Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

ЛИТЕРАТУРЕ НУЖНЫ ГОРЬКИЕ ИСТИНЫ

 

Стали известны финалисты премии Ивана Петровича Белкина, присуждающейся за лучшую повесть года. Золотая пятёрка 2013, по мнению жюри, выглядит так: «Кокон» Ильи Бояшова, «Яд и мёд» Юрия Буйды, «Архитектор и монах» Дениса Драгунского, «Кейп-код» Максима Осипова и «Лёгкие миры» Татьяны Толстой.
После официальной части координатор премии Наталья Иванова ответила на несколько вопросов корреспондента «Литературной России».

 

Наталья ИВАНОВА
– На церемонии оглашения финалистов премии Белкина председатель жюри Александр Кабаков сказал, что «слава богу, теперь важно не то, о чём писать, а как писать» и через несколько фраз сообщил собравшимся, что мы живём в пластмассовый век литературы. Конечно, в идеале важно и то, «о чём», и то, «как», но всё-таки не потому ли, что важнее для писателей стало «как», и наступил этот пластмассовый век?
– Литература, как и культура в целом, несравненно долговечнее любой социально-политической системы, если она настоящая, она систему переживёт – и, значит, предложенную ей нетерпеливым временем и (или) системой «актуальную» тему.
Вопрос о теме – «на какие темы пишут сегодня авторы повестей?» – был задан членам жюри одним из журналистов. В своём ответе Александр Кабаков настаивал на том, что для литературы важнее всего не «о чём» написано, а «как», и заключил, что мы живём в век пластмассовой литературы. Сопротивляется литературной пластмассе, одноразовым поделкам, которые штампуются миллионными тиражами (и не весят ничего) качественная, серьёзная проза, написанная с важной внутренней, в том числе литературной задачей.
Тематические задачи соцреалистическая словесность решала в советские годы, – а темы ей спускались по указке сверху. И успех ждал писателя, в том числе и материальный (книга, получившая тогда Госпремию, автоматически продолжала переизданию во всех областных издательствах, крупными тиражами, а значит, и с крупным вознаграждением автору). Боюсь, что сегодня литературе грозит та же опасность. По крайней мере, можно наблюдать, как действует Фонд кино – распределяет гранты по темам. Есть распоряжение о создании Фонда поддержки литературы, – надеюсь, что гранты, если они заложены в программу, будут распределяться не по темам, на исполнение которых всегда готовы конъюнктурщики.
Ориентация литературы на тему – это сознательная ориентация на то, что качество – лишь вопрос исполнения, а не задача и суть литературного творчества. Между тем – литература не исполнительское искусство!
Пластмасса совершенно не озабочена порядком слов, уникальным для одарённого сочинителя, стилем и смыслами, которые я называю литературным веществом. В январском «Знамени» я так и обозначила дискуссию – задачу года: «В поисках литературного вещества».
Другое дело – если тема чувствуется в воздухе, в атмосфере эпохи, сама тревожит писателя, не даёт ему покоя.
А вот как провокативно выбрал тему Михаил Зощенко: идёт война, Ленинград – в блокаде, а он в 1943 году завершает работу (и печатает в журнале «Октябрь») повесть «Перед восходом солнца», в которой анализирует своё подсознание и депрессию на фоне психологических состояний классиков… Вот товарищи и возмутились – судьба Зощенко была решена. А «Приключения обезьянки», 1946 год? Что за неподходящую для послевоенной страны тему опять выбрал этот Зощенко? Тут уж возмутились товарищи Жданов и Сталин.
Тематическое неподчинение, тематическое непослушание – страшно опасная была вещь.
Тем на самом деле у литературы всего три: жизнь, любовь, смерть.
Возвращаясь к эффектному определению Александром Кабаковым нашего литературного времени как «пластмассового», позволю себе заметить, что в каждом веке, даже «золотом» и «серебряном» веках русской словесности, всегда присутствует своя «пластмасса». Надо смотреть на вещи исторически. В век Пушкина штамповал свои романы Фаддей Булгарин. «Глупый милорд» неистребим, ни Белинских, ни Некрасовых не слушается. «С базара» пусть несут чего хотят и что заказывают. Свой Бенедиктов есть у всякого времени. Кстати, очень интересны разные уровни одного литературного времени – оно одно, но не едино! Были Лермонтов, Тютчев – но издавала свои стихи и Каролина Павлова, от которой Марина Цветаева взяла эпиграф, определения поэзии (и унаследовала эмоцию): «Моя любовь, моё богатство, / Моё святое ремесло». Пониже – Евдокия Ростопчина, которая записывала свои стихи в альбом, подаренный Лермонтовым, издала собрание сочинений. А ещё ниже… откройте «Библиотеку для чтения» Сенковского, всё найдёте, надо ведь чем-то журнал заполнять! Так что «золотой век» представлен не только золотом.
