Пошути, гороскоп, но не зло шути,
У судьбы много заданных троп…
В мир явился я с годом Лошади —
Вот и топаю — топ-топ-топ…
Терпеливые добрые умницы —
Нету лучших друзей у людей,
Но одни моторы на улицах,
Горько: город забыл лошадей.
Светофоры мигают на площади:
Мы, мол, дети новейших идей.
Я уйду одинокой Лошадью.
Люди, предали вы лошадей…

Где ты? Отрываю лист календаря
Ливень вдруг сорвался с неба — где ты?
Снег вихрится — где ты? — видно, зря
Вспыхнула заря — ты где? — рассветы
Перешли в закаты, на углу букеты
Продают кому? — ты где? — благодаря
Светофору, я живой, но где ты?
Срок всему, а капли янтаря
сохраняют время — где ты? Это
Не бессонница, а проще говоря
Бреда откровенные приметы,
Где ты? — вторят горы и моря,
Больно бьют ответы-рикошеты…

Твое имя… не скажу однако,
Твое имя — не назвать никак.
Что любовь, где нет немого знака? —
твое имя — это мягкий знак…
А объятье — мягкий знак и твердый,
встретились по-русски инь и ян, —
переплетены и распростерты…
Чьим-то мягким именем я пьян.

Если можем отложить на завтра
нашу встречу — сможем на года.
Пустота разверзнется внезапно,
навсегда закатится звезда.
Прошлое словами не мани ты,
Не осилишь власти рубежа.
Если размагничены магниты —
неспеша их разъедает ржа…
Умирает время вне азарта,
все пропало, если не сейчас…
Сколько б раз не наступало завтра,
это завтра будет не для нас…

С любовью не спорят. И с горем.
С вулканом, закатом и морем…
Вне спора тайфун и цунами
и все, что случается с нами.
Какой еще выдвинуть довод,
чтоб внял дружелюбию овод?
Сильней аргументов — поступки.
как шрамы — у драмы зарубки.
Сомнительна мысль,
убедительно чувство.
Таинственна жизнь,
а от логики — грустно…

Как на площади Восстания — высотка,
сталинская красотка:
шпиль до неба!

Как на этаже двадцатом
свадьба, а на десятом
развод
с кулаками и матом

Как на восьмом рожают
на седьмом умирают
как на втором обмывают медали
под звон бутылок

как в подвале —
пуля в затылок!

Сталин находит актеров не только в кино,
в каждом из нас подсознательно вставлена
роль, где в отдельности и заодно
все мы невольно вживаемся в Сталина.
Где-то и жертва вмещает в себя палача —
Все демократы в сетях диалектики…

Пять минут я злорадно играл усача!
Спохватился…
А вы,
дорогие наследники?

Ну, как вы там в раю? В неведении, что ли,
Что существует ад и вопли вечной боли?
А под землей вулкан — не видно сквозь асфальт?
В большие города с неоновым фасадом
Вползают смертники, а с майским райским садом
Соседствует Содом и Бухенвальд!
Не внемлет слух, не различает око
Хотя бы одного среди рабов пророка!

Пусть по заслугам поэтам награда
или премия, но порой
на полке книги из первого ряда
перекочевывают во второй,
или навек покидают полку,
когда от них поубавилось толку.
Переменчивая библиотека —
литературное зеркало века.

По России в поезде без окон
(и во сне тот ад не видел Дант!),
от Лубянки до Владивостока
ехал гениальный арестант.
Умирая на каменоломне
(первый сборник «Камнем» он назвал),
что он вспомнил, бедный, что он вспомнил
в ледяном оскале синих скал?
Правду говорили — что-то птичье
было в нем, но уходил он в сень
вечного величья с Беатриче,
призывая Наденькину тень.

Айседора Дункан и Марина Влади,
Вы спасение ради… увы… се ля ви…
У Сергея стакан, игла у Володи,
неформат европейской любви.
Потому, что Россия со счастьем в разводе,
В разладе, не в моде — зови, не зови…
Но бессмертье Серёжи, бессмертье Володи —
В беспределе русской любви!

Избавься от вещей
от книг черновиков
будь снова нетаков
свободный и ничей
но где садовник тот
что от сухих ветвей
освободит — сдерет
ножовкою своей
вчерашнюю кору
наросты и сучки —
оставит на юру
ребенком у реки…

Звезда, скатившись за окоем,
заменяется черной дыркой.
Между белым и белым днем
Вставляется ночь копиркой.
Что-то я утерял и устал,
не помог и лирический допинг,
и любви моей оригинал
заменяется бледностью копий.

старым и бессильным
старым и седым
по дорогам пыльным
по моим родным
по родным молдавским
мне брести во сне
где навстречу ласковое
солнце на коне…

Терять не хочу, но готов к потерям,
смотреть стараюсь правде в глаза.
Прощай, мой милый высокий терем,
мои заоблачные небеса…
Наступают такие сроки,
когда не нужен ни ей, ни ему…

Но если в горле застряли упреки,
лучше их глотать самому…
В поле кину вопрос иван-чаю:
надо ль розовым быть на лугу?
А возьму и прощу. Прощаю.
Я опять улыбаться могу.

Бронзовый, юркий, глазастый,
с солнцем одесским в зубах,
ах, по столице молдавской
Рудик ходил на руках!

Он — колесом по бульвару,
на анекдоты мастак,
с голым талантом на пару
этот веселый босяк.

С голым талантом и солью
причерноморской волны,
с горькой мальчишеской болью
неизлечимой войны.

Жизнь нечаянной дрожью
в сердце простого юнца
высекла искру божью
и превратила в певца.

Время поспело иное.
Рудик по лестнице лет —
вверх, а болит больное
сердце твое, поэт.

С какой тоской безответной
тебя от молдавской земли
однажды высотные ветры
за океан занесли?

Чужая бессильна милость:
чужим чудесам вопреки,
сердце остановилось
на середине строки.

Знаю, останется с нами,
будет живым все равно —
к вам он придет стихами,
а мне без него — темно…