Известный список русской литературы (Кто виноват? Что делать? Когда же придёт настоящий день? С кем вы мастера культуры?...) пополнился. "Куда движется история?", книга Бориса Тарасова… "рассматривает вечные проблемы философии, искусства, цивилизации, исходя из… взаимосвязи между психологией и историей, душевно-духовным состоянием людей и содержанием "прогресса" (из аннотации).
И в почти двухвековой уже русской традиции, объектом самого пристального, жестокого анализа становится "прогресс". Именно он, не философия, искусство, а единственно там закавыченный "прогресс", безжалостно словно устрица, выковыривается из створок-кавычек, щедро поливается иронией и… Чаадаев: "Прогресс человеческой природы вовсе не безграничен, как это обыкновенно воображают. Как только материальный интерес удовлетворён, человек больше не прогрессирует, хорошо, если не идёт назад". Хомяков: "Нужно задать вопрос: прогресс чего именно? Иначе выйдет, вся жизнь Римской империи до последнего дня была прогрессом". Тютчев – Уварову: "Я далеко не разделяю того блаженного доверия, которое питают ко всем этим чисто материальным способам… расстояния сокращаются (речь шла о железных дорогах. – И.Ш.)… уничтожение пространства никоим образом не является услугой (людям) ибо ставит их лицом к лицу друг с другом". Достоевский: "Ясно, что общество имеет предел своей деятельности, тот забор, о который оно ткнётся и остановится. Этот забор есть нравственное состояние общества".
В книге Бориса Тарасова мощный, убедительный поток великих имён, согласно меж собой обличающих "прогресс". Бахтин, Леонтьев, обязательно Шпенглер, Гоголь, Ясперс ("Человек надеялся найти в научно-технической, материально-потребительской деятельности смысл, а оказался перед им самим же созданной пустотой"), Толстой, Пушкин ("наше всё" выдал и первый антиамерикосовский пассаж), Розанов, и опять, и более всех – Достоевский. "…Зарытые в материальных благах; они, может быть, ходили бы по воздуху, пролетали бы чрезвычайные пространства в десять раз скорей, чем теперь по железной дороге, может быть, создали бы химией организмы (Вот и для Аэрофлота-Люфтганзы и для ГМО нашлось у прозорливца место в "Дневнике писателя". – И.Ш.), и говядины хватило бы по три фунта на человека, как мечтают… социалисты… Вот, закричали бы все филантропы, когда человек обеспечен, только теперь он проявит себя! Но вряд ли и на одно поколение людей хватило бы этих восторгов. Люди вдруг увидели бы, что жизни уже более нет у них, нет свободы духа, воли, личности, что кто-то украл всё разом…"
Кто-то скажет, что круг этих ненавистников "прогресса" давно знаком, что они, словно резиденты некоего клуба, постоянно приглашаются на подобные программы со своими известными философскими скетчами. Но вот в книге Тарасова и… внезапно – Вернер Гейзенберг, нобелевец, знаменитый физик, как раз из главных научных моторов критикуемого "прогресса", результат которого он сравнивает с "… непрерывно совершенствуемым кораблём, перегруженным стальными деталями, чей компас указывает лишь на его собственную массу".
А главное, собранный "хор" звучит небанально, оттого, что и не хор это вовсе, а несколько тонко сведённых дуэтов, почти платоновских диалогов. Главный движитель книги: диалог-сквозь-всю-жизнь Чаадаев-Пушкин. Борис Тарасов, автор и составитель ЖЗЛ-овского, дважды издававшегося "Чаадаева" и самого полного, 750-страничного "Чаадаева" издательства "Русский мир", ещё нескольких книг, где на обложке: "непрочитанный Чаадаев, неопознанный Тютчев, неуслышанный Достоевский". Бесспорно, главный исследователь "Философических писем" и их беспокойного автора, он упомянутую галерею "русских вопросов" пополнил, как мне показалась, чтоб ещё раз заставить удивиться, задуматься о той странной паре. Сабуров вспоминает: "Чаадаев первый заставил Пушкина мыслить". Анненков: "он поворотил его на мысль". А ведь в Лицее у Пушкина были более признанные учителя, чем "гусарский поручик (на момент знакомства и вовсе корнет), участник походов 1812–1814гг". Впору ставить царскосельском ушалопаю первый плюс "За похвальное внимание к ветеранам Отечественной войны".
