Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Рецензии


Екатерина Ратникова, «Стихотворение с большой буквы»
СПб: Реноме, 2012 (Библиотека «Молодой Петербург»)

Казалось бы, Екатерина Ратникова — постоянный автор «Октября», «НГ Ex libris», «Литучебы», «Детей Ра» — изданий отнюдь не консервативного толка. Но в ее дебютной книге критики ощутим крен в сторону «классичности». «Стихотворение с большой буквы» построено не как сборник статей, а именно как книга (что уже редкость), с продуманной нравственно-профессиональной базой (первое — основное), ощутимым базисом и платформой, — все выводы и рассуждения в ней имеют корень, равно науке в культурном древе.
Замечательна интонация — взятая не просто верно, а единственно верно, уважительная, примиряющая, — спокойная. Здесь нет призывов распять <имярек> и его эпигонов, нет упреков в отрицании пласта литературы — почвеннического толка, нет крика, шума, гама, вздыбленных волос и топорщащихся вен, истерики: что сделали с Россией?! Автор призывает к диалогу, к новому легитимирующему консенсусу, коли нарративы советского прошлого, да и постмодерна перестают удовлетворять систему. Симплифицируя заумь, становясь «писателем текстов», отходя от гордого звания Автора, писатели, а вслед за ними и литература, не только делятся на взаимоисключающие лагеря; единый текст распадается, не восходит к идеалу, а опрощается до молекулярного уровня. Единое литературное поле, подкрепленное духовной и душевной работой, — вот цель Ратниковой-критика, вот основной посыл двух статей, составивших первый раздел книги: «Природа творчества».
Первая из них, «Стихотворение с большой буквы», несколько наивна, если подходить с формальной точки зрения: речь о творческих импульсах — вдохновении, данном свыше (демиургическая сущность поэта), вдохновении, рожденном яркой жизненной причиной (терралогическая или бытовая поэтика) и, наконец, тривиальная потребность писать (без вдохновения). Последнее не свойство графомании; мастера, утратившие вдохновение, способны к словесным играм, однако мало кого прельщают прекрасные, но неживые античные колонны — несколько тысяч лет не прельщают, а вы о Слове — плюнуть и растереть!
Ратникова не боится взяться за эту тему, это смело и дерзко (как, скажем, рифмовать «кровь» и «любовь»), да и на открытие неведомых и прекрасных истин автор не претендует, но как же непросто дождаться в литературном журнале статьи о высшем предназначении автора, о мистике творчества, о Стихотворении с большой буквы! Не наивной выглядит статья Ратникова — анахроничной, не в силу самости, а потому, что мы переступили через основы и стараемся вести диалог о более серьезных вещах, тогда как между профанным дискурсом и дискурсом сакральным (в данном случае профессионалов) — пропасть. И ее пытается заполнить Екатерина Ратникова, которой на момент издания книги исполнилось только 23 года.
Не буду отрицать, что идеологически я со многим не согласен (в споре между «классикой» и «авангардом» предпочту последнее); дело в том, что «игра в классиков» со всеобщей (полу)грамотностью стала достоянием всех — от академика до механика, и «ямбо-хорейное занудство» лезет изо всех щелей — местечковых и «центральных» ЛИТО, сборников «Серебряный ручей» и проч. Парадоксально, но графоман-авангардист милее графомана-«классика» только потому, что сделал единственный шаг в опрощении системы, маленький бунт — ведь система крайне недоброжелательна к тем, кто ее «раскачивает»!
Но Ратникова уверена в своей позиции и доказывает — доступным ей инструментарием, не оскорбляя (разве что — «своим присутствием», но воинствующих дегенератов хватает во все времена) чувства представителей других «литературных конфессий». И потому она мила мне. И потому я слышу ее голос и хочу слушать, и — даже не соглашаясь (не во всем соглашаясь) — готов многое отдать, чтобы она была услышана.
