Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Владимир Зыков

Суриков

Поэтические хроники

24 января 2013 года исполняется 165 лет со дня рождения великого художника, нашего знаменитого земляка Василия Ивановича Сурикова. Мировое признание сразу же получили три первые картины сибиряка: «Утро стрелецкой казни», «Меншиков в Бе­рёзове», «Боярыня Морозова». Критики назвали их «трилогией страданий». Две последующие — «Взятие снежного городка» и «Покорение Сибири Ермаком» — лучше всего было бы назвать сибирским эпосом. Семь вечных картин, созданных В. И. Сури­ковым,— словно семь свеч. Он зажёг их, дал им жизнь. И они светят до сих пор.
«В творчестве В. И. Сурикова,— сказал о нашем земляке его биограф и исследователь, поэт Максимилиан Волошин,— рус­ская жизнь осуществила изумительный парадокс: к нам в 20-й век она привела художника, детство и юность которого прошли в 17-м и 18-м веках русской истории... Он был действительно современником и Ермака, и Стеньки Разина, и боярыни Моро­зовой, и казней Петра I».
Его творчество бессмертно.



«Январь, двенадцатого дня...»

Кто знал, что есть страна Сибирь,
И про острог на Красном Яре?
Что там за глубь, и что за ширь,
И чем она людей поманит?

...По улице ночной дозор
Идёт — не спит губернский город!
В дозоре долгий разговор:
Далече ль утро, смена скоро ль?

Всё тихо в студном январе.
Мороз маленько прижимает.
А что случится на заре,
Пока ещё никто не знает.

А поутру ночной дозор
Сменяет выбранный десятский.
С утра он входит в каждый двор —
Проверить, всё ли там в порядке.

Кто прибыл, умер — надо знать.
Кто внове белый свет увидел?
Всё надо точно записать
В амбарную большую книгу.

Есть новость (надо понимать —
От власти ничего не скроешь!):
«Январь, двенадцатого дня
В казачьем суриковском доме
Родился первый сын в семье».
Десятский первым сам проведал:
«Казак сибирский на коне!
А назовите-ка в честь деда!»

По святкам в календарных днях
Всё получается честь честью:
Меж Феодосья Весняка
И Татианою Крещенской.

Дитя на следующий день
Крестили во Всех-Святском храме,
Где предки свой нашли предел
В кладбищенском печальном стане.

С ним Ольга из Торгошина
И дядя Марк — пятидесятник,
Хоть не казачий старшина,
Но крёстные родне приятны.

Вот так в глухой январский день
Василий Суриков родился,
Как человек среди людей.
И позже людям пригодился.



Собственный домна Благовещенской

Заглянуть бы в сумрак лет.
Кто во тьме веков маячит?
Там прапрадед, прадед, дед.
Род наш — исстари казачий.
Наша древняя родня
Живёт памятью в народе.
Все живые для меня
В нашем суриковском роде!
Эй вы, прежние века,
Отзовитесь древней былью,
Как с челнами Ермака
В Сибирь Сурики приплыли!
Как приплыли, так живём
И гордимся древним родом!
Сколько Суриковых в нём?
Сплошь сибирская порода!
С Дона, с Волги ли пришли
К Енисею — в устье Качи,
Но в другом конце земли
Наши Сурики смогли
Русский корень обозначить!

Кто там с древнего конца
В ратном поле был работник?
С детства слышал от отца:
Дед мой — туруханский сотник.
Дед характером крутой
И весьма несдержан в чувствах.
Впрочем, весь наш род такой,
Как дошло до нас изустно.
Собирал там дед ясак.
Сам охотничал до пота.
Был казак во всём мастак.
С утра до ночи работал.
Самоеды, остяки,
Не умея жить иначе,
Промышляли у реки —
Род охотничий, рыбачий.
Там зимой полярный мрак.
Глухо, мрачно на отшибе.
Шли оттуда в Красноярск
Соболя, песцы и рыба.
В поднебесье выше звёзд
Жгло полярное сиянье —
Разноцветный зыбкий мост
Сокращал там расстоянье.
В небе — праздничный пожар,
День полярный чист и светел.
Солнце — будто медный шар,
Ярче нету в белом свете!
Летом радуга-дуга
Воду пьёт из Енисея,
Обнимает берега,
Мелкий дождь сквозь сито сея.

