Александр Файн
«Так это было»
«Так это было»
М.: «Вест-Консалтинг», 2013
В последнее время об Александре Файне с заинтересованностью заговорили специалисты. Премиальная «отметка» также имеется — лонг-лист «Большой книги» (в который попало предыдущее издание писателя «Среди людей»). Новая книга «Так это было» продолжает разработку обозначенных ранее тем — человеческие судьбы в не самые благополучные для страны периоды (а когда они бывают благополучны?), но и показывает такие качества Файна, как скрупулезность, стереоскопическое внимание к деталям, уподобление рассказов маленьким энциклопедиям. Пожалуй, речь идет о явлении в нашей литературе.
Хотелось бы заострить внимание именно на этих чертах, посмотреть, насколько они помогают автору донести до нас описываемый материал, не потеряв при этом голос, поговорим больше о методе, нежели о сюжете (о последнем — см. подробнейшую статью Ольги Денисовой в июльском номере журнала «Дети Ра» за 2013 год).
Особенности работы любого мало-мальски одаренного писателя специалисту интересны априори. Поскольку обогащают в методологии, позволяют заглянуть в творческую мастерскую, да и вообще — больше узнать о литературе. За последнее время мною было написано несколько рецензий и статей о творчестве Александра Файна, поэтому есть возможность сделать несколько обобщений. Более того — передо мной ряд материалов Виктора Ерофеева, Владимира Мединского, Елены Сафроновой, Ольги Денисовой и других о писателе. Пожалуй, можно представить и некоторый критический срез.
Говорить будем, ориентируясь на сборник рассказов «Так это было» (М.: «Вест-Консалтинг», 2013). В нем максимально явно отображены особенности авторской работы над словом, проявляется идиостиль.
В основе каждого рассказа — судьбы людей, помещенные в локации нашего недавнего прошлого, наполненные культурными константами. Это позволило критикам говорить о прозе Файна как об энциклопедии советской жизни.
Рассказов в книге восемь: «Мой друг Вася», «На пенсии», «Портрет с голубыми глазами», «Не оступись, доченька!», «Решение», «Дуська-Евдокия», «Медаль», «Зять Николай Иванович». Окантованы они двумя вступлениями (Ерофеев и Мединский) и послесловиями (Просецкий и Коркунов), плюс реплика на обложке Денисовой.
Судьбы, как мы уже сказали, представляющие основной интерес для писателя, — переплетаются с историей страны. Но это не стереотипы-клише о советской жизни. Человек, как и жизнь, может предстать совершенно с разных сторон. И, казалось бы, отрицательный герой — начальник лагеря (хотя Довлатов тоже внес свою «копеечку» в разговор о лагерной жизни с другой стороны решетки) — имеет право на человеческие и даже условно нежные чувства, отпуская Дарью, любовницу-заключенную («Не оступись, доченька!»). Он направляет ее к людям, и это основное. Это то, чего ему не хватает в жизни, чего он лишен временем ли, властью ли, своими ли жизненными установками. И старается восполнить в доверившемся ему существе — отчасти ставшем родным.
При этом автор не лишен иронии. Начальник лагеря — с человеческим лицом (горькая ирония о нашей жизни — отчего? ну, почему?!). Зять Николай Иванович (из одноименного рассказа) — ходячая «энциклопедия», знающий, как жить «на словах» (а прочитывается: «в лозунгах») при реальной сложности — отремонтировать дом — теряется и безвольно отдает деньги. А мы как поступили бы, уверившись в собственной непогрешимости? И это ирония — о нас самих.
Все наслаивается на голос — различный для персонажей. Если начлаг и Дарья говорят приблатненно, зять — с массой городских шуточек, теща (что к зятю приехала) — глубинно-народно. И т. д. «Бюрократический» рассказ «Медаль» (в котором герой представлен к награде, но бюрократическая машина гоняет по кабинетам и зданиям до той поры, пока не становится поздно получать награду) в голосовом плане выстроен очень точно — в том числе благодаря и герою-поляку. Это и проскакивающие польские слова («матка боска» и др.), и даже национальные черты — гордость, независимость, честность. Более того: честь — «И медаль золотая — главная, мирная — у тебя, Фёдор, будет…» — обратим внимание на осознанную инверсию.
