстой, Достоевский, Чехов и Набоков имелись так же в ан­глийском переводе и входили в списки обязательной литературы для старшеклассников – school assignment. Творения Пушкина не входили в обязательную школьную программу, но зато чита­тели о нем все же слыхали, так как имя великого русского по­эта курьезным (для моего восприятия) образом было включено в справочную книгу «Great Negroes Past and Present» – «Великие негры прошлого и современности». Мне сие утверждение ка­залось бредовым, но, согласно  Википедии, по правилу «одной капли крови», в штатах Флорида, Мэриленд и Миссури  человек  с 1/8 примесью негритянской крови, октарон, (а в федеральном округе Колумбия даже с 1/16) считался когда-то цветным. Итак, Александр Сергеевич Пушкин принадлежал к черной расе, но, как в известном анекдоте, мы его любим не за это.
Вернемся к теме русскоязычных иммигрантов третьей волны. Они приходили в библиотеку и просили русские книги, по кото­рым изголодались в доперестроечной России: Солженицына, До­влатова, Цветаеву, Пастернака, Бродского, Елагина, Гроссмана, Аксенова и др.
 Я к тому времени уже закончила Пратт-Институт и делала первые шаги своей библиотечной карьеры, получив должность полноправного библиотекаря. А это значит, что я приобрела голос в формировании коллекции районной библиотеки и имела право посылать меморандумы в Центральный отдел комплектования, объясняя ситуацию, что  появился большой спрос на русские кни­ги, значит, необходимо этот спрос удовлетворить и таким образом увеличить циркуляцию материалов. А с ростом циркуляции (обо­рота) потенциально возрастет и библиотечный бюджет, который будут определять городские власти Нью-Йорка.
Кроме меня, в Бруклинской публичке появились другие рус­скоязычные библиотекари. Администрация библиотеки реши­ла идти в ногу со временем и сформировала из нас комитет по закупке книг на русском языке. Раз в квартал мы собирались и отправлялись в Манхэттен (в начале 80-х – в магазин Камкина, позднее – в другие книжные магазины) для закупок русских книг. Проводили в магазине весь рабочий день, дотошно и бережно от­бирая авторов и названия книг.
В постперестроечное время процесс закупок русских книг по­менялся. Выбирали уже не по одной книжечке, а  оптом и через посредников, все подряд, что предлагал книжный рынок России: классику, детективы, любовные и бульварные романы, страшил­ки, авантюрно-приключенческие романы типа догоняй-стреляй, переводную и  научно-популярную литературу how-to.  В насто­ящее время основным поставщиком русскоязычных материалов (книг и видеодисков) служит книжный магазин Санкт-Петербург, что на Брайтоне.

Продолжая продвигаться по служебной лестнице, я переходи­ла из одной районной библиотеки в другую. Начальство говори­ло: «Хочешь повышение по службе, иди туда, куда мы тебя посы­лаем: а именно, в неспокойные районы негритянско-испанского гетто, типа «Бушвик» и «Ист Нью-Йорк». Я уже водила машину, битую-перебитую Шевроле «Малибу-Классик», и изъездила на этой машине Бруклин с севера на юг и с востока на запад. В Буш­вике меня свела судьба с двумя, весьма колоритными личностя­ми: Гаитянином Филиппом и чернокожей американкой Линдой.
У Филиппа была потрясающая биография, почти как у гра­фа Монте-Кристо. После прихода к власти Папы Дока, Филипп, гаитянский аристократ, владелец плантаций, юрист по образова­нию, полковник береговой охраны, был приговорен к смертной казни. Ему удалось бежать из-под стражи сначала в Мексику,  а потом эмигрировать в Америку. И здесь, в Нью-Йорке он полу­чил дополнительное библиотечное образование и стал обычным заведующим библиотекой. Надо же было как-то зарабатывать на жизнь… Правда, впоследствии Филиппу удалось снова разбога­теть торговлей недвижимостью.
Линде в пору нашего знакомства и сорока не было. Высокая, шумная, полная, лицом похожая на Уитни Хьюстон, а телом на Куин Латифу, она была чрезвычайно активной, веселой, доброй и, даже щедрой, женщиной. Работы старшего клерка ей было мало. Линде нужна была дополнительная деятельность для при­внесения разнообразия в рутину библиотечной жизни. Она пре­красно готовила и частенько устраивала за свой счет «parties» (вечеринки) для коллег, принося из дому не только продукты, но также посуду, столовые приборы и даже подсвечники. Чтобы все выглядело по первому классу!
