Он проснулся очень рано, еще не было и шести. Попытался снова уснуть, но не смог даже сомкнуть глаза. Сердце учащенно забилось только от одной мысли, что именно сегодня должно произойти что-то очень важное в его жизни. В принципе, ему, по большому счету, оставалось меньше двух лет до пенсии. Но он знал, что на пенсию ему пока рано, и собирался поработать еще минимум лет пять. А уж потом можно будет и внуков нянчить и ездить на эту долбаную дачу, которую он невзлюбил с самого момента ее покупки. Тогда его просто достала жена, Людмила, и он поддался на уговоры, что это необходимо и для здоровья, и для собственного урожая, и для будущих внуков, хотя Димка еще не родился и даже не был в проекте.
Каждый раз, когда в конце недели они выезжали на дачу, он с удивительным постоянством заводил разговоры о рабстве, батрачестве, комарах и о правах человека. Последнее сводилось к одному: любой человек имеет право на свободный выбор отдыха по своему вкусу и в соответствии со своими потребностями. Жена вначале даже пыталась его переубедить, много говорила о том, что дача позволит укрепить семью, оздоровит их и снимет стресс, который они накапливают ежедневно в городе. А потом, видя с каким упорством ее муж протестовал против поездок на дачу, просто махнула на него рукой и перестала спорить на эту тему. Она прекрасно изучила Виктора Михайловича за тридцать пять лет супружеской жизни и знала, что, в конце концов, он ей уступит, он всегда уступал, когда речь шла об интересах семьи. Такой уж он был у нее правильный.
Он тихо встал, чтобы не разбудить Люду, и направился прямиком в ванную. Когда он закрывал дверь, послышался ее удивленный голос: «Чего это ты так рано вскочил?» Он ничего ей не ответил, потому что нужного ответа просто не знал.
Некоторое время он рассматривал себя в зеркале. Несмотря на возраст, он был по-прежнему подтянут и бодр, хотя предательская седина давно придала его некогда буйной шевелюре какой-то бледный лиловатый оттенок. Уже не так заметна былая мускулатура, но и живот не выпирал, как у большинства его сверстников. Он старался следить за собой всю сознательную жизнь, но несколько лет назад врачи порекомендовали сократить нагрузки на сердце. Хорошо им, этим врачам, рекомендовать! А как можно вот так взять и в одночасье изменить жизнь? На этот вопрос умники врачи ответов не давали. «Хотите жить долго — берегите сердце. И никаких нагрузок!» — безапелляционно заявил кардиолог.
Когда он вышел из ванной, жена была уже на кухне.
— Ты что так рано? — опять поинтересовалась она, хотя прекрасно понимала, почему ему не спалось.
— Не знаю, — ответил он и пошел одеваться.
— Что тебе приготовить на завтрак? — окликнула она его вдогонку.
— Да не готовь ты ничего, аппетита нет, — услышала она в ответ.
— Я тебе колбасы и сыра нарезала. Хочешь, кашу сварю?
— Не, не буду, Чай поставь, а!
— Уже закипел. В чайнике настаивается.
Потом минут на пятнадцать в квартире воцарилась тишина, изредка прерываемая звоном кухонной посуды.
Жена накрыла на стол и села, ожидая, когда он появится к завтраку.
Наконец Виктор Михайлович Круглов вошел в кухню. На нем был один из его лучших костюмов. Рубашку надел белую и даже повязал галстук, который года два назад ему подарила дочь на 23 февраля. Галстуки он носить не любил и не умел, завязывал их с большим трудом, но жена и дочь настояли на том, что в его возрасте уже пора выглядеть солидно и достойно. Теперь в его гардеробе было уже четыре или пять галстуков, и он часто ходил в них даже на работу. Все равно потом в цехе переодевался и прятал костюм и галстук в свой шкафчик. Этот шкафчик оставался закрепленным за ним все тридцать лет, что он проработал на заводе. После армии он поступил в ПТУ, а окончив его, уехал на пару лет на Урал, в Свердловск, куда его позвал армейский товарищ. Но потом вернулся все-таки в Москву, и его взяли на работу на этот завод и сразу в этот цех. Начал он с самых низов, а дошел до замначальника цеха.
Как давно это было, и как много лет он отдал своему заводу! Больше половины жизни! И как все поменялось в последнее время. Завод, некогда громадина и важная «шестеренка» в системе советского промышленного производства, совсем сдал в последние пять лет и даже несколько раз останавливал производство из-за различных проблем. Потом, правда, производство начиналось опять, но каждый раз это было все в меньшем масштабе и уже как-то очень хаотично.
В какой-то момент жизни его одолело подозрение, что ушедшие старые времена забрали с собой и его жизнь, с его талантами, воспоминаниями и даже ощущениями. Уже давно никто на заводе не требовал от него ни высокой производительности, ни сверхурочной работы, и никто не обращался к нему за консультациями, как в прежние времена. Он давно знал ответ на вопрос, почему это происходило. Но ему было страшно произнести этот ответ даже про себя, а не то что вслух, и, тем более, обсуждать это со своими знакомыми и близкими. Завод, награжденный когда-то орденами и переходящими знаменами, тихо умирал, и это стало ясно уже давно.