Кроет реку крепким льдом.
Дед все дни всегда в работе.
В Красноярске строит дом.
Дом наш — главная забота.
В дальних северных краях
Дед других забот не видел.
Дом стоит на соболях.
Соболях, песцах и рыбе.
Знали, ясно, все кругом,
Вся родня и вся округа:
Благовещенский наш дом —
Это дедова заслуга.
Звали деда, как меня
Кличут с самого рожденья.
Он и я — одна семья.
Дед — моё второе «я».
Я — второе воплощенье!

Двухэтажный дом большой
Дан нам дедом во владенье.
К дому нашему душой
Прикипел со дня рожденья.
В нём я в мир открыл глаза.
Мир стал добрым и знакомым.
Продавать наш дом нельзя.
Здесь мой дом, лишь здесь я дома!

Берегла мой дом судьба
(Мы иной судьбы не ищем):
Красноярск огонь-беда
Превратила в пепелище.
Благовещенский собор
Божьей силой отстояли.
И родительский мой дом
Обошёл смертельный пламень.
Здесь живу, не жду конца,
В мир смотрю и глаз не прячу.
Вспоминаю мать, отца,
Деда, брата-молодца.
Здесь я сам чего-то значу.
Место в будущих веках
Казака-сибиряка
Домом этим обозначу.



Торгошино

В раннем детстве понял я:
Велика моя Расея! —
Как везли меня в санях
По торосам Енисея.
Погонял отец коня.
Я дороги знать не знаю.
Вместе с санями меня
На бугор с бугра кидает.
Лента снежная длинна!
А торосы — словно сфинксы.
...Мать моя — Торгошина
Из станицы Торгошинской.
В гости ездили к своим
В Рождество или на Святки,
В гости к маминым родным.
Всё ли там у них в порядке?
Здесь торговые дома,
Древних пращуров могилы.
Скот, лабазы, закрома.
Сотни лет всё так и было.
Ради праздничка вина
Выпьют родичи с мороза...
Там казаки издавна
Занимаются извозом.
Сколько сможешь — получай!
Обязательно натурой.
От границ китайских — чай,
А в Китай — меха и шкуры.
Вспомню эти времена
(И куда же всё пропало?):
Всем была тайга полна,
Дичи, зверя в ней хватало!
Осетров метровых в ряд
В сени выставят богато —
И в сенях они стоят,
Будто бравые солдаты.

Материнский старый дом
Помню, как себя я помню.
Всё огромным было в нём.
Да и сам был дом огромным.
Дом от дедовских времён —
Пятистенный дом, листвяжный.
Всё надёжно было в нём.
Дом — не дом, а светлый праздник!
Книги древнего письма
И старинные иконы.
От товаров кладь тесна.
Ружья есть для обороны.
Вечерами у огня
Песен старых дух былинный.
Даже воздух для меня
Здесь казался мне старинным.
Солнце в радужном кругу
К ветру — солнце в рукавице!
Снова кони на снегу.
Поправляй, отец, дугу!
Дай тебе я помогу
В дом родимый воротиться.



Казак на коне

Казаки с детства на коне —
Род к роду, друг за другом следом.
Был атаман в моей родне.
У нас в семье он звался дедом.
Огромный суриковский род
Был весь до одного казачий.
И я, взрослея каждый год,
Был этой жизни предназначен.
Я ездил с дедом с малых лет
На площадь принимать парады.
Там весь казачий «высший свет».
Как были праздникам мы рады!
Шёл впереди казачий полк
И трубачи. Вослед — пехота.
Все в ратном деле знали толк.
В нём и работа, и охота.
Казачьих гонок помню жар.
Там дед командовал полвека:
«Казак не человек — кентавр!
Он без коня — полчеловека!»

В семь лет сел первый раз верхом.
Казаки, брат, пешком не ходят!
Казаку ль бегать босиком
Или копаться в огороде?
Мальчишки наперегонки:
А ну-ка, кто меня догонит?
Ловил коня лет с десяти.
Взнуздал, залез — и марш в погоню!
Раз, помню, по полю скакал.
Конь и задень забор копытом.
Я через голову упал —
И встал перед конём как влитый!
А конь — столбом передо мной.
Вот он, должно быть, удивился!
Мы помирились всё равно.
Я сел и дальше покатился.

