Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Поэзия


Игорь ЦАРЕВ (1955 — 2013)
Поэт. Родился на Дальнем Востоке в пос. Пограничный. В 1980 году окончил Ленинградский электротехнический институт. Работал в «Московском комсомольце», еженедельнике «Труд-7», заместителем шеф-редактора «Российской газеты — Неделя» и др. Публиковался в российских и международных журналах и альманахах: «Поэзия», «Воскресенье», «Заблудившийся трамвай», «Ковчег», «Чайка», «Новый берег», «Дальний Восток», «Сибирские огни», «Каштановый дом», «Окна», «АКМЕ», «Лит-э-лит» и др. Автор книг стихов «Море камни не считает» (2002), «Соль мажор: Стихотворения» (2011) и более десятка научно-популярных книг. В 2013 году в сети выпущен сборник «Переводы с языков пламени». Член Союза писателей России, Союза журналистов Москвы.



Будто новый отсчет…
 
Иероним

Съели сумерки резьбу, украшавшую избу.
Звезды выступили в небе, как испарина на лбу.
Здесь живет Иероним — и наивен, и раним.
Деревенский сочинитель... Боже, смилуйся над ним!
Бьется строф ночная рать... Сколько силы ни потрать,
Все равно родня отправит на растоп его тетрадь.
Вся награда для творца — синяки на пол-лица,
Но словцо к словцу приладит и на сердце звон-ни-ца...
На печи поет сверчок, у свечи оплыл бочок —
Все детали подмечает деревенский дурачок:
Он своих чернильных пчел прочим пчелам предпочел,
Пишет — будто горьким медом... Кто б еще его прочел.



Малая Вишера

Е. Д.

У судьбы и свинчатка в перчатке, и челюсть квадратна,
И вокзал на подхвате, и касса в приделе фанерном,
И плацкартный билет — наудачу, туда и обратно,
И гудок тепловоза — короткий и бьющий по нервам...
И когда в третий раз прокричит за спиною загонщик,
Распугав привокзальных ворон и носильщиков сонных,
Ты почти добровольно войдешь в полутемный вагончик,
Уплывая сквозь маленький космос огней станционных.
И оплатишь постель, и, как все, выпьешь чаю с колбаской,
Только, как ни рядись, не стыкуются дебет и кредит,
И наметанный взгляд проводницы оценит с опаской:
Это что там за шушера в Малую Вишеру едет?
Что ей скажешь в ответ, если правда изрядно изношен?
Разучившись с годами кивать, соглашаться и гнуться,
Ты, как мудрый клинок, даже вынутый жизнью из ножен,
Больше прочих побед хочешь в ножны обратно вернуться...
И перрон подползет, словно «скорая помощь» к парадной...
И качнутся усталые буквы на вывеске гнутой...
Проводница прищурит глаза, объявляя злорадно:
Ваша Малая Вишера, поезд стоит три минуты...
И вздохнув обреченно, ты бросишься в новое бегство,
Унося, как багаж, невесомость ненужной свободы,
И бумажный фонарик еще различимого детства,
Освещая дорогу, тебе подмигнет с небосвода.



Братья

Не эталоны образцовости,
В век, вызревший на человечине,
Они от анемии совести
Лечились до цирроза печени....
                   (вместо эпиграфа)

...Трещали черные динамики,
Как на жаровне барабулька.
Сосед мой, спец в гидродинамике,
В стаканы водку лил «по булькам».
Слепой, а получалось поровну,
И на закуску под тальянку
Затягивал негромко «Ворона»,
Да так, что душу наизнанку!

У Бога мамкою намоленный,
Он вырос не под образами...
Сквозь пелену от беломорины
Сверкал незрячими глазами
И горькие слова выкаркивал
Комками застарелой боли,
Как будто легкие выхаркивал,
Застуженные на Тоболе....

А брат его, картечью меченный,
На вид еще казался прочен,
Хотя и стал после неметчины
На полторы ноги короче,
Но даже пил с какой-то грацией,
И ордена сияли лаком....
А я глядел на них в прострации,
И слушал «Ворона», и плакал.



Таксидермист

Как мы нелепо время убиваем,
Когда с перронов темных убываем,
Или с чужими женщинами пьем,
И шкуры дней, растраченных за кружкой,
Пытаемся набить словесной стружкой,
Чтоб хоть отчасти им придать объем.
Могли бы быть пути не так тернисты,
Но все поэты — чуть таксидермисты,
И сохраняясь в формалине фраз,
Мечты и страхи, псы сторожевые,
За ними всюду ходят как живые,
Во тьме мерцая пуговками глаз.
Вот и со мною — все, что я прищучил.
И самое бесценное из чучел —
Страничек сто кровавой требухи
На самой видной полочке в прихожей
Под переплетом из драконьей кожи
Ночных часов, убитых на стихи.



Наперсник

Над Москвою, поверх воспаленных голов,
С колокольных высот, из медвежьих углов,
Ветерок задувает — ершист и горчащ
От болот новгородских и муромских чащ.
Это там еще теплится русская печь
И звучит первородная вещая речь,
И кремлевскую челядь не ставя ни в грош,
Прорастает под снегом озимая рожь...
И святой аналой пахнет свежей смолой,
И лежит в колыбели наперсник малой —
Его лепет пока еще необъясним,
Но Отцовские чаянья связаны с ним.
И восходит звезда над дорожным сукном,
И деревья стоят как волхвы за окном,
И звенит на морозе дверная скоба,
Будто новый отсчет начинает судьба...



Забываем...

День вчерашний забываем в простодушии своем,
Словно брата убиваем или друга предаем.
Что там явор кособокий, что усталая звезда,
На беспамятстве и боги умирают иногда.

Под больничною березкой ходят белки и клесты,
А за моргом — ров с известкой, безымянные кресты.
Там уже и Хорс, и Велес, и Купала, и Троян...
Только вереск, вереск, вереск нарастает по краям.

Прячет память под бурьяном перепуганный народ,
А беспамятная яма только шире щерит рот:
И юнца сглотнет, и старца... Отсчитай веков до ста,
Рядом с Хорсом, может статься, прикопают и Христа.

Все забыто, все забыто, все прошло, как ни крути,
Только лунный след копыта возле млечного пути,
Только Волга над Мологой, кружит черною волной,
Только небо с поволокой, будто в ночь перед войной...



Переводчик

Перед небом я и босый, и голый...
Зря нелегкая часы торопила...
Сердце бьется, словно раненый голубь,
Залетевший умирать под стропила...
Ну, не вышло из меня капитана!
Обнесла судьба пенькой и штормами,
Не оставила других капиталов,
Кроме слов, что завалялись в кармане.
Вот и жарю их теперь каждый вечер,
Нанизав строкой, как мясо на шпажку.
Даже с чертом торговаться мне нечем —
На черта ему душа нараспашку?
Толмачом и переводчиком чая,
Задолжавшим и апрелю, и маю,
Полуночную свечу изучая,
Языки огня почти понимаю.
Остальное и не кажется важным.
Согреваясь свитерком ацетатным,
Я однажды стану вовсе бумажным
И рассыплюсь по земле поцитатно.
Дождь заплачет, разбиваясь о ставни,
Нарезая лунный лук в полукольца...
На полях ему на память оставлю
Переводы с языка колокольцев.