Солнечный Сухум... А помнишь те
Этажи, прошитые навылет?
Гонит море точки огневые
К роковой береговой черте,

За которой все, что не сбылось,
Все, чему эпохи не преграды,
Отлегло и снова улеглось
Донным прахом Диоскуриады.

Тень былых ли, нынешних руин
Защитит от зноя, а в придачу
Вспомни: приглашал к себе на чачу
Коренной сухумский армянин.

Рассказал про первую войну,
Выписку и беженцев волну
(Так еврей немыслим вне исхода).

Горько, но лишь в свете катастроф
Разглядишь основу всех основ,
Что зовется памятью народа.

Где-то отложилось: не сложилось,
Ни себе, ни месту не хозяин —
Замер, словно пулей уязвленный.
Вот юнец выказывает живость:
Пиво жрет, гогочет — рот раззявил.
Был и я такой, пацан зеленый.

Я резвился, заходились в пляске
И слова, и бабы, и устои...
Ну, чего ты, олух, пялишь зенки?
Ни застоя, ни отстоя, ни отмазки —
Быть старайся вечности достоин!

С воплями на станцию подземки
Драпанул стремглав. А мне — ни шагу!

Дух томится, и сомненье гложет:
Бог мой, не отмщенье ли даруешь?
Плащ да шляпа... Эй, перо и шпагу!
Времена не те, конец все тот же:

Бог мой, не прощенье ли даруешь
Гению, Судьба кому не ровня?

Свечерело. И манящ, и знобок
Блеск Тверской. Редеют экипажи.
Я пройду над бездной, обескровлен,
Оглянусь, смиренен и не робок,
На врата с архангелом на страже.

Метнешься юркою полевкою —
Гордись потом повадкой рысьей...
Отполовиненное легкое
Не тщась до целого домыслить,

Бессчетно сделаешь затяжек
До дыр додуманным свершеньям.
«Да ладно», — сын-подросток скажет,
Жена украдкой чмокнет в шею

И с круглым бременем подкатит:
«Потрогай, скачет прям, как заяц!»
А я, понятно — хватит, хватит —
Я занят, занят, занят, занят...

Мне три статьи грошовых выжать,
С подростком по душам, как следу...
Лекарства не забыть, и выжить,
Начать и снова до востребо...

Строку задвинуть в долгий ящик,
Метнувшись, вырваться из круга
И превратиться в снег летящий...

Ни звука! —
Когда беспомощны преграды
Под зябкой призрачной ладонью,
Когда и дышится, как надо —
С любовью.

Сказки эти расскажешь после,
У окна под звезднющим небом —
Чай в граненых, ириски вроссыпь,
Аскетичная в доску мебель.

Потому что по высшей мере
Преисполнена прошлым память,
И винтажный сердечный плеер
Притормаживает, но тянет

На крутую промветки насыпь,
Что прошила колок сосновый —
Замереть, ухнуть вниз по трассе
На равнину с крутого склона!

Мы, конечно, швейцарий-австрий
Альпы знали, крутили глобус
И в житейском своем пространстве
хохотали в глуши сугробов.

Выкарабкивались и лезли
И порою ломали лыжи...
За штрихкодовым редколесьем
Этот образ мне сердце выжег.

Мы карабкались мертвой хваткой
И с такой несказанной ложью...
Сказка вышла предельно краткой,
Но свою ты расскажешь позже.

Не считай во тьме ступени —
До азов иди на зов.

Вертикального томленья,
Загляни за горизонт.

То трепещет белый парус,
То грозы глобалит звук.

С ветром что-то в глаз попало,
Провоцируя слезу.

И слеза, что Бог приметил,
Докатилась до души
И впиталась, чтобы ветер
Не извел, не иссушил.