Но что больше всего раздражало и бесило Виктора Михайловича, так это поразительное, иррациональное молчание людей по поводу умирания не только производства, но и многих безусловных ценностей прошлого. Его больно задевала нещадная критика прошлых лет, полное неприятие недалекой истории и быстрая забывчивость людей.
Он сам лично не сомневался в том, что люди двадцать-тридцать лет назад были образованнее, культурнее, щедрее и гораздо человечнее. Новое время выбило у всей страны опору из под ног. Россию захлестнул бум обывательства со всеми вытекающими последствиями. Делание денег стало всеобщим правилом, новой идеологией, и это ему претило еще больше. Сам он никогда не был меркантильным, потому что когда он воспитывался, это считалось очень скверным качеством.
Есть ему совершенно не хотелось. Он отрезал себе кусок сыра, положил рядом на тарелку варенье из черной смородины, которая теперь росла по периметру дачного участка, и налил полную чашку чая, предварительно положив в нее несколько долек лимона. Никаких новых чаев с разнообразными вкусами Круглов не признавал. Жена покупала ему обычный черный чай, и он любил пить его с лимоном.
— Витюш, ты не переживай! Ты же сам сказал, что все будет хорошо, — попыталась успокоить его жена.
— А кто тебе сказал, что я переживаю? — посмотрел он на нее. — Вот еще глупости какие! Наоборот, я только рад, что сегодня все прояснится с этими новыми инвесторами. А то завод выкупили, а о планах целых два месяца молчали. Поди, конечно, разберись с этим всем хозяйством: и цеха, и склады, и административные корпуса, и ОКБ. Но теперь увидишь, Люда, как все пойдет! Такая махина как наш завод даже в Европе может фурор произвести! Наша продукция года через два-три немцев может с рынка потеснить. А у них знаешь, какие станки выпускают? Ого-го, все со всякими новыми технологиями и компьютерами разными. Но мы, если электронику правильную поставим, ничем не уступим. Я тебе, помнишь, в прошлом году про выставку рассказывал? Видел я разные их каталоги — молодцы они, сильно науку в производство двинули. Так что наши новые инвесторы должны будут потрудиться, чтобы немцев догнать и перегнать. А про японцев я уже и не говорю. Да и китайцы на пятки наступают. Всех копируют, все могут, да еще и втридешева! Так что инвесторам этим, если они настоящие патриоты, предстоит работки.
На лице у него появилась мечтательная улыбка. Жена радостно вздохнула.
— Ну, дай бог! Дай бог! — повторила она. — Они-то понимают, какой ты специалист! Сколько лет на заводе, все тебя знают и уважают. Без тебя, Витенька, они не обойдутся, это уж точно.
Он согласно кивнул головой, хотя внутри у него сохранялось напряжение, не исчезавшее все эти два месяца. Что будет, если они вдруг узнают, что он не умеет пользоваться компьютером? Различные планы и схемы он читал с листа или с дисплея компьютера, а вот пользоваться им действительно не умел. Ну и что, что не умеет? Эти молодые, нагловатые и самоуверенные думают, что если умеют нажимать на кнопки в компьютере, то им уже подвластна не только профессия, но весь мир? А зачем ему это? Он и так мастер на все руки! Сколько раз в своей долгой профессиональной жизни доводилось ему слышать эти завораживающие слова, полные уважения и признания: «Михалыч, ты бы не смог?..». И он всегда мог! Он вытачивал самые точные детали, придумывал решения инженерных проблем, чинил станки и изделия в рекордные сроки, учил молодежь, пил водку с инженерами-конструкторами, которые давно его считали своим и всегда говорили, какой талант Кулибина пропадал в этом человеке.
Как часто видел он лица людей, наблюдавших за его работой! На них, как правило, запечатлевалось полнейшее и глубочайшее изумление вперемешку с невысказанным во многих случаях уважением. И это был самый важный стимул в его работе: признание других людей.
— Плащ надень, дождь обещали, — заботливо заметила жена, начав убирать со стола. — Ты совсем ничего не поел. Может, еще чайку?
— Я сам налью. Еду убирай, я только чай буду. Да и на работу рано еще.
— На ужин я тебе голубцы твои любимые сделаю. Может, еще чего хочешь? Рыбки? Или буженинки?
— Сама решай, ты же хозяйка в доме, — добродушно и ласково посмотрел он на нее. — Это я у себя на работе командир, а здесь ты командуешь.
Он отхлебнул чай и опять задумался. День предстоял важный. Решалась судьба завода, да и его тоже. Точнее, все уже было решено, просто на сегодняшнее утро новый замдиректора завода вызвал к себе на совещание ключевых специалистов. Одних вместе, других, как Круглова — по отдельности.
Как долго пришлось ему ждать этого дня, когда, наконец, все прояснится, все встанет на свои места! В груди росло чувство радости и окрыленности, хотя внутреннее напряжение и какой-то неосознанный страх по-прежнему никуда не исчезли.