Одна из важных тем, волнующих Файна, — о прощении и прощании, отражена в рассказе «Мой друг Вася». Два героя, Шура и Дод, друзья-одноклассники, которых развела судьба, оставляя зарубки на сердце: любовь к одной и той же девушке, соперничество в спорте… Но Шура на полшага отстает от товарища. Тут и золотая медаль против серебряной, и успехи в спорте… А девушка явно благоволит «более слабому». Но так быть не должно! Как можно за спиной у друга отнять самое дорогое?! Только в честном поединке; благородно, по-мужски. Но желания человека — одно, а время (здесь Файн вводит третьего главного героя — время, и в этом проявляется стереоскопическое внимание к психологическим нюансам) живет по своим законам: «заговор» врачей, крест для ребенка-еврея в отношении спортивной карьеры, невозможность поступить в любимый вуз…
Будущее соединяет героев — постаревших, переосмысливших многое; любимая женщина умерла, жизнь — прожита. Прощение тут или прощание? А дома последний — но самый искренний друг — будильник Вася. И он — вдумайтесь! — отсчитывает время (которое терять ни за что нельзя).
Хотелось бы заострить внимание именно на этих чертах, посмотреть, насколько они помогают автору донести до нас описываемый материал, не потеряв при этом голос, поговорим больше о методе, нежели о сюжете (о последнем — см. подробнейшую статью Ольги Денисовой в июльском номере журнала «Дети Ра» за 2013 год).
Особенности работы любого мало-мальски одаренного писателя специалисту интересны априори. Поскольку обогащают в методологии, позволяют заглянуть в творческую мастерскую, да и вообще — больше узнать о литературе. За последнее время мною было написано несколько рецензий и статей о творчестве Александра Файна, поэтому есть возможность сделать несколько обобщений. Более того — передо мной ряд материалов Виктора Ерофеева, Владимира Мединского, Елены Сафроновой, Ольги Денисовой и других о писателе. Пожалуй, можно представить и некоторый критический срез.
Говорить будем, ориентируясь на сборник рассказов «Так это было» (М.: «Вест-Консалтинг», 2013). В нем максимально явно отображены особенности авторской работы над словом, проявляется идиостиль.
В основе каждого рассказа — судьбы людей, помещенные в локации нашего недавнего прошлого, наполненные культурными константами. Это позволило критикам говорить о прозе Файна как об энциклопедии советской жизни.
Рассказов в книге восемь: «Мой друг Вася», «На пенсии», «Портрет с голубыми глазами», «Не оступись, доченька!», «Решение», «Дуська-Евдокия», «Медаль», «Зять Николай Иванович». Окантованы они двумя вступлениями (Ерофеев и Мединский) и послесловиями (Просецкий и Коркунов), плюс реплика на обложке Денисовой.
Судьбы, как мы уже сказали, представляющие основной интерес для писателя, — переплетаются с историей страны. Но это не стереотипы-клише о советской жизни. Человек, как и жизнь, может предстать совершенно с разных сторон. И, казалось бы, отрицательный герой — начальник лагеря (хотя Довлатов тоже внес свою «копеечку» в разговор о лагерной жизни с другой стороны решетки) — имеет право на человеческие и даже условно нежные чувства, отпуская Дарью, любовницу-заключенную («Не оступись, доченька!»). Он направляет ее к людям, и это основное. Это то, чего ему не хватает в жизни, чего он лишен временем ли, властью ли, своими ли жизненными установками. И старается восполнить в доверившемся ему существе — отчасти ставшем родным.
При этом автор не лишен иронии. Начальник лагеря — с человеческим лицом (горькая ирония о нашей жизни — отчего? ну, почему?!). Зять Николай Иванович (из одноименного рассказа) — ходячая «энциклопедия», знающий, как жить «на словах» (а прочитывается: «в лозунгах») при реальной сложности — отремонтировать дом — теряется и безвольно отдает деньги. А мы как поступили бы, уверившись в собственной непогрешимости? И это ирония — о нас самих.
