Оступившийся в след ветхих, бесповоротных лет —
В перманентом зажиме… В венозных прогнозах, время —
Трансцендентный сюжет, и его беспощадней — нет,
И грунтовая кровь распаляется в сердце… Бремя

Для прибрежных сирен, потому не глядит в лицо
Подноготный прохожий, чья, по произволу прозы,
Старость движется, не избегая сравнений, со
Скоростью катафалка, от прошлого пряча слезы.

Одиночество горько скребется в углу: "Впусти…",
При насилье бессилия, кровь обращая в соли,
Хвори держат, мрача подсознание, взаперти,
Иногда выпуская глотнуть кислорода, воли.

Кто родился из раны — душою оббит о быт,
Растворен в домочадцах, отчетливо сознавая,
Что понуро, под занавес, Герникою судьбы
Обрывается явь; что, в проклятиях, ножевая

Жизнь наказывает всепрощением, идиот…
Миру нет дела, что,
                                    выпрастываясь из юдоли,
Старость, в пасмурных бледных шажках, помрачнев, бредет —
В неприкаянной верности хрипам, прострелам, боли…

Возвращаясь под кров — обрекаемый голытьбе,
Ждут приплода от фатума… Бледный вьюнок, повитель —
Жизнь больна, поднадзорная, ненавистью к себе,
Но в согбенном и медленном — бодрствует долгожитель,

Лицемерящий с вечностью… Скоропись пустоты —
Мечется в подсознанье, роясь тупиками, сходство
Ницшеанства его с философией нищеты,
Тем отважней в цене предприимчивое сиротство.

Слезы внемлют себе; невменяемое вино
"Чтит великую сушь…"? Вплоть, бессонная, до рассвета
Долго осоловелая лампа глядит в окно,
Но, и не порицающий, свет не дает совета.

Отражением мира —
                                      склонясь надо всем, а не
Наставляя примеру и твердости, что едино,
Сон нисходит, как высвобожденье, и в этом сне
Ты, задвинут в забвение, — сын своего же сына…

Память манипулирует кротким ландшафтом, как
Запятая — кириллицей… В рыжих стежках собак,
Оживленней пространство, стихийный эквивалент
Прирученного норова. Краткий абонемент

На признание вечности — жизнь, сокращаясь, не
Порывает с реальностью — пуще любви, и, вне
Вас, привычно склоняется к выводу, что пролог
К сей юдоли земной — приглашение в эпилог…

Можно выйти в прострацию, сдернув с гвоздя пальто.
В лучшем случае, жизнь, утверждаясь в себе, — ничто
В схиме схемы: тусовки.., любовница.., служба.., дом..,
Чтобы их вызывать ностальгирующим пером…

И предзимье не крикнет разгневанно "Черт возьми!"
Отболевшему,
                        сотканному из пороков и
Добродетелей, паразитирующих и на
Заблужденьях травимого… Подлые имена

Опускает в пустом замешательстве, становясь
Эклектичною (что обоснованно…), явь, учась
У искусства, чему объяснения нет… Объект
Электрической пластики, то бишь смурной предмет

Недомолвок, — возвышенней… Внутренний мир лепя
Из отходов творенья, — "Познай самого себя…",
По Платону… Так больше участия близких ждут
Безучастности вечности, вестники чьи грядут.

Живущий до сих пор в эпистолах кокетки,
Мерцает в строчках, но — не адресатом чтим,
Фанерный фатализм заброшенной беседки
В запущенном саду, сырым сиротством чьим

Ночь не обнесена… С зарницей на востоке,
Не отпускает мир ненастье той руки,
Когда угрюм запой; в падучей водостоки;
Борей несет в ноздрях предчувствие тоски,

Бесспорно, не один… С простуженным дыханьем,
В саду, клошар вполне вменяем, но — один.
Проекция души — усилье подсознанья
Выплескивает сон из голубых глубин.

Живописуя жизнь как сумерки, не вправе
На миг в плену пелен, пластичный испокон,
Он огибает, сон, неистощимость яви
В руинах молодых дорических колонн,

И та уходит прочь, не поднимая взгляда,
Надсадная в любви, в морщинах праотца,
Тем, влажное, теплей великолепье сада,
Выглядывая из промозглого лица…

С остывающим кофе, в вечернем пустом кафе
Близ Вандомской колонны, со стойкою подшофе,
В неизменном шарфе, не спасающем от дождя,
Обитаемый образ клошара в обман вводя,

Вы — скорее, эмпирик... устойчивый практик, чем
Непроглядный романтик... вращаете блюдце, тем
Горше обыкновение следовать, в пику, за
Книгою, затворившей сухие уста. Глаза

Истязает неон за окном. Горечь тем берет,
Что возврат — не всегда обязательный путь вперед.
Дух подстать диким всплескам неона… До ночи вплоть
На вопросы его — не находит ответа плоть.

Человек, сгусток комплексов, прячется в скепсис, но —
"По стаканам разлитое, следует пить вино…" —
Говорят в Сен-Дени... говорит, подливая, баск
Вам, не mon chere ami, но — объекту прицельных ласк

В забубенном квартале… Осталось, надев пальто,
Взять и выйти, уже осознав за порогом, что
И кафе, и колонна, и вы, неофит на вид, —
Слепки с небытия, выдающего вам кредит…

На полях сновиденья, с игрой светотени,
В сардонических гроздьях, свежо торопя
Приращение фурий, цветенье сирени
Рвет на части, близ кроткого моря, себя,

На другом конце мира… На ржавом иврите
Ставень просится, дряхлый, в тепло... и камин,
Одержимый собой, прозябает в плеврите,
Из живых в невеселой квартире — один…

В спорадической нежности, нежити вторя,
Мир не прячет себя в глухоте, предпочтя

Аутизм, погруженье в себя, но без моря
Обмелела судьба вертопраха, хотя,

Одинока, двусмысленнее ожиданья,
Память тела короче, дословная, чем
Память сердца, замкнувшегося в умолчанье
О молчании отпрыска лени, и тем

Флегматичнее время, в песчанике, точит
Настоящее... и, под щекою рука,
Как, сливаясь, долги одинокие ночи,
Как, дробимая драмами, жизнь коротка!..

Надсадней жизнь, усвоившая роль
Троянского коня… Без диалога,
Строга, топчась в неведенье, юдоль,
Куда сдает нас долгая дорога —

К себе… Настойчив и в сомненьях лют,
На волю вышним провиденьем пролит,
С претензией частиц на абсолют,
Мир, чаще — истязая, не мирволит

Герою, ведь, взаимности вовне,
Любовь к себе — роман, который длится
Всю жизнь... но, зачерствев, — спиной к спине,
Он, всех нас унося с собой, двоится,

И, за отловом фактов, ко всему,
Под занавес, чтоб с прошлым не лукавить,
С пристрастием к себе, по своему
Дурному вкусу обставляют память,

Покуда, размывая имена,
Не грянет, потрясенное, как Троя,
Со смертью прижитое право на
Приватное бессмертие героя…