Я занимаюсь всем, кроме того, чем должен бы, —
своего не пишу, читаю чужое, правлю...
Сбежать бы, как князь какой, от дурной волшбы
в Ярославль из Переяславля.

Или откуда они там драпали, и куда?
Все равно, действительно, все равно...
Опрокину стакан — по вкусу вода,
а на деле водка или вино.

И плюю в окно, ибо там ничего интересного,
как и вообще, как и везде;
не свожу с ума психиатра небесного
болтовней о своей звезде.

Жизнь, конечно, стращала, да не устрашила.
знал бы прикуп — торчал бы где?
А вот кем будешь ты, подполковник Башилов,
если выпрут из ГИБДД?

Но все проходит, говорил иудей былинный;
пройдем и мы,
постояв чуток у вокзала, у блинной,
у тюрьмы.

Только нищие духом верят примете,
что к добру невеличка паскудит рубаху.
Никакой вам поэзии, сукины дети,
никаких вам стихов, — идите на…!

В провинции жизнь попроще:
людей меньше, да лучше, а времени — как грязи.
Зри поверх крыш — то поля, мать их, то рощи...
Написать идиллию разве?

Выйдешь в переулок, а у завалинки
кучкуется молодежь.
И в груди засвербит что-то маленькое,
но въедливое, как вошь.

Закусив раскатанную губу,
отмахиваясь от комарья,
наблюдаешь аборигенов гурьбу,
взглядом — голоден, телом — рьян.

Подойти бы, обнять вон ту, — в джинсах со стразами
(по сельской последней моде),
но ведь оттолкнет, зараза,
еще и даст по морде.

А вдруг подумает: "Житель столичный, —
какой резон посылать нафиг?
Вестимо, в карманах полно наличных,
да и лицом урод, папик".

И таким макаром позволит все, что угодно;
пива хлебнув, станет воды тише,
молвит: "Поедем отсель, и будем свободны,
рожу тебе, если пропишешь".

Но это, конечно, фантазии глупые.
Реальность такова,
что не видать ей моей халупы,
на которую давно утратил права.

И пока я рефлексирую, как заезжий мусью, —
ее обнимает-слюнявит другой,
и она отвечает ему взаимностью,
и дрыгает правой ногой.

Так что спешу себе мимо, считая версты ли, мили, и
путая след,
и шепчу: "Любите друг друга, милые",
будто мне уже тысяча лет.

Город дремлет, окутанный простынями сна,
ночь факиром глотает луны искривленный кинжал.
Держит курс на маяк моего окна
восхитительный дирижабль.

Сколько ждал я его: то ли день, то ли век?
Что за маг мне однажды его обещал?
Ты лежишь на постели моей, изнывая от нег,
предлагая начало всевозможных начал.

Что тебе дирижабль, что тебе этот странный миф?
А ведь он прилетит, — и я слово даю!
Ты прекраснее самых отборных нимф,
подзываешь меня, чтоб со мною опять оказаться в раю.

Так и быть, я иду, потому что еще полчаса
до прилета моей мечты.
И меня будоражит не столько твоя краса,
сколько шанс навести, а затем и поджечь мосты.

Я хочу вновь начать и оставить тотчас…
Только он прилетит — и я сразу исчезну на нем.
А пока, пусть любуется полночь, глядя на нас.
Или хочешь, отправимся в путь вдвоем?

Да, целуй… Нет, не так… Вот, вот так…
Есть возможность — давай же минуты красть!
Может, выдержишь еще пару моих атак?
Время — вовсе не деньги, а вечности часть.

…Ну так где он? Неужто опять провал
всех надежд, мне подаренных пустотой?
Я ласкаю в бреду за овалом овал
и с досадой слежу, как рассвет заползает ко мне на постой.
Все ли кончено? Снова я упустил момент, я устал,
вижу в зеркале свой изможденный оскал;
мышцы сводит и голос заржавлен.
Ты лежишь, улыбаясь, бледна, как тень,
говоря мне довольно: "А черт с ним, совсем,
с восхитительным дирижаблем…"