Все наслаивается на голос — различный для персонажей. Если начлаг и Дарья говорят приблатненно, зять — с массой городских шуточек, теща (что к зятю приехала) — глубинно-народно. И т. д. «Бюрократический» рассказ «Медаль» (в котором герой представлен к награде, но бюрократическая машина гоняет по кабинетам и зданиям до той поры, пока не становится поздно получать награду) в голосовом плане выстроен очень точно — в том числе благодаря и герою-поляку. Это и проскакивающие польские слова («матка боска» и др.), и даже национальные черты — гордость, независимость, честность. Более того: честь — «И медаль золотая — главная, мирная — у тебя, Фёдор, будет…» — обратим внимание на осознанную инверсию.
Одна из важных тем, волнующих Файна, — о прощении и прощании, отражена в рассказе «Мой друг Вася». Два героя, Шура и Дод, друзья-одноклассники, которых развела судьба, оставляя зарубки на сердце: любовь к одной и той же девушке, соперничество в спорте… Но Шура на полшага отстает от товарища. Тут и золотая медаль против серебряной, и успехи в спорте… А девушка явно благоволит «более слабому». Но так быть не должно! Как можно за спиной у друга отнять самое дорогое?! Только в честном поединке; благородно, по-мужски. Но желания человека — одно, а время (здесь Файн вводит третьего главного героя — время, и в этом проявляется стереоскопическое внимание к психологическим нюансам) живет по своим законам: «заговор» врачей, крест для ребенка-еврея в отношении спортивной карьеры, невозможность поступить в любимый вуз…
Будущее соединяет героев — постаревших, переосмысливших многое; любимая женщина умерла, жизнь — прожита. Прощение тут или прощание? А дома последний — но самый искренний друг — будильник Вася. И он — вдумайтесь! — отсчитывает время (которое терять ни за что нельзя).
На презентации книги
Александра Файна (справа). Выступает Евгений Степанов. Фото Любови Красавиной |
«Портрет с голубыми глазами» и «Решение» — переработка повестей «Мальчики с Колымы» и «Прости, мое красно солнышко». Уменьшая объем текста, Файн последовательно приходит к концентрации смысла (в «Портрете…») и альтернативному психологическому облику (в «Решении»). Последнее интереснее, поскольку при чтении текста читатель априори находится в состоянии соавторства, а подчас предполагает иные сюжетные ходы и поступки героев. Два типа героя слабый/сильный показаны в повести/рассказе. В первом случае герой недальновидно теряет любимую, во втором, наступив на горло эгоизму, — обретает жену. Речь опять о психологической стереоскопии. И подтверждение тезиса, что рассказ — как судьба. Повесть становится рассказом, но вместилище судьбы остается неизменным — текст.
В остальных рассказах «На пенсии» и «Дуська-Евдокия» мы также видим психологические портреты персонажей. В первом случае герой Огалкин с не сложившейся творческой судьбой (кому-то духовный рост важен, а кому-то «заслуженного» подавай!) в конце жизни обретает повышенное желание справедливости, приближенное к неврозу. И рядом — генерал-полковник Николай Варенцов («Дуська-Евдокия»), намного более устойчивый психически человек, методично приближающий к себе внука и передающий мудрость (он не давит, иначе будет принят в штыки!); генерал заботится о подобранной кошке, — старается принести реальную пользу, а не декларативную, делом, а не словом служит близким людям и существам. Да, он не принял монетизацию, всеобщее хамство, разврат и развал ценностей. Но он остается высоконравственным человеком, а Огалкин, надломившись раз, разогнуться не сумел… И опять выявляется герой — время. И снова судьбы преломляются под его воздействием.
Время обладает чертами «героя» — многочисленные его следы в поведении, в мировосприятии, в окружающем накладывают отпечатки на персонажей, кого-то ломают, кого-то мобилизуют, кого-то делают благороднее… Отсюда и появляется энциклопедичность, — чтобы передать ломку в душе через временной интервал, необходимо описать и то, и другое.