Он закончил пить чай, поставил чашку и блюдце в раковину, переставил чайник со стола на столешницу рядом с раковиной и пошел в коридор. Постояв там немного, он зашел еще раз в ванную, придирчиво осмотрел себя в зеркало, расстроился из-за кривого узла на галстуке, но лучше он завязывать не умел.
Жена его обняла, крепко прижала к себе и тихо произнесла: «Все будет хорошо, Витенька! Такие специалисты, как ты, всем нужны, вот увидишь. Позвони мне, когда будут какие-нибудь новости. Лучше на мобильный, если я вдруг в магазин отлучусь». Он поцеловал ее в лоб, нежно отстранил, надел плащ и вышел во двор.
Первым, кого он увидел, был сосед Гришка со второго этажа.
— Тебя что, Михалыч, никак в Кремль вызвали? Или на концерт собрался? Так для концерта еще рановато, — язвительным тоном стал допытываться тот.
— Дурак ты, Григорий. Весь ум свой пропил. На работу я иду, как всегда. Совещание у нас сегодня важное. Замдиректора меня лично вызвал. Понял, дурная твоя башка? — гордо сказал Круглов.
— Ну что ты заерепенился? — обиженно произнес Григорий. — Я же просто так, ради интересу. А то вон как нарядился, как олигарх какой-то.
В слово «олигарх» он вложил всю свою ненависть и презрение, хотя с трудом улавливал истинный смысл этого слова.
— Ты, значит, важный гусь будешь, если тебя большое начальство так почитает. Небось, не каждого вызывают в кабинеты на личные беседы. А что, Михалыч, может мы это дело вечером отметим? — осторожно спросил вдруг оживившийся сосед, чей красный нос явно выдавал большого любителя спиртного. — С тебя вроде как причитается, а?
— Не, Григорий, с тобой я пить не буду. Ты меры не знаешь, да и буянить сразу начинаешь. Если и выпью рюмочку, то дома, в семье. С тобой пить нельзя, с тобой только набираться можно, — подвел итог дискуссии Круглов и зашагал по направлению к метро. Он мог проехать до него одну остановку на автобусе, но не стал этого делать, ему хотелось пройтись и побыть наедине с собой.
В который раз он начал прокручивать в своей голове предстоящую встречу. Нового замдиректора завода Круглов не знал. Его поставили новые хозяева, в процесс производства он не вмешивался, кадрами не занимался, во всяком случае пока, и было лишь известно, что на него возложена задача глубокой и полной реструктуризации компании. Виктор Михайлович при этом не мог взять в толк, во-первых, почему известный завод с мировым именем вдруг в одночасье превратился в компанию. А, во-вторых, ему не совсем понятен был термин «реструктуризация». Более того, в один из дней он, никому ничего не сказав, зашел в районную библиотеку и нашел это слово в «Энциклопедическом словаре». Но вместо того, чтобы развеять сомнения, прочитанное там озадачило его еще больше. Ему стало не совсем понятно, что за кардинальные перемены намечались на его заводе, и, самое главное, как это может повлиять на судьбу работников.
По сути дела, и об «инвесторах» его представления складывались из газетных статей и новых сериалов, которые постоянно стали появляться на российском телевидении. Он многое еще не понимал, не то чтобы процессы вообще, но и значение многих слов в частности. Однако считая себя человеком смышленым и достаточно образованным, он полагал, что смог бы, если не моментально, то со временем, без проблем разобраться в новых экономических веяниях. И когда, наконец, ему сообщили, что его вызывают на личную беседу к замдиректора завода, он едва смог подавить в себе волну захлестнувшего его восторга. Все эти дни он тщательно записывал в своем ежедневнике мысли, которые могли пригодиться при беседе. Ему даже пришло в голову подготовить список новой продукции, которую мог бы начать выпускать завод. За тридцать лет работы он на память знал все заводы-смежники, был в курсе их производства и нынешнего состояния, поэтому находился в уверенности, что его конструктивные предложения обязательно заинтересуют новое начальство. Они просто не могли не заинтересовать их!
Где-то в глубине души он мечтал о том, что ему предложат более значительную должность и, самое главное, более высокий оклад.
Когда-то он свято верил в то, что социалистическое общество заботится обо всех. Но теперь такого общества не было, и он, по правде говоря, не знал, кто теперь должен заботиться о нем. Ко всему прочему, его задевало, и довольно сильно, что дочь, работавшая в иностранной компании ассистенткой какого-то начальника, зарабатывала в пять раз больше, чем он. Нет, конечно, его радовали ее успехи, но все же он глубоко переживал, что человек с его стажем и опытом котировался так низко.
Он был уверен, что сегодня речь обязательно зайдет и о его зарплате. По-другому просто и быть не могло! Он это видел десятки раз в кино, читал в газетах, да и слышал от разных людей, как высоко ценятся услуги профессионалов. Если что, он еще поторгуется! За себя Круглов умел постоять!