Куда взвешеннее и продуманнее вторая статья «Автор и современность», главный вопрос которой порожден бытием мира в состоянии «пост» — есть ли автор? Автор — есть, говорит Ратникова, и доказывает это, сравнивая, анализируя, споря с невидимым оппонентом — отражением в зеркале, ведь чтобы убедить других в своей правоте, надо вначале убедить себя, отспорив у себя же положенное.
Она сводит конфликт людей пишущих к простой и лаконичной формуле: «…искусство сегодня переживает самую масштабную трагедию за всю историю своего существования, поскольку его территория именно сейчас донельзя заполнена так называемыми “людьми говорящими”, усугубляющими тупик, и артефактами, которые на самом деле таковыми не являются». (Не случаен и мой пример про двух графоманов.) В приведенном высказывании Ратникова как никогда близка к истине. Искусство десакрализовалось, вход в него не выглядит сложным — он растворился, затерся в потоке фальшивых богов, голых королей и прочих бабушек пушкина. Ответственность за слово (что у «классика», что у «авангардиста») стало явлением редким, и это отчасти оправдывает закрытую политику ведущих толстых литературных журналов — чтобы оказаться внутри узкого круга, небольшого культа избранных, нужно совершить ряд сакральных действий, своеобразный обряд перехода: выйти из предыдущей группы (отделение), совершить определенные деяния в определенном временном отрезке — иногда до нескольких лет (промежуточный этап со своими отделением и присоединением), наконец, если верховные жрецы/вожди etc. позволят — войти в новую группу (присоединение).
Если вдуматься, подобная схема действует и в почвеннических изданиях, за той лишь разницей, что изначальное формирование автора происходит в родственной им среде — на прозе и поэзии близкой почвенническо-классическому взгляду (вспомним хотя бы школопомазанную «природную лирику»). Процесс един, поля применения — разные. И там, и там — Авторы, делающие одно и то же дело, но по большей части игнорирующие достижения антагонистов (из противоположного лагеря).
Ратникова говорит, что «традиционалисты» зачастую противопоставляют себя «верлибристам», и абсолютно права — если в столицах «лагеря» кое-как терпят друг друга, можно представить, какие войны начинаются в провинциальных ЛИТО, стоит там перед собранием старцев прочесть верлибр не самых ангельских свойств.
Еще одна мысль, которую хочется отметить (и согласиться) — о духовном предназначении именно русского художника (исторически объединяющего развлекательное с духовным, как, скажем, Достоевский, на крепкий сюжет, способный увлечь, нанизывающий все остальное, или Шекспир, действующий аналогично): «русская культура во многом изначально была сориентирована на понятие высокого предназначения художника».
Эта одухотворенность, попытка приподняться и очистить, просвет(л)ить читателя ощущается в книге Ратниковой, оттого сборник, повторюсь, и нужно назвать книгой — единоконцептуальной, несмотря на кажущееся несоответствие: статьи и основополагающие темы (с теоретическими выкладками), и рецензии, составившие второй раздел, названный лирично: «Записки путешественницы». Этих записок немного — всего одиннадцать; книги, рассматриваемые молодым критиком: 2009-2011 годов выпуска (исключение составляет сборник поэзии трагически погибшей, отчего-то не всеми воспринимаемой в качестве поэта Анастасии Харитоновой). Две из них откровенно слабы (на книги Инги Кузнецовой и Олега Филипенко), но это издержки «первых литературных опытов», остальные вполне на уровне — в первую очередь, архитектонически, поскольку Екатерина, разумеется, могла бы отобрать и совершенно другие рецензии, благо выбор у активно публикующегося критика велик. Единственная претензия, которую я не так давно адресовал и Елене Сафроновой — малое число рецензий, не позволяющее составить более-менее полную картину литературного мира рассматриваемого периода, некая спорадичность выбора. Зато полностью оправдывающее название — это действительно заметки, добрые, с зачатками мудрости (которая приходит не сразу, но уже сейчас ее хватает, чтобы взять верную интонацию), подтверждающие сказанное в первой части книги. Начало статьи о книге Харитоновой — словно бы отделившееся продолжение статьи об Авторе и призвании: «…есть поэты, осознанно пользующиеся исключительно тем арсеналом творческих средств, который появился до них. Такой способ письма не есть признак отсутствия в авторе творческой новизны (много ли творческой новизны кроме метода в карточках Рубинштейна? — В. К.), ведь новизну поэт привносит самим фактом своего существования — никто, кроме него, не сумеет создать его интонацию и написать его стихотворения». В этом — вера Екатерины Ратниковой, в этом сила 23-летнего на момент выхода книги автора. А сила веры — едва ли не самая крепкая и нерушимая. Потому что — правдивая. Что, разумеется, не означает — истинная, ибо где есть истина, нам знать не дано.