Потом, когда я повзрослел,
На Пасху резвой тройкой правил.
И всех быстрей вперёд летел.
Нет на пасхальных гонках правил!
Валдайские колокольцы!
Я рядом посажу подругу:
Звени, Валдай, во все концы!
Веселье, смех на всю округу!
Сумей возьми меня за так!
В ямщицкой шапке, в шароварах.
Мой пояс — шёлковый кушак!
А ну, братва, наддай-ка жару!

Эх, жизнь! была иль не была?
Валдайский колокольчик эхом...
Вдруг слышу: бросить все дела! —
Учиться в Питер надо ехать!
Я отправлялся в декабре,
Как Ломоносов, в путь с обозом.
Сидел верхом на осетре,
Рулил наперекор морозам.
Сибирский тракт — то вверх, то вниз.
Крута сибирская дорога!
Вдруг неожиданный сюрприз:
Чуть не отдал я душу Богу!
На повороте резкий спуск.
Куда лечу — и сам не знаю.
Где я? где лошади? где груз?
Прорвав пузырь, в окно влетаю.
Перед иконой у окна
Молилась древняя старушка.
Раскрыла только рот она —
Я к ней влетел ядром из пушки!
Да слава Богу — хоть в окно!
А если б в стенку головою?
Что было бы тогда со мной?
Бывают чудеса порою.
Такой бы номер да на бис!
Но трюки повторять — не дело.
Одно мгновенье наша жизнь —
И как ты быстро пролетела!

...Учёба удалась вполне.
Сумел я оседлать фортуну.
Я как художник — на коне.
Смог отыскать живые струны.
Но всё ж осталась для меня
Родною наша жизнь казачья.
Коня, полцарства за коня!
Жизнь без коня не много значит.
Я на Дону для «Ермака»
Казачьи изучал повадки,
И там меня, как казака,
Хвалили за мою посадку.
Когда я с ходу взял в карьер,
Мы сразу поняли друг друга.
Нет дела нам до высших сфер,
Когда есть конь, седло, подпруга!
Не зря же говорил мне дед,
Хоть с той поры прошло полвека:
Казак — кентавр, не человек,
Он без коня — полчеловека!



«Утро стрелецкой казни»

Был Суриков и Петербург.
Картины сцен времён библейских.
Успех. Медали. Верный слух
Командировки европейской.
Италия — достать рукой!
Поездка к классикам — награда!
А дальше — слава и покой!
...Вдруг всё пошло не так, как надо.
Не Рим, а старая Москва.
Италия — далёким эхом!
Заказ: в столице будет Спас.
Он строить храм в Москву приехал.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Уплыл казённый Петербург.
Учение. Культура. Связи.
Христос Спаситель,
Как же вдруг
Я в храм попал?
С какой оказией?

Гляжу: так вот она — Москва!
Я будто снова в Красноярске.
И петербургская тоска
Уходит прочь по воле царской.

С каких пошла Москва времён?
Здесь всё мне близко и знакомо.
Я будто заново рождён,
Христом Спасителем спасён.
Я будто не в Москве, а дома.

Как на живых людей, смотрю:
Дома и памятники, стены.
И как с живыми говорю,
И слышу отклик непременно.

Вы все — начало всех начал.
Я будто сбросил здесь вериги.
Страницы улиц вновь читал.
Я их допрашивал, не книги.

На Красной площади любой
Мне камень — кладезь древних знаний.
Хранит особую любовь
И жар живых воспоминаний.

Скажите мне, скажите мне:
Как это было — казни, пытки?
И наяву, а не во сне
Все лица предо мной возникли.

И что такое было там?
Откуда отзвуки — из детства?
Где та незримая черта
Всего, что нам пришло в наследство?

Я понимаю, что Москва
Меня не просто так тревожит.
И всё со мной не просто так:
Вдруг всплыло всё, что есть в веках,
Как старые поднялись дрожжи.

Ведь всё не сразу же пришло,
А находилось где-то рядом.
Наш дух святой и ремесло
Представят в лицах всё, как надо.

Всё с детства зрело исподволь:
Казаки, лошади, телеги.
Моя судьба, моя юдоль.
Всю жизнь как будто шёл по следу.

Как только Бог меня отвёл
От той поездки за границу?
Знать, Он сюда меня и вёл —
В Москву, старинную столицу.

Пока я в храме рисовал,
Уже я шёл своей дорогой.
Родные лица вспоминал.
Был полон смутой и тревогой.

Откуда же в моей крови
Все ожиданья крови, страха?
Свеча передо мной горит.
Ей фоном — белая рубаха.