В 1826-м они синхронно возвращаются в Москву: Чаадаев из-за границы, уже говоря по-современному "двинутый" католицизмом с ворохом впечатлений для "Философических писем", а Пушкин из ссылки, с "Борисом Годуновым". Хотя по-прежнему (см. "К Чаадаеву") готовый писать "их имена на обломках самовластья" (так и представляется выцарапанное на стене Зимнего или цоколе Александрийского столпа:"Петя и Саша были тут.1818г"), но полный новых глубоких мыслей. Далее, при всей искренности дружбы, взаимного пиетета они пошли в разных, да что там – противоположных направлениях.
Пушкин заканчивал "Онегина", писал "Капитанскую дочку"… и перечислять глупо, в общем, выплавлял наш "Золотой век". Чаадаев – "Философические письма". С ними он познакомил в числе первых Александра Сергеевича.
"Однако, – пишет Б.Тарасов, – надежды его не оправдались… Чаадаев болезненно переживал невозможность сойтись ближе, посылал другу книги с сопроводительными рассуждениями, просил подсказать какие-нибудь мысли из его поэтического мира, стремясь определить точки расхождения… в нём просыпались былые учительские интонации: у Пушкина не хватает терпения следить за современными событиями…". Пробует внушить Пушкину "одну (предполагается – "главную") мысль". Потом и прямо просит посодействовать публикации "Писем".
Об "одной мысли" Чаадаева надо хоть кратко сказать. Причина всех отличий России от Запада в том, что она христианство взяла из Византии, неправильное... Далее почему-то хочется продолжить от лица какого-нибудь гоголевского персонажа, Манилова, например, или Агафьи Тихоновны: "…если б в России натурально сделался бы вдруг католицизм, то…".
Реалист Пушкин отделался несколькими частными техническими замечаниями и похвалами, но, – пишет Тарасов: "за несколько месяцев до смерти в неотправленном письме Чаадаеву сделал возражения, сходные с теми, что делали в салонах славянофилы".
"В салонах" – не в печати, потому, что век действительно был "золотой" и "люди золотые", и они постеснялись громить беспомощные силлогизмы Чаадаева, после всего обрушившегося на него. "Хомяков готовил громовое опровержение, но узнав (о правительственных мерах. – И.Ш.) отказался... И Баратынский. Не стал публично развивать своих мыслей В.Ф.Одоевский, заметивший в частном письме "Глупая статья Чаадаева, затворяет рот всякому, кто хотел бы вступиться".
Доводы Пушкина, славянофилов убедительны, начиная с первого: сводя всё различие Россия/Запад к православие/католицизм, Чаадаев забывает о всех других факторах, начиная с наследия Римской империи.
В целом можно сказать, село Михайловское оказалось более качественной академией, чем Лондон, Париж, Рим… (перебираю ярлычки на "чемодане Чаадаева" 1826года). А к известной с 8-го класса дарственной надписи Жуковского: "Победителю ученику от побеждённого учителя", можно добавить аналогичную от Чаадаева. "Ученик и учитель поменялись ролями" (Тарасов).
Но ведь громыхнуло же, с выходом "Писем"? – Даа-с, громыхнуло. Тургенев – Вяземскому: "Здесь большие толки о статье Чаадаева, ожидают грозы от вас", В.Одоевский: "Такой трезвон по гостиным, что ужас", С.Карамзина – брату: "Письма Чаадаева в "Телескопе" вызвали негодование и удивление", Надеждин (редактор "Телескопа"): "Нахожусь в большом страхе. Ужас что говорят", А.Никитенко: "Ужасная суматоха в цензуре и литературе". И.Гагарин – Чаадаеву: "Великий немец (философ Шеллинг) вами бредит, ловит везде русских и жадно расспрашивает о вас".
Вспоминая зазубренное миллионами школьников герценовское: "Письмо Чаадаева прозвучало как выстрел в ночи", и обратясь далее к главе "Рыцарь самодержавия НиколайI", можно догадаться и о причине столь громкого эха. Откровенно любуясь фигурой императора, Тарасов выступает вполне справедливым историком, приводя свидетельства "величайшего уважения" со стороны Достоевского, отправленного им на каторгу, но не скрывая и примеров бюрократического безумия, к которому скатился "Николаевский проект". Император с фантастическим терпением изучал всю критику "аналитических записок" декабристов, выделяя рациональное зерно и "конструктивные идеи". Вернул либеральных министров брата: Сперанского, Кочубея. "Славянским Людовиком XIV" назвал его известный де Кюстин. Пушкин – Вяземскому: "Ограничение дворян, подавление чиновников, новые права мещан и крепостных – вот великие предметы". Отчёт министра Уварова о первых десяти годах оптимистичен: "Посреди быстрого падения религиозных и гражданских учреждений Европы, ввиду печальных явлений, окружающих нас, мы…".