Владимир Коркунов



«Город Кимры в художественной литературе и публицистике». Антология
Составители Л. Н. Скаковская, А. М. Бойников
Тверь: ЭЛИТОН, 2012
(«Малые города России в художественной литературе и публицистике: Тверская область»)

Серия «Малые города России в художественной литературе и публицистике: Тверская область», пожалуй, лучшее, что появилось в литературном краеведении Верхневолжья за последние годы. Ежегодно выходит по несколько книг, но проблематика всей серии наглядно просматривается и на примере любой из них.
«Город Кимры в художественной литературе и публицистике» включил в себя произведения 81 автора (и ряда неавторизованных). К этому стоит прибавить ряд частушек, собранных студентами Тверского университета в фольклорных экспедициях, древние грамоты и акты. Временной интервал книги — от XVI века до наших дней, с некоторым авансом в прошлое — присутствует цитата из татищевского «Лексикона», что-де Кимры упоминались «прежде исхода 12 ста по Христе», то есть до наступления XII века. Эта зацепка очерчивает перед местными исследователями лакомые перспективы — существует возможность расширить парадигму кимрского бытования от 1546 года (первое упоминание локуса) к 1000-м годам.
Составители антологии д. ф. н. Л. Н. Скаковская и к. ф. н. А. М. Бойников (в составлении книги также принимали участие А. А. Петров и автор данной рецензии, передавший ряд архивных материалов составителям). Отметим, что Бойников занимался непосредственной «полевой» работой, и за несколько визитов в Тверь я неоднократно встречал неутомимого исследователя в библиотеках и архивах, в окружении залежей подшивок и документов.
Сроки, в которые пришлось уложиться составителям, существенно сузили проработку материала, не позволили снабдить тексты достаточным комментарием (указывается только случайная публикация того или иного свидетельства); вступительной статьи решительно недостаточно, чтобы дать характеристику как кимрскому краю, так и корпусу представленных текстов. Также книга не содержит пагинации, что уменьшает возможности использования материала в научных публикациях. Вместе с тем, это — замечательный образец популярного издания, предназначенного не только узкому кругу специалистов, но и для широкой (и это не фигура речи) аудитории: неуклонно редеющим посетителям библиотек, учителям (и историкам, и словесникам, и краеведам), школьникам и студентам, всем, кто интересуется историей местного края. Для удобства приведены алфавитный указатель авторов и произведений и краткие биографические сведения. Композиционно книга поделена на века — от XVI до XXI, далее следуют «Стихи и песни о Кимрах», «Кимры упомянутые “к слову”», «Кимры в пословицах» и «Кимры в частушках».
Особенностью антологии можно назвать разнополярность представлений о Кимрах в общей дискретной палитре. Так, на ее странице можно отыскать практически все (кроме разве что наркомании — она очень отрывочно дана во фрагменте статью А. Полуботы) культурные константы края, как то: сапожный промысел, ярмарки и торговля, приближенность к столице и железнодорожный вокзал, гидронимы Волга и Кимрка, переправы и рыбная ловля, микротопонимика (представленная кратко), православие, принадлежность к царскому селу, пожары, Великая Отечественная война, деревянный модерн и прочее. Вокруг этих ключевых точек и существует жизнь Кимр, это — локусообразующие элементы кимрского бытия от дореволюционного времени до наших дней.