Горит свеча средь бела дня.
Она, должно быть, с детства дразнит.
И чем была ты для меня,
Свеча, днём — смерть, преддверье казней?

Мне здесь привиделись стрельцы.
Их Красная явила площадь.
Как погребальные венцы,
Ветра огонь свечей полощут.

Картина исконной Руси.
Здесь будто весь народ собрался.
Покровский храм я допросил.
Он вдруг кровавым показался.

В нём обезглавленная Русь.
Блаженный брошен здесь на плаху.
Что виделось, сказать боюсь:
Свеча — и белая рубаха.

Не сговориться им вовек.
Царь — оморок, злодей, антихрист.
Царь Пётр — палач, не человек.
Русь обезглавить он замыслил.

Пощады не просил бунтарь.
Готов на смерть. Назад ни шагу.
«Посторонись-ка, государь!
Моё здесь место. Здесь я лягу».

Глянь, сколько теплится свечей,
Живых огней пропащей жизни!
Пётр Первый, словно царь Кощей,
Свой хоровод ведёт на тризне.

Жив — значит, теплится свеча.
Пропала жизнь — свеча погасла.
А жажда жизни горяча.
Ведь жизнь действительно прекрасна!

Я вижу рыжего стрельца.
Глаза в глаза: царь Пётр — и рыжий.
Не чует близкого конца.
К Петру добраться бы поближе!

«Вишь, взял рукою удила!
Нонь на коне ты оказался!
А если наша бы взяла,
Ты здесь в грязи б, как тать, валялся!
Не поделить нам нашу Русь!
Иль ты, иль мы — не быть другому!
Что ж, дальше царствуй и не трусь.
Другим царям дождаться грому!»

Свеча у рыжего стрельца.
Горит последняя надежда.
Свой путь им пройден до конца.
Не будет Русь такой, как прежде!

Залить бунтующую Русь
Народной кровью — вот что надо!
В сердцах стрелецких гнев и грусть,
И нет ни для кого пощады.

Погасла ярая свеча.
Ссутулились старушьи крыльца.
Ей поздно плакать и кричать.
На плаху увели кормильца.

В грязи свечи последний дым.
Солдат с собой стрельца уводит.
Тот умирает молодым.
Из тела жизнь его уходит.

Солдатик дует на свечу.
Последний дых — и нет страдальца.
Настало время палачу.
Ну а семье — до веку маяться.

Число святое — семь свечей.
Такая вышла панихида.
Нам не видать святых мощей
Из тех, кого здесь нынче видно.

Здесь всюду мой народ родной.
Народ мятежный, непокорный.
Вон дядя с чёрной бородой,
Как агнец, жребию покорный.

Брат материнский Торгошин
Степан, а рядом бабы эти,
Страдалицы среди мужчин,—
Родней их нет на белом свете!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И как совпало: в тот же день,
Как только выставка открылась,
Страну накрыла злая тень,
Цареубийство совершилось.

Освободитель Александр
Убит...
Он людям дал свободу.
И не за то ль убит был сам
Освобождённым им народом?

Глухие отзвуки в веках:
Мол, не одним царям потеха!
Пришло иное время — страх!
Отныне власти не до смеха.

Какая разная ты, Русь!
Какие ветры ныне веют?
Печаль в душе моей и грусть.
Бунты, я предсказать боюсь,
Во глубине России зреют.



«Меншиков в Берёзове»

День изо дня всё дождь да дождь.
Всё лето хлещет беспросветно.
Ты лета ждёшь, ты солнца ждёшь.
Но все надежды безответны!

Промозглый дождик день-деньской.
Мы всей семьёй живём в Перерве,
Посёлке дачном под Москвой.
Погода действует на нервы!

В избушке я, жена с детьми.
Всем вместе нам темно и тесно.
Не может лето так пройти —
Бесплодно и неинтересно!

Страдал ли кто ещё вот так:
Ни встать, ни сесть, ни разогнуться?!
Где был, где жил такой чудак?
Такие вряд ли и найдутся!

Нет праздников — одни посты,
Но мне, ей-богу, не до смеха.
Нужны мне новые холсты.
За ними я в Москву поехал.

По Красной площади родной
Иду, разглядываю виды.
Вдруг Меншиков передо мной.
Я враз картину всю увидел.

Наш полноправный властелин,
Что всей Европе был известен,
В Берёзове с детьми один.
Ему и горестно, и тесно.