Но вышло всё, как… "Подавление" – не чиновников, конечно, а ровно наоборот, выразительно описано Тарасовым. В секретных документах III отделения говорилось: "борода – принадлежность баррикадных героев". Баррикады имелись в виду – гремевшей тогда Французской революции. Министр Перовский разослал по стране "циркуляр о бородах".
Пытаюсь припомнить знаменитую картину Делакруа именно о тех баррикадах. Гаврош с пистолетом, дама с флагом, знаменитая – НЕ бородой. Разве что мужик с ружьём – "баки" едва пробиваются. Из-за этих "баррикадных героев" русским дворянам запретили бороды?!.. Впрочем, не рассмотрели, тех "барриакадных героев" и пасомые царскими жандармами писатели. Помните Велимира Хлебникова? "Свобода приходит нагая! Бросает на сердце цветы..." Детальный же взгляд оставил бы менее вдохновенные, но более точные строки: "Свобода приходит к нам топлес! В формате известных Femen…"
Но вернёмся к "николаевским жандармам".
Для наблюдения за печатными изданиями был создан специальный комитет Бутурлина, задача: отыскивать в текстах – подтекст. Журнал "Европеец" Киреевского закрыли за статью, где, как было вычислено: "под словом просвещение, понималась свобода, "деятельность разума" означала революцию, а "искусно отысканная середина" – конституцию". Боратынский – Киреевскому: "Что делать! Будем мыслить в молчании". Вот и причина того расслышанного Герценом "выстрела в ночи Чаадаева"! Представьте гвалт среднего уровня на площади или в каком-то собрании. И вдруг громовая команда: "Ма-а-алчать!" И обрушившаяся тишина "подставляет" человека… – будем же европейски-политкорректными: вдруг неудачно разрешившего кишечно-газовую проблему. Это впрочем, моя версия, сегодня могут сказать: "не подставил, а помог с рекламой" (вспомним недавнюю "музыкальную группу" = ответ в кроссворде на: "Самая известная на Западе российская группа").
Поистине гениальное, правда, в другой книге Тарасова, в 750-страничном "Чаадаев" (изд-во "Русский мир") продолжение сей истории. Представьте, 15 лет как император объявил Чаадаева сумасшедшим, но век, повторю, "Золотой", никто не травит философа, не гонит с раутов. И на одном приёме он вдруг встречает Николая, разговаривающего с графом Киселёвым. И что, по-вашему, случилось? Царь, сощурившись, спросил, как гайдаевский Шурик: "А вас уже выпустили из сумасшедшего дома?"… Император Николай, полуобернувшись, громко сказал: "Здравствуй, Чаадаев", легко, спокойно кивнув. Чаадаев, сделал пару шагов назад, а государь продолжал разговор с Киселёвым (верно о каких-то московских делах), будто в доказательство, пару раз указывая рукой говорил: "Да вот, спроси хоть Чаадаева"… Англичане именно непринуждённость ставят вершиной, оценивая стиль королей, аристократов – тут, наверно, их "стилеметры" зашкалили бы.
По-моему, именно в таких сценах – истинное богатство, глубина нашей истории, литературы, без которых они воспринимались бы плоскими лужами. А Чаадаев с годами переменил взгляды, повторил траекторию Достоевского, в миниатюре своего таланта. Написал "Апологию сумасшедшего", признал правильность принятых к нему мер. Но властители дум в эпоху "перестройки" 1860-х годов, Чернышевский с Добролюбовым, готовя издание Чаадаева, выбросили всё это как "верноподданическое". Их "Чаадаев" с "выстрелом в ночи" и царил в наших школьных программах.
Так, а куда, собственно, "движется история"? – вспомним мы заглавие книги. Как и Русь-тройка Гоголю, не даёт история ответа Борису Тарасову, читателям его книги. Только сгущая тяжёлые подозрения: что и весь тот знаменитый список, суть "вопросы риторические". Но читать интересно.