Важное достоинство книги — возможность стать предтечей к выявлению особого локального кимрского текста. Словесные ряды (синтагматика), образующиеся вокруг культурных констант, помогают нам понять и наглядно увидеть, как представлялся город изнутри и извне; сравнить свидетельства жителей Кимр, как родившихся в городе, так и приехавших сюда; бывавших проездом и находящихся за 101-м километром, а также тех, кто никогда в городе не был, а писал о нем на основе иных свидетельств или просто-напросто упоминал, используя необычную фонику.
Анализ текстов (чему помогает хронологическое, пусть и в масштабах веков, рас-положение материала) помогает иным, альтернативным образом взглянуть на историю края. Естественно, Кимры — не Петербург (имеем в виду труды В. Н. Топорова), и говорить об особом кимрском тексте, полагаю, несколько преждевременно (лишь одна константа крепко спаяна с Кимрами в русской литературе — сапожный промысел, ставший синонимом локуса). Посредством образов, описаний и впечатлений — в отличие от общепринятого метода, опирающегося на факты и официальные документы, перед нами встают несколько иные Кимры. Совокупность подходов — краеведческого и литературно-краеведческого — может дать возможность местным историкам дополнить и расширить представления о родном крае. Создать не летопись по хронологическому принципу, а нечто более одухотворенное, пропущенное через творческое восприятие десятков и даже сотен (при условии нахождения прочих текстов) людей, соприкоснувшихся с Кимрами и оставивших записи о городе: наблюдения, путевые заметки, стихотворения, прозу и т. д. Кимрский текст — новая попытка взглянуть на Кимры, под другим углом, с другой точки зрения — через текст, ряд широко известных и сугубо локальных мифов.
Между тем, канон не нарушен, основные исторические точки тождественны, сле-довательно, книга Скаковской и Бойникова может найти широкое применение не только в культурной и литературной, но и в исторической среде. Листая страницы, нетрудно проследить за изменениями в жизни села/города, за ростом, актуализацией и отмиранием тех или иных тем (как, скажем, дореволюционные пожары, в которых Кимры сгорали едва ли не целиком, но восставали из пепла, в наше время не являются значительными в самосознании жителей), за духовным взрослением и т. д. Если в дореволюционное время кимрян не беспокоила удаленность от Москвы, то в последние годы кимряки все больше ощущают свою незначительность (небольшой провинциальный городок). (Еще один симптом XXI века — устойчивость ассоциации «Кимры»-«кикиморы» и пр. Много ли здесь уважения к родному краю?)
К сожалению, сроки издания и объем книги, обусловленный размером финансирования, не позволили включить в нее выдержки из произведений еще как минимум сходного числа авторов, чьи свидетельства крайне важны для представления образа города. Среди них тексты Л. Виноградовой, Н. Красновой, И. Некрасовой, Г. Смолицкой, М. Бахтина, С. Юренева, П. Орешкина, Е. Пешехонова, Л. Аннинского, Ф. Панферова, М. Божаткина, Г. Жукова, Н. Шареева, А. Боровика, М. Семеновой и Ф. Разумовского, П. Ефремова, А. Рыбина, Г. Андреева, Г. Горнова, И. Михайлова и др.
С другой стороны, в антологии — ряд свидетельств, впервые публикующихся в книжном формате. Да и сам формат — первая попытка представить тексты о Кимрах единым корпусом.
Аналогичные достоинства и недостатки можно отыскать в каждом томе антологии, и в каждом случае Скаковская и Бойников становятся первопроходцами. Таким образом, серия — закономерный этап на пути текстуализации тверских городов и весей; на основе ее уже сейчас можно выделять локальные тексты тех или иных населенных пунктов, следовательно, значение ее с годами будет только возрастать. А «узким специалистам» остается дожидаться изданий с дополнениями и уточнениями или самим доводить антологию до совершенства.

Владимир Коркунов