Избушка — клетка для орла.
Здесь беспросветно, пресно, скучно.
Какой счастливой жизнь была!
Сейчас строй серых дней докучных.

...К Пречистенке герой мой шёл,
Как был, суровый, злой, небритый.
Взглянул — как глазом проколол:
«Чего уставился? Иди ты!»

Недобрый блеск медвежьих глаз.
И перстень на руке сверкает.
Такой со зла тебе задаст.
Стоит и глаз не опускает.

Гляжу — знакомые черты.
В них точно Меншиков означен.
Стараюсь наводить мосты.
Я вижу, выбор мой удачен.

...А дочка старшая больна.
Невесте царской скучно, грустно.
Как видно, не жилец она.
В её глазах, как в сердце, пусто.

В них всё: надломленная власть
И сердце, рвущее сиротство.
Как низко довелось упасть,
А встать, как видно, не придётся!

Крамской мне говорил потом:
Как только Меншиков твой встанет,
Он головой проломит дом,
Как в деревенской старой бане.

Увы, мой Меншиков, увы!
Не буду с мэтрами тягаться.
Но всё же мэтры не правы:
Он не подымет головы —
Ему уж больше не подняться.

Жестоки факты и грубы.
Погибшим не восстать из праха.
Финал трагической судьбы.
Картина подлинного краха.



«Боярыня Морозова»

Кому что в нашей жизни уготовано?
«Умру, а веры древней не предам!»
Цепями руки тонкие закованы.
«Отмщенье мне, и аз воздам!»

Ей истина божественная светит.
Неукротимый пламень жжёт глаза.
Пускай же ни на что надежды нету,
Но поступиться ей ничем нельзя.

Пугали её смертными угрозами,
Богатств великих обещали ей!
Везут в санях боярыню Морозову.
Народ стеной стоит вокруг саней.

Куда её везут на старых дровнях?
В сырую яму или же на казнь?
Но день сегодняшний народ Москвы запомнит.
С рассвета взбудоражена Москва!

Мужчины здесь, и женщины, и дети.
На многих лицах смертная тоска,
Как будто в ожиданье близкой смерти.
«Умру, а веры древней не предам!»

Над головой старинное двуперстие.
В дырявом рубище в снегу босой юрод
Таким же ей двуперстием ответствует.
Смотри и помни, преданный народ!

«Прощай, прости нас всех, родная матушка!
Тяжёлая нам выпала судьба! —
С сумою нищенка, ни в чём не виноватая.—
Как будем жить теперь мы без тебя?»

«Увозят тебя в дали невозвратные!» —
За дровнями Морозовой сестра.
И ей ведь тоже нет пути обратного.
Всё будущее — с чистого листа!

От старшей бы сестры набраться стойкости,
Куда б дороги их ни завели.
Им Аввакум сказал: «А вы не бойтесь!
Вы солнце и луна родной земли!»

Что делать?
Только слушаться совета.
Сестра и светит отражённым светом...

Скрестила дева руки на груди —
Полно её сердечко сострадания:
За что же на Голгофу крест нести?
За что святой такое наказание?

В глазах другой боярышни печаль.
В поклоне — мрак надлома, безнадёжность.
Боярыню до смертной боли жаль!
Куда её везут, в какую даль?
Спасти была б хоть малая возможность!

Монашка за боярышним плечом.
Она ещё, быть может, повоюет,
Покуда сердце бьётся горячо,
Покуда царь и патриарх лютуют.

В глазах Морозовой и вера, и огонь.
Горит в ней старой веры исступлённость.
Она грозит.
Её попробуй тронь!
Всех православных — под её знамёна!

И все поражены, потрясены.
Сияние её святого лика
Пронзает до сердечной глубины.
Все с ней душой — от мала до велика.

А кто-то против — разный же народ!
Купец доволен. Радуется поп.

Художнику Морозова близка.
С ней вся его родня давно знакома.
Никак не разделяют их века —
Старообрядцев дедовского дома.

И в царстве женском дедовой семьи
К ней отношенье вряд ли переменится.
Они как будто с давних лет свои —
Боярыни любимой современницы.

Кого в Сибири это поразит?
С Морозовой у них одна дорожка.
Художник сам себя изобразил:
Он странник с посохом, с полупустым лукошком.
Походная котомка за плечом.
Задумался.
А думать есть о чём.