На завод он приехал рано. Как всегда приветливо поздоровался на проходной и прямиком направился в здание дирекции. До встречи оставалось еще сорок пять минут, но идти в свой цех, а потом возвращаться в дирекцию не имело смысла. К тому же переодеваться в рабочую одежду он не намеревался — выглядело бы очень несолидно.
Секретарша Вероника знала Круглова, как минимум, пятнадцать лет. Увидев его, она улыбнулась и даже чуть привстала.
— Виктор Михайлович, я даже скучать стала. Сколько же вы здесь не появлялись? Месяца два-три точно будет.
— Не звали — потому и не появлялся, — лаконично заметил Круглов. — Чего начальству-то глаза мозолить? Ты же знаешь меня: у меня мой цех, и это моя вотчина. Начальника цеха давно нет, так что я там самый главный. А к вам придешь — один кабинет круче другого. Все главные! Одно слово — дирекция.
— Ну- ну, не скромничайте. Вы на заводе — величина. Это всем известно. Таких, как вы, здесь единицы.
Круглов промолчал, только удовлетворенно приподнял брови в знак согласия. Ему нравилось, когда люди правильно оценивали его преданность заводу.
— Но вам все равно, хоть вы у нас такой известный и уважаемый, придется подождать. Там люди.
— Да я и не против, Вероника. Решил вот тебя увидеть, спросить как дела, чем вы тут в дирекции дышите.
— Ой, и не спрашивайте, Виктор Михайлович! Здесь такое у нас творится, что черт ногу сломит. Все время какие-то эксперты от инвесторов приезжают, документы просят. То аудиторы непонятные приходят, чтобы оценить компанию по западным стандартам. А месяц назад вообще риэлторы какие-то объявились и стали смотреть планы застроек и карты завода. И, что интересно, никто ничего не говорит, комментариев не дает, на вопросы не отвечает.
Потом, зачем-то оглядевшись по сторонам, она тихим шепотом в доверительном тоне произнесла: — А полтора месяца назад новый, — при этом Вероника рукой указала на дверь в кабинет своего начальника, — попросил меня напечатать договор о конфиденциальности. Ну, это, чтобы никто никому ничего не рассказывал. Так вот, все эти люди, что сюда приходили, все этот договор подписывали.
Сказав это, она быстро откинулась на спинку кресла и многозначительно посмотрела своими большими серыми глазами на Круглова, давая всем своим видом понять, что не каждый мог быть удостоен этой тайны.
Виктор Михайлович наморщил лоб, пытаясь быстро переварить полученную информацию.
— Да-а, ну и дела у вас тут творятся, — медленно произнес он, глядя на увядающее лицо некогда симпатичной Вероники, о которой злые языки когда-то твердили, что неспроста она работала секретаршей у бывшего замдиректора столько лет. Ей приписывали романы то с одним, то с другим начальником, а она, как ни странно, на сплетни не реагировала и в перепалки ни с кем не вступала. Круглов всегда удивлялся, почему эта некогда красивая и эффектная женщина не замужем, но дальше удивления никогда не заходил и ни разу не позволил себе рыться в чужом белье. Наверное, потому и сохранял с Вероникой дружеские отношения все эти годы.
— Чайку хотите, Виктор Михайлович? — заботливо спросила она. — Вы уж простите, совсем забыла вас спросить.
— Нет, спасибо, не надо. Дома чайник целый выпил. Да и сюда пришел не чаи гонять. Вдруг он сейчас освободится? Выйдет, а я чай пью…
— Ну и что, что тут такого? Чай все пьют. Мы же в России живем — здесь без чая нельзя. Ну не хотите, как хотите. Может колы или минеральной водички? — Круглов понял, что Веронике хотелось о нем непременно позаботиться.
— Пожалуй, водички выпью, — согласился он.
— А вы плащ свой на вешалку повесьте, в руках зачем держать? И блокнот можете у меня на столе оставить.
— Нет, Вероника, блокнот мне нужен, — заулыбался он. — Мысли здесь записаны важные для начальства твоего.
— Давно пора, Виктор Михайлович, давно пора. А то он все чужих да чужих зовет за советами, а вас, опытных специалистов, просто как и забыл. У нас с сегодняшнего дня много встреч запланировано со средним звеном. Наверняка о перспективных планах говорить будете.
— А ты что, здесь сидишь и сама ничего не знаешь? — искренне удивился Круглов.
— Хотите верьте, хотите нет — ничего нам не говорят. Я вот уже месяца два текучкой занимаюсь.
Потом, посмотрев на дверь в кабинет, опять перешла на шепот.
— Наверное, не доверяет старым работникам.
Круглов только удивленно покачал головой. Его эйфория стала постепенно улетучиваться, оставляя место неопределенности и даже какой-то растерянности. Опять нахлынуло волнение, тревога проникала в каждый уголок его тела. Сердце больно закололо, правая рука непроизвольно потянулась к груди. Вероника была занята бумагами, поэтому не заметила этого жеста.
