Силлабо-тоника
Елена ФИЛИППОВА
НА СЕРЕБРЯНОМ БЕРЕГУ
* * *
задыхаешься не заметишь
как на пятый как на шестой
по высокому гребню лестниц
попирая его пятой
по высокому гребню тени
что от окон ложится на
двери старые и ступени
\\при закате она черна\\
ртом подтягивая дыханье
\\цепенеет ручной гимнаст\\
попадает летящий камень
на последней ступени в нас
так воспой же боян за доном
далеко на сырой неве
эти лестницы что за домом
отпечатаны на стене
эти улицы что репринтом
утопают в густой пыли
по лавкрафту и по майринку
на другой стороне земли
где прозрачны на негативе
от сиянья застив года
в нагасаки и хиросиме
исторических городах
эх ты время плети в косицу
в папку гибели на стеллаж
нашу припятскую водицу
и славянский наш пейзаж
поливай как цветок из лейки
тень от девочки на скамейке
поливай не жалей воды
тень от иволги и звезды
тень от дома и тень от дыма
чтоб слепящая простыня
вдруг стекла бы с них невредимых
заговоренных от огня
здравствуй птица ей скажет детка
и ответит ей птица фьюить
под звездой наклонится ветка
над водой что не страшно пить
и высокий дымок над домом
и качелей у дома скрип
только вырезан из картона
ты проваливаешься сквозь них
хвать рукою и нет картинки
на железной воде круги
недалеко от мариинки
за дождями где четверги
где кровавая ложь плаката
где дыхание гиблых стен
и с шестого идешь на пятый
сгорбив плечи
старик совсем
как на пятый как на шестой
по высокому гребню лестниц
попирая его пятой
по высокому гребню тени
что от окон ложится на
двери старые и ступени
\\при закате она черна\\
ртом подтягивая дыханье
\\цепенеет ручной гимнаст\\
попадает летящий камень
на последней ступени в нас
так воспой же боян за доном
далеко на сырой неве
эти лестницы что за домом
отпечатаны на стене
эти улицы что репринтом
утопают в густой пыли
по лавкрафту и по майринку
на другой стороне земли
где прозрачны на негативе
от сиянья застив года
в нагасаки и хиросиме
исторических городах
эх ты время плети в косицу
в папку гибели на стеллаж
нашу припятскую водицу
и славянский наш пейзаж
поливай как цветок из лейки
тень от девочки на скамейке
поливай не жалей воды
тень от иволги и звезды
тень от дома и тень от дыма
чтоб слепящая простыня
вдруг стекла бы с них невредимых
заговоренных от огня
здравствуй птица ей скажет детка
и ответит ей птица фьюить
под звездой наклонится ветка
над водой что не страшно пить
и высокий дымок над домом
и качелей у дома скрип
только вырезан из картона
ты проваливаешься сквозь них
хвать рукою и нет картинки
на железной воде круги
недалеко от мариинки
за дождями где четверги
где кровавая ложь плаката
где дыхание гиблых стен
и с шестого идешь на пятый
сгорбив плечи
старик совсем
КАТАКОМБЫ
вас оставляю на той земле
где ослепительно слово света
где догорает в густой смоле
года девяносто седьмого лето
недолговечен словесный прах
но повторять до ломоты в скулах
имя квартала где в облаках
дышут каштаны зеленой шкурой
горек шершавый пока орех
но тяжелеют свинцовым градом
невозвратимые души тех
что по бульвару гуляли рядом
прятались в парках в тени скамей
что-то шептали о чем-то пели
плоскими лицами площадей
непоправимо спешили к цели
вот она прорезь мишень окна
узкая просека в небо лувра
уши зажмешь свои но она
снова бетховенской снова лунной
как заскребет как вонзит в гортань
верный жилетт и хрипи в порыве
чтобы предательская герань
долго не требовала полива
знаешь когда я спустилась вниз
в те катакомбы куда за плату
на исторический экзерсис
водят и юных и бородатых
где километра почти на два
выстроен лес из костей берцовых
ровной поленницей как дрова
как черепица той виты нуовы
что предстоит нам внутри земли
сверху которой светло и жарко
где с экскурсантами корабли
и карусели в столичных парках
там в мышеловке в дурном мешке
в сырости в смеси стыда и тлена
пеплом освенцима на языке
прошлое высохшее как сено
чем восхищаться? всегда влекут
амфоры бусины чаши кости
но на бульваре зеленый прут
все же приятней подземной гостьи
тридцать — считаем по тридцать лет
тысячелетие сгнившей плоти
лучше бы мне не купить билет
в анатомический театр — проще
было в трупарню — позвольте ваш
зонтик и сумку теперь направо
ах извините какой пассаж
мы не успели заштопать клаву
вася голубчик подай воды
женщине дурно при виде крови
да и опарышей с бороды
вытри исчадие ты христове
а над монмартром где мулен руж
как пересадка с арбатской глины
выросли свежие a la ruse
черепом венчанные картины
публика хвалит почти латур
и некрофильские глазки мэтра
сыто поблескивают — но тут
смею вмешаться: в долине мертвых
мы побывали латинский шрифт
видели скользкий комок удушья
нас посетил безымянность крипт
нос заложила ипритной сушью
и как шахтер из своей норы
в самое сердце парижских лавок
выползли — вот и стоим на вы
с тем вариантом посмертной славы
в целом эпической: все равны
перед безносой но лучше будет