– Премия Белкина присуждается за лучшую повесть. А вообще жизнеспособен ли этот жанр в тех рыночных условиях, которые правят бал в нашем книжном бизнесе?
– Повесть живёт вопреки тому, что издатели предпочитают романы, печатают их («штампуют») книжками.
Роман, спросите любого издателя, выпустить проще и дешевле, чем сборник рассказов или повестей. Премия Белкина существует уже более десяти лет, и каждый год в финал выходят сочинения, заставляющие вспомнить об истории русской повести – от «Повестей Белкина», «Петербургских повестей» Гоголя, «Двойника» Достоевского до городских повестей Юрия Трифонова, «Лаза» Владимира Маканина, повести «Время – ночь» Людмилы Петрушевской. Да, в наших условиях, назовём их рыночными, жанру повести трудно. Трудно и толстым журналам – а ведь именно для них повесть является исключительно востребованным жанром. И ценят этот жанр, очень эластичный, предоставляющий большую формальную свободу (от лаконичных «Повестей Белкина» до многофигурных композиций Достоевского, от повестей нон-фикшн до фантастики и гротеска), абсолютно разные по своим художественным и идейным пристрастиям писатели. Разные поколения, разные стилистики, и уж совсем разные темы! Кстати, читатели любят повести: формат повести рассчитан на один вечер чтения.
– Какова сегодня, на ваш взгляд, роль критика?
– Сегодняшняя роль критика не одна – их много, этих ролей. Критик – тот же писатель, только пишет он уже через вторую реальность (реальность современной ему литературы), через которую обязательно просвечивает реальность первой реальности, непосредственно действительности. Не учитывать её в своих заметках (и тем более в своей духовной жизни) критик не может; душа его тоже должна быть уязвлена – сегодня она уязвлена и реставрацией, и «болотным делом», и политическим процессом в Киеве и вообще на Украине, и средневековьем религиозного антипросвещения, сокращением образования, «гетто» для культуры, – да вообще судьбой России, из одного тупика заходящей в другой. Вот изнутри этой уязвлённости и вырастает критика – общества и литературная. Из равнодушия ничего не вырастет. Из карьерных соображений – тоже получится чепуха (зайдите в музей-квартиру Зощенко и попробуйте повспоминать имена его критиков, а Ахматова с усмешкой говорила в Комарове: «Плоткин на мне построил дачу». И кто этот Плоткин?).
Роль критика – и в приоритете художественного вкуса, с которым он, критик, должен воспринимать и «различать» для себя и читателя литературу. Как писал Бальзак, хороший вкус у людей встречается реже, чем ум. У критиков – тоже.
Критик – не зависимый ни от писателя, ни от читателя, ни от издателя; только тогда он представляет ценность для литературного сообщества, оздоравливая его, и для общества в целом. Только тогда оценка, высказывание критика влиятельны. Именно поэтому оценки критика на следующий день после премьеры книги с волнением ждут в «Монд» или «Таймс Литерари Сапплмент» – и критику много платят в этих газетах за две вещи: независимость и репутацию. Если критика уличат в отсутствии первого, он потеряет второе, а значит, статус и гонорары.
– Наталья Борисовна, хочется узнать ваше мнение по такой, как мне кажется, проблеме: «толстая» критика, по-моему, снова загибается. Критикам легче и попросту выгоднее писать рецензии, а то и складные аннотации, или абстрактные колонки в глянцевые журналы и на сайты, чем многостраничные аналитические статьи. Премию критику получить почти не светит, книгу издать получается очень редко, да и спрос на неё невелик. Что может привлечь критика заниматься «толстой» критикой, кроме идеи?
– «Толстая» критика – прибежище профессионализма. Читайте критику и литературную эссеистику в «Новом мире», в «Звезде», у нас в «Знамени»... Здесь востребованы две вещи: доказательность и контекст. Газетные рецензии-аннотации в этом не нуждаются, – именно поэтому они такие куцые, как правило. Малообразованные люди их пишут. Конечно, только амбициозный человек берётся за такое трудоёмкое и малооплачиваемое дело. Но ведь и за поэзию, если она настоящая, ничего почти не платят! Зато как хорошо платят за рекламу в рифму. Чем чудовищнее звучит, тем выше гонорар.