Минут через десять она оторвала голову от документов.
— Кстати, — тихо начла она, — я узнала, что начальство пробрело какую-то площадку за городом, я имею ввиду участок земли. Может, мы расширяться будем?
Круглова очень удивила новость. Ему казалось, что и на нынешних площадях можно было, при должной реконструкции, наладить новое современное производство. Однако кто их разберет, этих инвесторов. Поди знай, что у них на уме!
Больше Вероника ничего не сказала, оставив его в тишине переваривать полученную информацию.
Через полчаса дверь кабинета открылась, и из нее вышли начальник планового отдела и начальник складов. Лица у них были хмурые, поникшие, в некотором роде даже угрюмые. Увидев Круглова, они молча ему кивнули и, даже не дожидаясь его ответа, забыв попрощаться с Вероникой, вышли из приемной, громко хлопнув дверью.
Вероника и Круглов переглянулись, и оба удивленно пожали плечами. В эту минуту дверь в кабинет распахнулась, и его хозяин появился в проеме.
— Виктор Михайлович? — заинтересованно, и, вместе с тем серьезно, произнес он.
Круглов кивнул утвердительно.
— Заходите, пожалуйста! — пригласил он и сделал несколько шагов назад в свои владения.
Когда Круглов зашел, он протянул ему руку и крепко сжал ладонь гостя.
— Присаживайтесь, пожалуйста, — пригласил он и указал на огромный прямоугольный стол для переговоров.
Он подождал, пока гость займет место, а сам сел напротив.
Виктор Михайлович не узнал этот кабинет, в котором прежде бывал сотни раз. От старой мебели не осталось и следа, хотя ему она казалась добротной и красивой. Теперь это была современная мебель в темных тонах. На столе стоял большой компьютерный дисплей. На стене были развешаны огромные фотографии с изображением различных заводов. Круглов не узнавал ни одного из них. Только заметил, что все подписи были сделаны на иностранных языках. В углу, справа от стола хозяина кабинета, стоял огромного размера телевизор.
Самого замдиректора Круглов видел всего пару раз за два месяца, да и то мельком. Теперь он ему казался значительно моложе, чем он его представлял раньше. Волосы у него были темные с сединой, аккуратно зачесанные на пробор с правой стороны. Лицо худощавое, живое, загоревшее. Выражение лица постоянно менялось. Оно выражало то заботу, то нарочитую небрежность, то радушие, то серьезную обеспокоенность. За эти буквально несколько минут он увидел на его лице столько тщательно отточенных масок, сколько не видел за пятнадцать лет на лице бывшего замдиректора, которому эмоции вообще были не свойственны.
— Здесь как-то все переменилось, — преодолевая смущение и некоторую растерянность, произнес Круглов.
— Все, течет, все изменяется, Виктор Михайлович, — философски заметил замдиректора завода. — В этом состоит диалектика, а ее законы никто не отменял. Пришла пора и здесь, в этой компании, растревожить мертвое царство и поднять производство.
— Да мы, вроде как, и не умирали, — попытался Круглов защитить свой любимый завод. — Все работают каждый день, все задания выполняем. И нового не боимся, всегда готовы к обновлению и модернизации.
— Да, Виктор Михайлович, с этой точки зрения я вас прекрасно понимаю. Визуально все хорошо: станки работают, грузы отгружаются, зарплату платят регулярно. Но это, уважаемый, только видимость, одна лишь иллюзия. Мишура, не более того.
При этих словах лоб его наморщился, глаза сразу стали грустными, брови опустились, и у Круглова создалось впечатление, что его собеседник не просто опечален судьбой завода, а является чуть ли не единственным из всех смертных, кто понимает всю тягостность положения.
— На самом деле, — продолжил хозяин кабинета, — мы отстали лет на двадцать, а то и тридцать. У нас уже давно не рабочее производство — это как музей старины.
Последняя фраза задела Круглова за живое, но он не стал перебивать.
— Оборудование морально устарело, эффективность не просто низкая, а нижайшая, технологически производственный процесс неэффективен, автоматизации нет, ну а насчет рентабельности я говорить не стану. Предприятие в долгах, как в шелках. Фактически, это живой труп.
Почему-то при этой фразе он улыбнулся, как будто было что-то веселое или радостное в том факте, что завод экономически дышал на ладан.
— Вы, наверное, уже знаете, что я пришел сюда не латать дыры, а ломать и строить. Предприятие это теперь входит в крупную компанию, поэтому видение на все процессы должно быть новое и, к сожалению, часто, слишком радикальное, без жалости или поблажек. Не те сейчас времена. Два месяца я занимался разработкой новой концепции. Она одобрена совладельцами, выделены соответствующие средства. Правда, не в полном объеме, поэтому и приходится проявлять всю смекалку, чтобы обеспечить кардинальную реформу в соответствии с финансовой базой.
На какое-то мгновение, за плотной стеной этих слов и выражений Круглов потерял смысловую нить разговора. Хотя, в общих чертах, ему многое стало ясно: дело дрянь, завод в долгах, назревают кардинальные перемены, и мужик этот, который сидит напротив, все уже знает и всех убедил. Ему почему-то стало очень обидно, что его советы так никому и не понадобились.