В 1986 году у меня в Москве умерла мама. На похороны меня не пустили, хотя перестройка уже началась. В Советском посоль­стве, куда я позвонила, мне откровенно сказали: «Девушка, и не мечтайте пока ехать в Москву. Еще ничего не изменилось. Мы Вам можем только посочувствовать».
По случаю смерти мамы мне полагался четырехдневный отпуск. Я сидела дома, звонила папе в Москву и плакала вме­сте с ним.  А когда вышла на работу, Линда протянула мне от­крытку с выражением сочувствия моему горю и вложенными в конверт деньгами – $50.00. Я поблагодарила ее и спросила, зачем она дала мне деньги, ведь меня не пустили в Москву, и расходов на похороны у меня нет.  «Есть, есть расходы. Ты ведь каждый день, наверное, звонишь в Россию. А это дорого стоит!». И действительно, тогдашние международные звонки обходились мне в копеечку.  Не то, что теперь: платишь пять долларов за телефонную карточку и можешь говорить более тысячи минут.
Клиентами библиотеки Бушвик, в основном, были дети из ла­тинос и афро-американцев, так называемые, latchkey kids (дети, с ключами на шее). У этих детей был выбор: прийти после школы в пустую квартиру, так как родители были на работе, или провести время до возвращения родителей в библиотеке. Родители, да и сами дети, предпочитали библиотеку пустой квартире. Это моло­дое шумное племя влетало в библиотеку и гужевалось там около трех часов, до закрытия здания или до прихода домой родителей. То есть, библиотека играла роль бесплатного, очень удобного рай­онного бэбиситтера. Юные читатели быстро делали (или совсем не делали) уроки и оставшееся время болтались из угла в угол в поисках приключений на свою и нашу голову. Чтобы их как-то занять и предотвратить непредсказуемые последствия безделья, мы каждый день устраивали всевозможные детские программы: показывали кино, учили детей рисованию, читали им книжки, развлекали настольными играми. По праздникам  (на Рождество, День Святого Валентина, День отца, День матери, Хэллоуин и т.д.) мы готовили для детей особые, праздничные программы и даже концерты. На программы отпускались дополнительные средства. Город был к библиотекам щедр.
Проработала я в библиотеке «Бушвик» полтора года, в общем, без проблем. Если не считать один случай. Выхожу я как-то на улицу после рабочего дня, иду к своей машине и не узнаю ее. Вроде моя машина и вроде не совсем… Детишки наши местные порезвились: разукрасили мою любимую  «Малибу-Классик» граффити сверху донизу. Да  так густо разрисовали, стервецы, что даже сквозь ветровое стекло трудно было разглядеть доро­гу. Сажусь я за руль, роняю слезы, очень медленно еду на мойку. Стекло отмыли, а вот весь остальной корпус машины пришлось перекрашивать. Обошлось это мне в копеечку, правда, страховка все же кое-что покрыла.

В 1991 году наша семья переехала на юго-запад Бруклина, по­ближе к океану и каналу, в «русский» микрорайон Sheepshead Bay (Шипсхед-Бей).  Имя свое  этот район получил по названию рыбы – sheepshead fish (рыба с овечьей головой), которую, по преданию, поймали в здешних водах. Мы купили хоть и не шикарную, но двухэтажную квартиру с тремя спальнями, скайлайтами и бал­коном, который выходил на тихий задний двор. По счастливой случайности, в библиотеке недалеко от нашего нового дома от­крылась вакансия заведующей. Проработав около десяти лет в должности заведующей в самых разных беспокойных районах Бруклина и понабравшись руководящего опыта, я смогла претен­довать на эту должность, которую, в конце концов, и получила.
Библиотека «Шипсхед-Бей» по площади была небольшой, но по циркуляции книг стояла в первой десятке районных библиотек Бруклина. Рядом была станция сабвея и пересечение линий ав­тобусов. Еще до открытия библиотеки у дверей в любую погоду стояли посетители, которые стремились первыми протиснуться в здание: кто за бестселлером, кто для того, чтобы занять место у компьютера, кто просто по привычке начинать день с забега в библиотеку. (Наконец-то, наступила компьютерная эра и для бру­клинской публички. В базу данных входил каталог материалов и информация о читателях.)  Кроме компьютеров для сотрудников библиотеки, в детской комнате и читальном зале для взрослых также установили компьютеры для посетителей, которые могли свободно в течение получаса пользоваться Интернетом  и дру­гими программами. Первое время даже разрешалось бесплатно распечатать небольшое количество страниц. Впоследствии все же стали взимать плату по десять центов за страничку. Бумага и картриджи дорожали.