«Взятие снежного городка»

Ещё день целый до Великого поста.
Играет март, прекрасный день весенний.
С утра в Ладейках шум и суета.
Жизнь хороша Прощёным воскресеньем!

Ах, Масленица!
Свадьбы и блины.
И шумные катания на тройках.
Весёлое дыхание весны.
И мимолётный взгляд красавиц бойких!

Куда с утра идёт людской поток?
В толпе своих знакомых кто-то ищет.
Берут в Ладейках снежный городок.
Там сделал всё Карп Шахматов, что мог,—
Ладейский неизменный «городничий».

Там ждёт всех впечатлений новизна.
Сегодня дома усидеть сумей-ка!
В Ладейках — настоящая «война».
Бросай тулуп — поехали в Ладейки!

Стоит по обе стороны народ.
Лишь коридор для смельчаков отважных.
Здесь не однажды брали городок.
Кто победил?
Да так ли это важно?!

Ждёт смельчаков здесь снежная стена.
Сквозь коридор живой сумей прорваться!
Потеха для казака и коня.
Туда трусливым лучше не соваться!

Кругом кричат и хворостиной бьют.
Зубцы в стене и пушки ледяные.
Все, кто во что горазд, свистят, орут.
Шарахаются кони, как шальные.

Держись, не береги себя, казак!
Вся Азия с тобой и вся Европа.
Привык народ в азарте просто так
С нахрапа бить врага, ватагой, скопом!

Ты грудью, грудью череди коня!
Конь на дыбы, нахрапом прёт на стену,
Как будто настоящая война
Идёт — и нет тебе, казак, замены!

Штурм.
Шквал снежков.
И нестерпимый гам.
Вот это уж работа так работа!
Вперёд — назад, назад — вперёд, а там
Конь вороной врывается в ворота!

Скосив на шум налитый кровью глаз,
Конь дико грудью пробивает стену.
Не вздумай и пытаться ещё раз!
С губ опадает розовая пена.

Крик, шум и радость.
Всюду теснота.
Налипший белый снег на чёрной морде.
Ура, взята победно высота!
Почётный круг свершает всадник гордо.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Так Суриков увидел городок
В хороший день — Прощёным воскресеньем.
И всё нарисовал, как только мог:
Март, Масленицу, радость и веселье.

Там сбоку на картине кошева.
Чудно смотреть на зимнюю забаву!
Какие для неё найти слова?
Зачем слова? Всегда искусство право!

Брат Александр сидит на облучке.
В бобровой шапке, снег в усах не тает.
А рядом с ним во всей своей красе
Племянница Татьяна в горностае.

А рядом с ней, уже не в первый раз
На суриковских встретим мы картинах,
Красавица — не отвести нам глаз —
Рачковская Екатерина!

Прижав ладонь к восточному ковру,
В накидке скунсовой, в платке цветастом, ярком,
Подвластна гениальному перу,
А на картине смотрится подарком.

Мы видим под дугою расписной
Красавицы небесное виденье.
Валдайский колокольчик под дугой.
Остановись, прекрасное мгновенье!

А Масленице солнечной конец.
Пост начинается сиротский, скучный, тошный.
Зато какой у «масленки» венец —
Смешной, весёлый, добрый, скоморошный!

В картине воплотились все мечты
Художника о силе богатырской:
«Нигде такой не видел красоты!
Нет краше нашей красоты сибирской!»



«Покорение Сибири Ермаком»

Жизнь — творчество — «трилогия страданий»:
«Стрельцы», опальный «Меншиков», «Морозова».
А далее — сибирские предания,
Что с детства и знакомы, и не познаны.

Сплелись они в неистовый клубок,
Что увлекает удалью казачьей.
И разудалый «Снежный городок»,
Как вехой, путь художника означил.

Куда яснее, Суриков — казак!
Картины он слагает, как былины.
И в полный рост встал перед ним Ермак.
Путь Ермака представился былинный!

На север путь художника, на юг.
Повсюду казаки откроют двери.
Широк по всей Руси казачий круг.
Как Сурикову люди не поверят?

Он Суриковых видел на Дону.
А вдруг от них пошёл сибирский корень?
Ведь так весь род идёт — звено к звену,
Чтоб стать народом — необъятным морем!

В Тобольске был и плыл на севера´.
Всё может на картине пригодиться.
Он в странствиях сегодня, как вчера.
Четыре года не бывал в столицах!