— Вы — человек, проработавший на этом заводе всю сознательную жизнь. Практически, можно сказать, легенда. Поэтому я вас и вызвал лично. Не хотел, чтобы вы узнали все из приказа.
Круглов насторожился, и это сразу бросилось в глаза замдиректора.
— Да, к сожалению, в нынешнюю эпоху деньги решают все, — произнес он с суровым выражением лица, при этом на нем не дрогнул ни один мускул.
Круглов, напротив, всю жизнь придерживался постулата о том, что есть что-то неправильное, когда живешь ради денег или только на них равняешься. Но из свойственного ему уважения к начальству, а также будучи заинтригованным всей беседой, опять промолчал.
— План получился радикальный, новаторский, но, к великому сожалению, болезненный.
При этих словах лицо нового начальника просияло от переполнявшей его гордости, но чувствовалось, что что-то не давало ему возрадоваться, до конца проявить вырывавшиеся наружу эмоции.
— Не буду вас больше нагружать эмоциями, — при этом лицо его приняло спокойное выражение, он развел руки широко в стороны, потом положил их на стол перед собой ладонями вниз, приняв позу безоружного человека, на долю которого выпала неблагодарная миссия — сообщать плохие вести. — Завод, точнее новое предприятие, с нуля, будет построено за городской чертой. Площадь уже приобретена, началась подготовка документации. Оборудование закупается в Китае и Германии. Начнем со сборочного производства, потом, постепенно, перейдем к собственным разработкам. Всю территорию, которую сейчас занимает предприятие, поделим на блоки и начнем снос или перестройку. Земля здесь дорогая, место идеальное, поэтому по плану получаются и хорошие офисные здания класса «А», и элитное дорогое жилье. А пока планово будет вестись строительство, здание вашего цеха, как самое оригинальное и стоящее вдоль улицы, мы арендовали под клуб-ресторан и дискотеку.
Вначале, услышав эти слова, Круглов подумал, что ослышался. Он мог себе представить любой ход событий, самый пессимистичный, но ему даже в голову не могло прийти, что его цех отдадут под какой-то клуб и дискотеку. Сама эта мысль казалась ему кощунственной. Он это воспринял как личную обиду, оскорбление и больше не намерен был сдерживаться.
— Да как же так, Илья Сергеевич, как можно так с цехом поступать? — лицо его побагровело, дышать он стал учащенно, а в голосе появилась предательская дрожь, которую он пытался скрыть, но у него это никак не получалось. — Да ведь в нем даже Ленин выступал перед рабочими, а в годы войны там снаряды в три смены делали.
— Виктор Михайлович, — остановил его замдиректора непроизвольным жестом руки. — Те времена прошли. Нет ни Ленина, ни фашистов. Колесо истории не остановить, и ни вам, ни мне этого не изменить.
— А как же люди, как рабочие? У меня же шестьдесят два человека в подчинении работают. Их куда, тарелки мыть в ресторане?
Круглов не скрывал своего негодования. Больное сердце бешено клокотало в груди. Он чувствовал, как ему не хватало воздуха.
— Ну, зачем же вы так, Виктор Михайлович. Я для того вас сюда и пригласил, чтобы объяснить ситуацию с людьми. Инвесторы учли человеческий фактор и пожелали это сделать наименее болезненно для людей. Все доработают до конца этого месяца, а в момент увольнения получат компенсацию в размере двух месячных окладов.
— То есть, всех увольняют? — легенда завода не мог просто до конца поверить в то, что все это реальность.
— К сожалению, да. Радикальные перемены не терпят половинчатых мер. Как это ни прискорбно, мы вынуждены уволить практически всех, а на новом производстве будем учить новые кадры, включая стажировку за границей. Кстати, вам полагается специальная компенсация: пособие в размере восьми окладов, учитывая ваши заслуги перед… — на секунду он задумался, а потом решительно произнес, — перед этим заводом.
Пелена вывернутых наизнанку чувств накрыла Круглова. Он видел много раз, как провожали на этом заводе людей на пенсию: в торжественной обстановке, с дипломами, дорогими подарками и даже фуршетом. Он и сам, по правде говоря, не раз подумывал, с приближением пенсионного возраста, как будут провожать его, хотя всячески старался отложить этот момент как можно дальше. И вот теперь, в этом кабинете, человек, лишь два месяца занимающий его, просто так, спокойным и суровым голосом, объявил ему, что все кончено. Тридцать лет работы были напрочь стерты из памяти одним десятиминутным разговором. Ему даже показалось в какую-то секунду, что это был его приговор, отрывной лист календаря, который оказался последним.
— Я, Виктор Михайлович, учитывая то уважение, которое к вам испытывает коллектив, попросил бы вас сообщить людям о том, какие здесь будут перемены, и что причина увольнения кроется в радикальной перестройке предприятия.