праха не смешивать и слюны
и не покоиться в общей груде
лучше мостами вдоль тихих вод
где букинисты сидят под тентом
с кипой брошюрок и старых нот
где новобрачные в белых лентах
где пообедав прилег клошар
пузо подставив под брызги пены
где ты историю накропал
о триединстве сиона сены
синематографа где в d’Orsey
я разлюбила моне с лотреком
и признаюсь провела почти
все вечера с валентином греком
вот он мне машет — пиджак берет
пестрый платок обвивает шею
падает с неба слепящий свет
разъединяя и не жалея
где ослепительно слово света
где догорает в густой смоле
года девяносто седьмого лето
недолговечен словесный прах
но повторять до ломоты в скулах
имя квартала где в облаках
дышут каштаны зеленой шкурой
горек шершавый пока орех
но тяжелеют свинцовым градом
невозвратимые души тех
что по бульвару гуляли рядом
прятались в парках в тени скамей
что-то шептали о чем-то пели
плоскими лицами площадей
непоправимо спешили к цели
вот она прорезь мишень окна
узкая просека в небо лувра
уши зажмешь свои но она
снова бетховенской снова лунной
как заскребет как вонзит в гортань
верный жилетт и хрипи в порыве
чтобы предательская герань
долго не требовала полива
знаешь когда я спустилась вниз
в те катакомбы куда за плату
на исторический экзерсис
водят и юных и бородатых
где километра почти на два
выстроен лес из костей берцовых
ровной поленницей как дрова
как черепица той виты нуовы
что предстоит нам внутри земли
сверху которой светло и жарко
где с экскурсантами корабли
и карусели в столичных парках
там в мышеловке в дурном мешке
в сырости в смеси стыда и тлена
пеплом освенцима на языке
прошлое высохшее как сено
чем восхищаться? всегда влекут
амфоры бусины чаши кости
но на бульваре зеленый прут
все же приятней подземной гостьи
тридцать — считаем по тридцать лет
тысячелетие сгнившей плоти
лучше бы мне не купить билет
в анатомический театр — проще
было в трупарню — позвольте ваш
зонтик и сумку теперь направо
ах извините какой пассаж
мы не успели заштопать клаву
вася голубчик подай воды
женщине дурно при виде крови
да и опарышей с бороды
вытри исчадие ты христове
а над монмартром где мулен руж
как пересадка с арбатской глины
выросли свежие a la ruse
черепом венчанные картины
публика хвалит почти латур
и некрофильские глазки мэтра
сыто поблескивают — но тут
смею вмешаться: в долине мертвых
мы побывали латинский шрифт
видели скользкий комок удушья
нас посетил безымянность крипт
нос заложила ипритной сушью
и как шахтер из своей норы
в самое сердце парижских лавок
выползли — вот и стоим на вы
с тем вариантом посмертной славы
в целом эпической: все равны
перед безносой но лучше будет
праха не смешивать и слюны
и не покоиться в общей груде
лучше мостами вдоль тихих вод
где букинисты сидят под тентом
с кипой брошюрок и старых нот
где новобрачные в белых лентах
где пообедав прилег клошар
пузо подставив под брызги пены
где ты историю накропал
о триединстве сиона сены
синематографа где в d’Orsey
я разлюбила моне с лотреком
и признаюсь провела почти
все вечера с валентином греком
вот он мне машет — пиджак берет
пестрый платок обвивает шею
падает с неба слепящий свет
разъединяя и не жалея
* * *
глянец польского побережья
сны ведущие к шизофрении
по снежневскому вялотекущей
грех героям виват злодеям
слава вечная дуракам
там где гданьск сливается с гдыней
пахнет донная рыба дыней
стала родина солидарности
овощным деревенским ларьком
вперемешку с японскими сони
наши русские кофемолки
вперемешку с клиентами сотби
перекрашенные комсомолки
перестроившийся союз
обожает зеленый вкус
авраама линкольна
польша вдавленная подметкой
имбецила соседа
в католическое смотрит небо
в католическое смотрит небо
опустелая контрразведка
и варшаве моей весело
благодатен порыв ветра
и для трех королей ладья
сошла с гаванской верфи
хлеб преломлен поставлена для питья
святая вода
ксендз убитый большевиками
говорил что нет смерти
сны ведущие к шизофрении
по снежневскому вялотекущей
грех героям виват злодеям
слава вечная дуракам
там где гданьск сливается с гдыней
пахнет донная рыба дыней
стала родина солидарности
овощным деревенским ларьком
вперемешку с японскими сони
наши русские кофемолки
вперемешку с клиентами сотби
перекрашенные комсомолки
перестроившийся союз
обожает зеленый вкус
авраама линкольна
польша вдавленная подметкой
имбецила соседа
в католическое смотрит небо
в католическое смотрит небо
опустелая контрразведка
и варшаве моей весело
благодатен порыв ветра
и для трех королей ладья
сошла с гаванской верфи
хлеб преломлен поставлена для питья
святая вода
ксендз убитый большевиками
говорил что нет смерти
* * *
на серебряном берегу
где деревья стоят в снегу
где одно вековое право
право цезаря и раба
там бессильны и смерть и слава
потому что они судьба
не в стеклянном живем мы шаре
отгорожены от нее
зимний воздух глазами шаря
знать — цикута твое питье?