Бранч «Шипсхед-Бей»  был средоточием контрастов. С од­ной стороны, центр общения читающей, благополучной публи­ки среднего класса, с другой – прибежище для бездомных алко­голиков и наркоманов. Бездомные завсегдатаи приходили, как правило, парами. Неопределенно-среднего возраста, грязные, краснорожие от алкоголя, ветра и солнца, клочковато-бородатые, издающие дурной запах, они сидели в глубине библиотеки за сто­лом среди стеллажей и дремали, изредка пробуждаясь и, огляды­ваясь по сторонам, выпивали явно что-то покрепче кока-колы. В жару спасались под журчащей прохладой нашего кондиционера, в холод и дождь – согревали свои  продрогшие, битые судьбой тела и лечили израненные души. С одной стороны, жаль было их по-человечески, с другой, – противно находиться рядом. Но вы­гнать их я не могла, ибо бездомные тоже имели права находиться под крышей общественного заведения. В одной из публичных би­блиотек штата Нью-Джерси администрация все же выгнала тако­го бедолагу-бомжа на улицу. Так тот подал на библиотеку в суд и выиграл дело. Истинная демократия восторжествовала. Об этой истории писали во всех газетах, говорили по радио и телевиде­нию; таким образом, нам, библиотечным работникам, был пре­поднесен урок осторожного обращения с бездомными.
Шипсхед-Бей становился все более «русским районом», мень­шим братом района  Брайтон-Бич. Мы закупали много русских книг. Наша «Русская коллекция» разрасталась, наступая на пятки и даже частично выталкивая англоязычную коллекцию. Что де­лать? Ведь количество стеллажей не прибавлялось. Да и по за­кону математики, если в сумме одно из слагаемых увеличивается, другое должно уменьшиться, уступить место первому. Некоторые американцы сначала открыто возмущались такому наступлению «русских», потом привыкли. Тем более, что система книжных за­казов действовала безотказно. Через библиотечный обмен можно было получить любую книгу не только из центральной бруклин­ской библиотеки и ее филиалов, но также из любой публичной или университетской библиотеки штата Нью-Йорк:  при одном лишь условии, чтобы эта книга реально была в наличии. Система заказов успокаивала недовольных. Страсти утихали.
Я пришла в библиотеку Шипсхед-Бей полная энергии и но­вых идей, как улучшить и разнообразить сервис. Казалось, воз­можности сами шли ко мне в руки. Одной из наших читательниц была Фрида Г., вдова, интеллигентная пожилая дама-пенсионер­ка, бывшая глава нашего библиотечного региона. Фрида много читала, иногда ходила в кино и на  концерты в залы бруклинских колледжей. В Манхэттен она уже не выезжала. Крутые, много­ступенчатые лестницы сабвея были не для ее артритных коленей. Физических сил у Фриды оставалось не так уж много, но духов­ная энергия все еще бурлила в ее худеньком теле и, не взирая на преклонный возраст, по-прежнему светлой и энциклопедически образованной голове. Фрида скучала, ей нужна была дополни­тельная деятельность. Я предложила ей организовать и возгла­вить локальный клуб читателей для обсуждения произведений лучших (на ее вкус), современных американских авторов. Фрида  сразу же согласилась, рьяно взялась за дело, и наш читательский клуб быстро приобрел популярность. Прошло почти пятнадцать лет. Клуб существует до сих пор, а Фриде, по моим подсчетам, скоро исполнится 90 лет. Она стала еще тоньше, высохла, сгор­билась, но ум ее по-прежнему светел, ни намека на  склероз и болезнь Альцгеймера.