При этих словах Круглов встал, поправил за собой стул, и голосом, в котором уже совершенно не было дрожи, произнес прощальную фразу.
— Вы решили — вы и увольняйте. Круглов не Иуда. Если меня выгоняют, то уйду я с высоко поднятой головой. А быть рупором ваших перемен не собираюсь. Может, вы хотите, чтобы я и гвоздь в гроб этого завода загнал? Ищите таких среди ваших инвесторов, а честных людей не надо просить еще быть и предателями!
На лице замдиректора было написано полное удивление и разочарование. Он никак не мог предвидеть такой реакции.
— Успокойтесь, Виктор Михайлович, вас никто не просит быть Иудой. Я наоборот, вас вызвал, чтобы все объяснить. Таковы обстоятельства, ничего личного…
В эту минуту Круглов уже стоял в проеме двери. Взглянув в последний раз на замдиректора, он лишь в сердцах произнес.
— Хотите хоронить завод — дело ваше. Но без Круглова!
Испуганная Вероника даже встала из своего кресла, когда увидела эту сцену.
— Уволили меня, Вероника, в знак благодарности за тридцать лет безупречного труда. И цех мой закрыли: там теперь олигархов кормить будут, и танцы им устраивать. Людей на улицу попросили. И тебя попросят, они такие, эти новые инвесторы. И завод они купили, чтобы офисы да дома для богатых построить. Эх, жалко матушку-Россию. Одни воры и прохиндеи вокруг. Никому до простых людей нет дела!
Сказав это, он сорвал с вешалки свой плащ, швырнул дневник в мусорное ведро, стоявшее рядом со столом Вероники, и почти что выбежал в коридор. Плохо соображая еще в те мгновенья, он быстрым шагом пошел в сторону проходной, потом развернулся и зачем-то медленно пошел гулять по территории завода, совершенно не имея ни планов, ни мыслей. Встречавшиеся по дороге люди радостно его приветствовали, здоровались, что-то спрашивали, но он просто машинально кивал, представляя, как скоро на всей этой территории никого из них не останется, также как и этих, родных ему стен.
Примерно через час после бессмысленной ходьбы, он решил пойти домой, даже не заходя в свой цех. Такого с ним не случалось ни разу за все годы работы на заводе. Но он считал, что сегодня будет не в силах объясняться с людьми. Для каждого это был удар. Он знал, что многие из них не смогут устроиться по специальности. Большинству придется соглашаться на любую работу, чтобы прокормить семью и как-то устроить свою жизнь. Альтернатив оставалось не очень много.
Он кивнул головой на прощанье на проходной. Завтра уже, наверное, весь завод будет знать, что дни его сочтены. И что скоро здесь никого не останется. Но это будет завтра, и он будет здесь, чтобы посмотреть в глаза своим рабочим и поговорить с ними со всеми, возможно, в последний раз. Он предвидел вздохи, всхлипывания, возгласы возмущения, брань и всеобщий упаднический дух. Поэтому решил отложить все на сутки, не чувствуя в себе ни сил, ни энергии, ни желания говорить после встречи в кабинете.
Выйдя за проходную, он свернул направо, в сторону противоположную от станции метро, и медленно пошел, машинально прокручивая в голове, какие задания надо было закончить в цехе до конца недели. Хотя теперь, в сложившейся ситуации, кому это нужно? Но он был человеком ответственным, дисциплинированным и слишком правильным, чтобы оставить после себя что-то незавершенное. До конца недели оставалось два дня, не считая сегодняшнего. Два последних дня его профессиональной карьеры на этом заводе. Внезапно ему пришло на ум, что это его первый прогул за всю трудовую жизнь. И совпал он с днем, когда ему объявили об увольнении. Он горько усмехнулся про себя — два новых печальных события в один день.
Прошел всего час с момента разговора, но воспоминания о нем уже были какие-то смутные, размытые. Или так ему, по крайней мере, казалось, возможно, организм включил защитную реакцию.
Не осознавая того, что делает, он стал останавливаться перед каждой витриной, подолгу рассматривал их, при этом, не отдавая себе отчета в том, что он там видит. Все происходило в какой-то пелене, с ощущением полной отрешенности, и если бы Круглов увидел себя в эти минуты со стороны, то очень бы удивился собственному поведению и наверняка не вспомнил бы ни одного подобного случая из своей жизни.
Через какое-то время, стоя перед витриной магазина женского белья, он вдруг ощутил, как у него упало сердце, и только теперь понял, что все это было ошибкой, все его мечты о будущем завода и его цеха. Иллюзия, которую он сам создал в своей голове, принимая наваждение за реальность, и которую он с таким отчаянием защищал внутри себя, оказалась ненужной и утопической в сложившихся обстоятельствах. Все его долгие часы тревоги и беспокойства, надежды и планы, волнующие ощущения предстоящих перемен — все было смыто в одночасье, как будто набежавшая морская волна смыла замысловатый рисунок на песке у самого берега.