наслаждаешься горьким вкусом
словно дверь запахнув пальто
дней просчитанных от иисуса
не отнимет теперь никто
пусть смеются какое дело
уходящим в иную даль
прежде духа бывает тело
и желаний его не жаль
как захлебывался в начале
и стоишь как вопрос в конце
а на сцену цветы бросали
чтобы терном в его венце
чтобы выплакав сразу суше
зарябить в пестроте людской
чтобы выкричать свою душу
и к холодной стене щекой
на серебряном берегу
где деревья стоят в снегу
от прошедшего воскресенья
до грядущего рождества
от прощания до прощенья
от свидания до вдовства
о прости мишура цветная
хвоя елочная в смоле
угол детской где вещи рая
вместе собраны на столе
их разглядывая я слышу
одинокий и твердый зов
сквозь дыханье зимы по крыше
— собирайте скорей улов
новогоднее время в горсти
провожать поезда сквозь бред
мы сегодня поедем в гости
только хватит ли на билет?
нам серебряный сад навстречу
дети скатываются с горы
снег ложится как смерть на плечи
благодарная — вы добры
и ворон поджидают кони
и погружен на санки гроб
и сугробы как от погони
друг на друга сугроб в сугроб
оглянешься ветвями машут
елки строятся в долгий ряд
еле слышное — Саша Саша
сквозь прощание шелестят
этот звук замирает тает
словно плакальщик на пиру
до свидания долетает
чтоб не слышать его к утру
а серебряный берег ближе
обетованный берег дня
по лыжне нас уводят лыжи
к той которая нам родня
на серебряном берегу
где деревья стоят в снегу
где одно вековое право
право памяти над крестом
там бессильны и смерть и слава
потому что они потом
где деревья стоят в снегу
где одно вековое право
право цезаря и раба
там бессильны и смерть и слава
потому что они судьба
не в стеклянном живем мы шаре
отгорожены от нее
зимний воздух глазами шаря
знать — цикута твое питье?
наслаждаешься горьким вкусом
словно дверь запахнув пальто
дней просчитанных от иисуса
не отнимет теперь никто
пусть смеются какое дело
уходящим в иную даль
прежде духа бывает тело
и желаний его не жаль
как захлебывался в начале
и стоишь как вопрос в конце
а на сцену цветы бросали
чтобы терном в его венце
чтобы выплакав сразу суше
зарябить в пестроте людской
чтобы выкричать свою душу
и к холодной стене щекой
на серебряном берегу
где деревья стоят в снегу
от прошедшего воскресенья
до грядущего рождества
от прощания до прощенья
от свидания до вдовства
о прости мишура цветная
хвоя елочная в смоле
угол детской где вещи рая
вместе собраны на столе
их разглядывая я слышу
одинокий и твердый зов
сквозь дыханье зимы по крыше
— собирайте скорей улов
новогоднее время в горсти
провожать поезда сквозь бред
мы сегодня поедем в гости
только хватит ли на билет?
нам серебряный сад навстречу
дети скатываются с горы
снег ложится как смерть на плечи
благодарная — вы добры
и ворон поджидают кони
и погружен на санки гроб
и сугробы как от погони
друг на друга сугроб в сугроб
оглянешься ветвями машут
елки строятся в долгий ряд
еле слышное — Саша Саша
сквозь прощание шелестят
этот звук замирает тает
словно плакальщик на пиру
до свидания долетает
чтоб не слышать его к утру
а серебряный берег ближе
обетованный берег дня
по лыжне нас уводят лыжи
к той которая нам родня
на серебряном берегу
где деревья стоят в снегу
где одно вековое право
право памяти над крестом
там бессильны и смерть и слава
потому что они потом