Он повидал полярный Туруханск.
О, как ты велика, моя Россия!
Там брал ясак, сибирские меха,
С аборигенов сотник — дед Василий.

А внук в тайге рисует остяков,
Татар, вогулов, прочих самоедов.
С картиной с атаманом Ермаком
Не стыдно будет показаться деду!

Как там всё было триста лет назад?
Как угадать, какою быть картине?
На нас из мрака пращуры глядят.
На смертный бой идут — кровь в жилах стынет!

Сошлись лоб в лоб с Ордой Святая Русь.
Над русским войском — Спас Нерукотворный.
Держись, казак, гляди смелей, не трусь!
Святые осеняют нас знамёна!

Ведь с этим Спасом Грозный брал Казань,
Сражались с ним на Куликовом поле.
И вновь гремит военная гроза.
На силу сила — за народ, за волю!

Сплошной толпой — татарские войска.
В походных стругах — казаки лихие.
Хотят намять противнику бока!
Сошлись друг против друга две стихии.

Мулла — татарам, остякам — шаман.
Чей бог добьётся в битве перемены?
Бог с нами и казачий атаман!
А казакам и море по колено!

Ермак глядит сурово на восток.
Как далеко шагать по всей Сибири!
От первого сраженья будет прок!
Без битв согласья не бывает в мире!

Два мира — и сейчас открытый бой.
Он неизбежен — поздно или рано.
Должно быть, так приказано судьбой.
Как далеко ещё до океана!



Дорогой брат Саша!

Ну что там, брат, творится в вашем мире?
Шлём из Москвы свой пламенный привет!
А я, Сашок, скучаю по Сибири.
Нет здесь приволья.
И тебя здесь нет.

Спасибо за бесценную посылку.
Умяли всё до крошки за два дня.
А не найдёшь ли, братец, пропастинки?
Пошли-ка, сколько сможешь, для меня.

Как там у вас — наладилась охота?
В горах ещё стреляют диких коз?
Мне тоже поохотиться охота,
Но только вот когда — большой вопрос!

Там что-нибудь в твоём мешке осталось?
Ты москвичей родимых не забудь.
Пришли похрумкать нам хотя бы малость
Черёмухи, черники — что-нибудь!

А если вдруг откроются излишки
(Здесь, знаешь, без черёмухи тоска),
Пришли единокровному братишке
Всего чуть-чуть — хотя бы два мешка!

Как говорится, свой запас не тянет.
И я скажу (в душе не погрешу):
Всегда ношу черёмуху в кармане,
Как память дальней родины ношу.

Для нас твои посылки — свет в окошке.
Грызём без передыху день и ночь —
Я сам и обе дочери немножко.
Не мог бы ты нам всем троим помочь?

Без этих лакомств мы страдаем очень
От дома на другом конце земли.
Ты нам пошли чего-нибудь по почте
Иль просто так, с попутчиком, пришли.

Что здесь нам эти груши, апельсины,
Черешня, сливы, вишни, виноград,
Коль нет у нас черёмухи родимой?
Я и чернике был бы тоже рад!

Ох, родина! И сладок, и приятен
Твой горький и привычный с детства дым!
Как бы хотел вернуться я обратно,
Стать снова, как и прежде, молодым!

Как в Красноярске?
Что там есть в продаже?
Шумит ли, как всегда, сибирский торг?
Мы истинную правду тебе скажем:
Чай ваш приводит нас в большой восторг.

Берём твои посылки с чаем робко —
Сокровище и просто благодать!
Понюхаем сначала чай в коробке,
А уж потом садимся открывать.

Здесь, брат, такого чаю не достанешь.
Кладёшь полчайной ложки — есть навар!
Сам поневоле с ним гурманом станешь
И выпьешь сразу целый самовар!

Сквозь чай отсюда Красноярск я вижу.
Одно блаженство — чай душистый пить!
Пришли его нам к Рождеству поближе.
Ведь здешний — веник! В баню с ним ходить!

Черёмухой, черникой, дивным чаем
Избаловал ты нас — чай, знаешь сам!
Без лакомств этих просто жить не чаем.
Мы без твоих посылочек скучаем.
А как без нас ты в Красноярске там?

Купил тебе я сапоги недавно.
Шлю денег на ремонт — болит душа за дом.
А встретиться всем вместе было б славно!
Ты жди — приедем летом все втроём!