Не раз общаясь с Александром Файном, я понял о его методе две вещи: форма как таковая не является целью его прозы, она скорее — средство, антураж, путь к пониманию содержания. И литература, по мнению Файна, начинается тогда, когда читатель примеряет содержание на себя. Это два базиса его творческого самосознания.
При этом он отталкивается и от классиков. Рецензенты часто цитируют их (аналогии с Шукшиным и Шаламовым массово приводились критиками — зачин еще у Мединского). Связь со вторым классиком очевидна — колымская тема предполагает, что каждого автора, «покусившегося на святыню», будут сравнивать с ним. Файн — очевидец, его детские годы прошли на Колыме, а потому образы этих мест, помноженные на время, вполне естественно всплывают в сознании.
Вера в человека — главный лейтмотив рассказов, и «колымских», и «московских»; локация тут вторична, важнее характер, говор, атмосфера жизни — забываемой, советской.
В апологетической рецензии Ольга Денисова характеризует тип героя прозаика: «Начнем с того, что среди персонажей рассказов Александра Файна вырисовываются типы наших современников, которых мы встречали и встречаем вокруг каждый день и на каждом шагу. Калейдоскоп этих типов прихотлив, велик и разнообразен <…> Описание внешности героев у автора скупое, выделяются буквально две-три черты, которые призваны добавить характеристики для внутреннего мира и маркируют либо возраст, либо социальную принадлежность, либо уровень образованности и т. п.».
Последнее говорит о типичности образов, в индивидуальности поступков проступает нечто общее; судьба — индивидуальна, образы — по подобию человека нашей страны (намеренно не говорю — советского человека, речь скорее о герое 30-90-х годов прошлого столетия).
Уместно привести выдержки из статьи Камиля Хайруллина, более симптоматичной, причинно-следственной в историческом контексте (две рецензии: Денисовой и Хайруллина, по большому счету, описывают механику и атрибутику мира, охватывая сюжеты и добавляя историко-политический фон):
«Не должна власть переступать незримую запретную черту, проведенную принципами разума, культуры и морали, и опускать кровавый топор массовых репрессий на своих граждан, причем, в первую очередь, бессмысленно и жестоко уничтожая наиболее образованных, активных и творческих людей из числа ученых, инженеров, хозяйственных руководителей, военноначальников, писателей и т. д. <…> Сталинисты, как правило, выступают под флагом патриотизма. Но с патриотических позиций выступает и Александр Файн, как человек, не желающий покидать родной страны ни при каких условиях».
В сборнике, разумеется, не только об этом, вернее, книга подчеркнуто аполитична — это уже задача рецензентов соотносить время рассказов с реальным временем. Файн передает, транслирует, что характерно — не назидательно, и это куда действеннее морализаторства и принудительного раскрашивания в белое и черное. Сложности? В подмогу — юмор. Преступления? В подмогу — взаимовыручка. Человеческая глупость? В подмогу — контраст. А еще — верность, преданность, любовь к искусству, счастье в мелочах, — жизнь. Многогранная. В самой необычной стране мира.
Александр Файн пришел в литературу в зрелом возрасте, в прошлом он — профессор, в настоящем — человек бизнеса. Проза для него возможность осмыслить произошедшее с ним и его соотечественниками, нами, сказать это по-своему. Творческий метод писателя — уход от прямых характеристик симптомов века, внимание к деталям, к содержанию (превалирующему над формой), попытка создания атмосферы, в которой читатель идентифицируется с персонажами, — успешно реализуется в его произведениях.
В остальных рассказах «На пенсии» и «Дуська-Евдокия» мы также видим психологические портреты персонажей. В первом случае герой Огалкин с не сложившейся творческой судьбой (кому-то духовный рост важен, а кому-то «заслуженного» подавай!) в конце жизни обретает повышенное желание справедливости, приближенное к неврозу. И рядом — генерал-полковник Николай Варенцов («Дуська-Евдокия»), намного более устойчивый психически человек, методично приближающий к себе внука и передающий мудрость (он не давит, иначе будет принят в штыки!); генерал заботится о подобранной кошке, — старается принести реальную пользу, а не декларативную, делом, а не словом служит близким людям и существам. Да, он не принял монетизацию, всеобщее хамство, разврат и развал ценностей. Но он остается высоконравственным человеком, а Огалкин, надломившись раз, разогнуться не сумел… И опять выявляется герой — время. И снова судьбы преломляются под его воздействием.