Постоянным посетителем нашего «бранча» был странный, женообразный мужчина лет сорока пяти, небольшого роста, кру­глый, как сдобная булочка, с длинными, до плеч, полуседыми во­лосами и темными, чуть раскосыми глазами. Он сидел тихо в сто­роне, среди книг по искусству, и кропотливо, часами копировал работы известных художников-портретистов. Мы разговорились, его звали Том. По происхождению Том был наполовину Native American (индеец, потомок племени Майя). Он рассказал мне свою печальную историю. Был он прежде довольно успешным художником, но так случилось, что оказался на грани жизни и смерти, чудом выжил и вот, в благодарность Богу или судьбе за подаренную «вторую» жизнь хотел бы теперь принести какую-то пользу библиотеке и людям. Предложил себя в качестве волон­тера-учителя рисования. В библиотеке каждый день собиралась группа, так называемых, детей с ключами на шее. Их надо было обуздать и чем-то занять. Я согласилась на предложение Тома. Так образовалась наша студия рисования и живописи, которая от­крыла среди болтающихся без дела юных  нечитателей немало талантов.

Конец 90-х – начало 2000-х годов явились расцветом Бруклин­ской публичной библиотеки. Время рецессии еще не наступило и даже не маячило на горизонте. Штатные, городские и частные фонды, а также особые гранты на коллекцию, капитальный ре­монт, технологию и программы отпускались щедрой рукой. Цен­тральное здание и филиалы ремонтировались, перестраивались, приобретая модерново-отполированную внешность. Начался на­стоящий бум программ, в том числе, русских. Приезжали и соби­рали полные залы заокеанские и местные знаменитости: Евгений Евтушенко, Татьяна Толстая, Дина Рубина, Людмила Улицкая, Александр Межиров, Наум Коржавин, Александр Генис и другие.
Талантливые, но незнаменитые писатели русского зарубежья в Центральную библиотеку не приглашались, и невозможно было взять эту неприступную крепость, протаранить толстую стену снобизма. Местные авторы выступали в книжных магазинах, ев­рейских центрах и частных домах. Энергия моя в то время еще была на взлете, и мне захотелось помочь собратьям по перу, рас­ширить площадку их выступлений в Бруклине.  В 2002 году я организовала Бруклинский клуб русской поэзии.
Наш клуб существует уже десять лет. Мы встречаемся в не­большом, но красиво оформленном и уютном зале (примерно раз в месяц) в районной библиотеке Kings Bay.  Заручившись под­держкой сотрудников этой районной библиотеки, мы провели около ста литературно-музыкальных встреч. И зал был почти всегда полон. Среди выступавших у нас поэтов  хочу отметить, прежде всего, таких талантливых литераторов (из Нью-Йорка, других штатов и стран), как Ирина Акс, Лиана Алавердова, Рита Бальмина, Михаил Бриф, Александр Габриэль, Марина Гарбер, Александр Долинов, Ольга Збарская, Вера Зубарева,  Леонид Из­раэлит, Наталья Крофтс, Наталья Лайдинен, Игорь Михалевич-Каплан, Григорий Марговский, Наталья Резник, Михаил Рабино­вич, Георгий Садхин, Рудольф Фурман, Татьяна Щеголева и др. Частый гость в нашем клубе – известный Нью-Йоркский бард Василий Кольченко. Иногда дает концерты неповторимый драма­тизмом исполнения Борис Аронсон. Выступал у нас при полном аншлаге знаменитый трубач-джазмен Валерий Пономарев.
Устраиваем мы и встречи с прозаиками, авторами корот­ких рассказов. В программе «Женская проза – женская судьба» успешно выступили Нина Большакова, Галина Пичура, Татьяна Янковская, Анна Агнич, Елена Грачева и я, ваша покорная слуга. На вечере веселых рассказов зрители отметили особым внимани­ем и улыбкой тонкого юмориста – Михаила Рабиновича.
В меню нашего клуба входят также встречи с редакциями и авторами поэтических сборников и толстых  журналов. Мы не­однократно устраивали презентации таких широко известных из­даний, как «Побережье» (главный редактор и издатель – Игорь Михалевич-Каплан), «Слово/Word” (главный редактор – Лариса Шенкер), «Гостиная» (главный редактор – Вера Зубарева), «Сто­роны света» (главный редактор – Ирина Машинская), «Алеф» (главный редактор – Лариса Токарь). Не обходим мы вниманием и поэтические ежегодники-альманахи, такие как «Неразведенные мосты» (совместный Петербургско-Нью-Йоркский проект, соста­вители Ирина Акс и Рудольф Фурман), «Связь времен» (издатель и редактор Раиса Резник), «Нам не дано предугадать» (издатель и редактор Марк Черняховский), «Общая тетрадь» (составитель и редактор Михаил Ромм). Может, я кого-то или что-то упустила, не назвала, но искренне стремилась упомянуть, как можно больше имен авторов и названий периодических изданий, которых при­вечал и привечает наш Бруклинский клуб русской поэзии.