Стимул для критика один – взять власть, чтобы высказаться публично. Чтобы вслух сказать правду, как бы за неё не пришлось страдать. Правду о самом «великом», например, если ты его считаешь другим. Иметь мужество. «Если мужества в книгах не будет, / Если искренность слёз не зажжёт,/ Всех на свете потомство забудет/ И мацонщиков нам предпочтёт». Очень трудно переходить из критики в литературоведение и обратно, но есть тому блестящие примеры – Александр Жолковский, Самуил Лурье, Ирина Роднянская, Ирина Сурат (хотя с последними двумя я порой очень даже спорю – как раз по поводу их не всегда удачных, на мой взгляд, прыжков от Мандельштама к Быкову...).
Знаю критиков, прекрасно работающих – в разных поколениях и изданиях. Ценю Инну Булкину, как интернет– и не только – критика и выдумщицу (чудесную серию русской/украинской поэзии она придумала для нового киевского издательства «Laurus»), Андрея Архангельского в «Огоньке», Мартына Ганина и Глеба Морева на Colta.ru, радуюсь Алексею Конакову, совсем молодому, без филологического образования, вернее, с превосходным самообразованием петербуржца. Инженера, между прочим. Нас вообще мало. Но много критиков быть и не может – много литературных журналистов.
Критика сегодня чудовищно поглупела, потеряла блеск. Не вся и не везде, но всё же... А колонки какие убогие! Ни мысли, ни слога, один эпатаж. Нужны литературе сегодня горькие истины, горькие лекарства, – а так называемые критики боятся, что их больше не позовут, и несут ахинею, принятую в своей тусовке, и соседи по поколению, захватив власть в том или ином органе печати, раздувают себя и друг друга, ничтожных по сути «литераторов», напыщенных и бездарных, пользующихся вседозволенностью, поскольку: первое, барин устал и отдыхает; второе, барин занят большой политикой... Печально на это всё смотреть.
– Часто приходится встречать утверждения, что в литературе у нас мафия, она, дескать, и управляет журналами, издательствами, премиями. Я лично мафию не вижу, но некоторый поколенческий шовинизм, по-моему, есть. Но может ли критик, редактор, издатель, член жюри быть полностью объективным? Ведь разные поколения пишут совершенно по-разному и нередко даже на разных языках.
– Насчёт мафии, которая правит на премиальных балах. Я сама как координатор премии Белкина присутствовала на заседаниях всех жюри, а они состоят и состояли из достойных литераторов и людей искусства. Что меня каждый раз удивляет – все внимательно читают все номинированные произведения. Каждый имеет свою, порой совершенно непоколебимую точку зрения. Чтобы прийти к выбору «пятёрки» и затем, на следующем заседании, выбору лауреата, проходит не менее двух часов серьёзных дискуссий – с обоснованиями и аргументацией своей точки зрения. То же самое я помню и по «Русскому Букеру», да и «Большая книга» непредсказуема, хотя при массовом (сто членов жюри) может торжествовать усреднённое мнение.
Как сложатся звёзды, как проголосует жюри, – ведь каждый – яркая творческая индивидуальность, и никто не хочет ею пожертвовать, компромиссы очень трудны (председатель жюри ведь выполняет и роль модератора при обсуждениях). Да, вроде бы представители разных поколений должны «прикипеть» к своему, – но нет, мы тоже видим объективно, что молодые у нас сегодня получают миллионные премии (и молодые критики – тоже), а у нас… у меня есть Царскосельская художественная премия, – прекрасно, конечно, но денежного вознаграждения она не предполагает. Так что если и есть поколенческий шовинизм (я первой ввела этот термин в литературно-критический обиход, ещё в самом начале 90-х), то скорее по отношению к старшим. Типа – молодым везде у нас дорога.
На моей памяти прошло несколько активных кампаний по призыву, сбору, включению молодых в премиальный процесс. Но решения по премии порой производят комическое впечатление на таких, как я. Наше поколение (если уж говорить о премиях) премиями вообще обнесено, попало в исторический зазор, между поколением, условно говоря, Битова – Маканина и поколением нынешних пятидесятилетних, активно собирающих премиальный урожай (справедливо ли, нет – я сейчас не об этом).
Одно утешает: зато мы премии придумали – и с удовольствием их раздаём! Не всегда выходит так, как хочется, решение всё-таки коллективное, а из пяти умных путём сложения иногда получается один коллективный дурак. И не всегда выходит по справедливости…
Но жизнь вообще несправедлива.

 

Беседовал Роман СЕНЧИН