Время обладает чертами «героя» — многочисленные его следы в поведении, в мировосприятии, в окружающем накладывают отпечатки на персонажей, кого-то ломают, кого-то мобилизуют, кого-то делают благороднее… Отсюда и появляется энциклопедичность, — чтобы передать ломку в душе через временной интервал, необходимо описать и то, и другое.
Не раз общаясь с Александром Файном, я понял о его методе две вещи: форма как таковая не является целью его прозы, она скорее — средство, антураж, путь к пониманию содержания. И литература, по мнению Файна, начинается тогда, когда читатель примеряет содержание на себя. Это два базиса его творческого самосознания.
При этом он отталкивается и от классиков. Рецензенты часто цитируют их (аналогии с Шукшиным и Шаламовым массово приводились критиками — зачин еще у Мединского). Связь со вторым классиком очевидна — колымская тема предполагает, что каждого автора, «покусившегося на святыню», будут сравнивать с ним. Файн — очевидец, его детские годы прошли на Колыме, а потому образы этих мест, помноженные на время, вполне естественно всплывают в сознании.
Вера в человека — главный лейтмотив рассказов, и «колымских», и «московских»; локация тут вторична, важнее характер, говор, атмосфера жизни — забываемой, советской.
В апологетической рецензии Ольга Денисова характеризует тип героя прозаика: «Начнем с того, что среди персонажей рассказов Александра Файна вырисовываются типы наших современников, которых мы встречали и встречаем вокруг каждый день и на каждом шагу. Калейдоскоп этих типов прихотлив, велик и разнообразен <…> Описание внешности героев у автора скупое, выделяются буквально две-три черты, которые призваны добавить характеристики для внутреннего мира и маркируют либо возраст, либо социальную принадлежность, либо уровень образованности и т. п.».
Последнее говорит о типичности образов, в индивидуальности поступков проступает нечто общее; судьба — индивидуальна, образы — по подобию человека нашей страны (намеренно не говорю — советского человека, речь скорее о герое 30-90-х годов прошлого столетия).
Уместно привести выдержки из статьи Камиля Хайруллина, более симптоматичной, причинно-следственной в историческом контексте (две рецензии: Денисовой и Хайруллина, по большому счету, описывают механику и атрибутику мира, охватывая сюжеты и добавляя историко-политический фон):
«Не должна власть переступать незримую запретную черту, проведенную принципами разума, культуры и морали, и опускать кровавый топор массовых репрессий на своих граждан, причем, в первую очередь, бессмысленно и жестоко уничтожая наиболее образованных, активных и творческих людей из числа ученых, инженеров, хозяйственных руководителей, военноначальников, писателей и т. д. <…> Сталинисты, как правило, выступают под флагом патриотизма. Но с патриотических позиций выступает и Александр Файн, как человек, не желающий покидать родной страны ни при каких условиях».
В сборнике, разумеется, не только об этом, вернее, книга подчеркнуто аполитична — это уже задача рецензентов соотносить время рассказов с реальным временем. Файн передает, транслирует, что характерно — не назидательно, и это куда действеннее морализаторства и принудительного раскрашивания в белое и черное. Сложности? В подмогу — юмор. Преступления? В подмогу — взаимовыручка. Человеческая глупость? В подмогу — контраст. А еще — верность, преданность, любовь к искусству, счастье в мелочах, — жизнь. Многогранная. В самой необычной стране мира.
Александр Файн пришел в литературу в зрелом возрасте, в прошлом он — профессор, в настоящем — человек бизнеса. Проза для него возможность осмыслить произошедшее с ним и его соотечественниками, нами, сказать это по-своему. Творческий метод писателя — уход от прямых характеристик симптомов века, внимание к деталям, к содержанию (превалирующему над формой), попытка создания атмосферы, в которой читатель идентифицируется с персонажами, — успешно реализуется в его произведениях.
Владимир КОРКУНОВ