Бруклинский клуб русской поэзии тесно сотрудничает с Объ­единением русских литераторов Америки – ОРЛИТА (orlita.org, президент – Вера Зубарева, арт-директор сайта – Вадим Зубарев). Благодаря энергии и профессионализму Вадима и Веры Зубаре­вых, стали возможны видеотрансляции наших программ в живом эфире.  Наши литературные встречи смотрят в США, Израиле, России, Украине, Германии, других европейских странах и даже в Австралии.
Идет 2013 год. В нашей стране экономический кризис. Поч­ти прекратился поток новых эмигрантов, говорящих по-русски. Бюджет Бруклинской публичной библиотеки, да и других город­ских учреждений, значительно урезан. Поступление новых мате­риалов на русском языке свелось к минимуму. Но наш Бруклин­ский клуб русской поэзии не зависит от бюджета. Все программы мы проводим бесплатно. Поэты, прозаики и барды выступают перед публикой на чистом энтузиазме из любви к русскому языку и литературе.
Подрастает новое поколение детей и внуков из иммигрантских семей. Дети и молодежь в основном плохо говорят по-русски (или совсем не владеют русским языком) и не интересуются ни амери­канской, ни русской литературой. Читают русских классиков раз­ве что по школьной программе и в переводе на английский язык. Все это, конечно, печально. Но, тем не менее, мы – писатели и читатели русского зарубежья пока еще держимся... Надеемся про­держаться подольше и, может быть, то лучшее, что мы создали, останется для потомков.

Прошло тридцать два года с тех пор, как я начала работать клерком в Бруклинской публичной библиотеке. За это время здесь произошло столько значительных, можно сказать, кардинальных перемен, что мой небольшой очерк (воспоминания) не в силах их все охватить, перечислить, осмыслить. Да я и не ставила перед собой столь объемной задачи. Начну с того, что изменилось само понятие и значение слова «библиотека». Согласно Википедии, «библиотека – это собрание книг, произведений печати и пись­менности, а также помещение, где они хранятся». Книг, произве­дений печати и письменности становится все меньше. Их частич­но заменили сначала аудиокассеты и аудиодиски (books on tapes and CD’s), потом видеокассеты и DVD’s. А теперь все больше книг можно прочитать в электронном виде. Сидя у себя дома, от­крываешь свой аккаунт, скачиваешь на киндел электронную кни­гу и пользуешься ей три недели, после чего ты ее как бы сдаешь, то есть она исчезает, испаряется. Я, честно говоря, пока предпо­читаю книги в старом добром печатном виде: свечение экрана утомляет зрение. И вообще, хорошую книгу приятно подержать в руках. Но не исключено, что в скором времени мое пристрастие к печатному формату изменится. Все же надо идти в ногу с эпохой.
В библиотеке уже нет прилавков, и не стоят клерки на выдаче. Машины заменили людей. С машинами проще иметь дело. Они не раздражаются, не устают, не ошибаются, правда, иногда все же выходят из строя. За справочным столом все еще сидят би­блиотечные работники, выдают читательские билеты и, не отводя взгляда от компьютеров, отвечают на вопросы посетителей. Стар­шее поколение уходит на пенсию. Освободившиеся рабочие ме­ста никто не занимает. Штат сотрудников заметно сокращается.
Библиотека будущего видится нашей администрации мало­книжной или вообще бескнижной (bookless) и почти безлюдной. Сплошные компьютеры и машины для выдачи и возврата матери­алов. Ну, и, конечно, несколько человек из обслуживающего пер­сонала. Посетителей тоже будет значительно меньше. Зачем идти в библиотеку, когда можно всю информацию получить дома? От привычного понятия слова «библиотека» останется разве что по­мещение и название. Не знаю, как вам, а мне становится немно­го грустно от такой модерновой перспективы. Я закрываю глаза, впадаю в ностальгический настрой и вижу себя тридцать два года назад на выдаче книг: с молодой силой бью левой рукой по фотоу­стройству и катастрофически путаю все библиотечные карточки…