Ему внезапно стало больно и обидно от неуважения, которое он ощутил из-за увольнения. Ни слова благодарности, ни похвалы, ни памятных адресов, ни дружеских объятий, ни аплодисментов коллектива. Прикосновение безразличия и цинизма сводили его с ума, и на глазах появились предательские слезы. Он остановился, вытер кулаками уголки глаз и несколько раз глубоко вздохнул. Сердце опять закололо, но уже по-другому, мощнее и больнее.
Домой он пришел через два часа. Удивленная жена выбежала в коридор, не ожидая такого необычно раннего прихода мужа. По его лицу она поняла, что случилось что-то ужасное. Она хорошо его знала, поэтому не стала расспрашивать с порога, а лишь помогла повесить плащ и вскользь заметила ласковым голосом: «Обед почти готов, мой руки».
Он первым делом снял ненавистный галстук, повесил пиджак на вешалку и пошел в ванную мыть руки. Потом зашел на кухню, молча сел за стол и машинально взял в руки кусок хлеба. Жена сразу поставила перед ним на стол тарелку его любимого грибного супа. Он с нежностью посмотрел в ее глаза.
— Уволили меня, Люда! Всех уволили, завод закрывают, страничка истории закрыта.
— Как это завод закрывают?! — возмутилась жена.
— А вот так: берут и закрывают. У новых инвесторов новые планы. Строить будут новое производство за городом, а на наших площадях возводят офисы и дома для богатых. А в моем цехе временно размещают ресторан и дискотеку, чтобы деньги пока зарабатывать. Каково, а? — последние слова он выговорил с большой злобой и сарказмом.
— Ты только успокойся, Витечка, тебе волноваться нельзя, — обеспокоенно заметила супруга. — Ты у меня такой умный, такой мастеровитый, что тебя с руками оторвут. Такие головастые, как ты, всюду нужны.
— Ты, Люда, мне не льсти и себя тоже не обманывай. Мы теперь прошлое поколение, и эпоха наша закончилась. Мы с тобой из социализма и еще старыми критериями мыслим. Ты за окно посмотри — там капитализм у нас развивается. Нужны молодые, проворные, грамотные и, самое главное, дешевые. Карл Маркс уже давно об этом написал. Теперь у нас это вживую происходит. Роботы людей заменят. Компьютеры вместо таких, как я, будут придумывать всякие ухищрения, а инвесторы считать свои барыши. Мне вот с барского плеча восемь месячных окладов дают при увольнении, а уже и пенсия не за горами. Так что, мать, мы с тобой устроены, как-нибудь проживем. В конце концов, дача прокормит.
Сказав это, он устало улыбнулся.
— Пойду я в кресле посижу, телевизор посмотрю. Суп вкусный, а второе что-то не хочется. Чувствую себя как-то неважно. Ты мне чайку сделай покрепче, пожалуйста!
— Совсем второго не хочешь? — попыталась переубедить его Людмила.
— Совсем, родная! Не лезет ничего, как будто в груди что-то сжимает.
— А, может, доктора тебе надо? Скорую вызвать? — спросила она обеспокоенным тоном.
— Не, не надо. Это от волнения, от избытка отрицательных эмоций, — заключил он. — Чай с лимоном, телевизор — и все пройдет.
Он прошел в гостиную, сел в свое любимое кресло напротив телевизора, взял с журнального столика пульт и стал переключать каналы. Наконец нашел один, где заканчивались новости. Круглов вытянул ноги и с интересом стал смотреть на экран, как будто бы там должны были сказать что-то важное для него.
Минут через двадцать из кухни появилась жена с подносом.
— Извини, Витенька, на кухне закрутилась. Пока все убрала, в холодильник спрятала…
Она замолчала, увидев, что муж заснул. Он полулежал в кресле, левая рука свесилась с подлокотника, а пульт валялся рядом на полу. Она грустно улыбнулась, поставила поднос на журнальный столик, подняла пульт, сделала звук тише и положила его рядом с подносом. Затем немного засомневалась, но все же решила поднять руку мужа и положить ее на подлокотник.
Рука показалась ей тяжелой и вялой. Как только она положила руку на подлокотник, голова его качнулась и упала на грудь. Людмила попыталась поднять голову мужа, но она не слушалась. Она поняла, что случилось что-то страшное.
— Витя, Витенька, ты слышишь меня?! Проснись, что с тобой?! — при этом она взяла его за плечи и осторожно потрясла. — Пожалуйста, очнись, скажи мне что-нибудь!
Последние слова она произнесла очень громко и с надрывом.
— Витя! Пожалуйста, открой глаза! — в ее глазах появились слезы.
Она бросилась к телефону и набрала номер скорой. Затем метнулась к его телу, стала тормошить, с трудом стащила его на пол, стала делать искусственное дыхание, массировать сердце, но все было тщетно. Она принесла с кухни стакан холодной воды, попыталась спрыснуть его лицо, но и это не помогло.
Тогда она села рядом с ним, положила голову ему на грудь и долго рыдала, пока снизу не стал доноситься звук сирены скорой помощи. Она знала, что врачи уже были не нужны…