Находил себе находки,
Утирал слезинки с окон,
Вырезал в газетах сводки –
Жил не больно, не жестоко.

Грезил снегом и собою,
Выбирал ее однажды –
Точно знал, чего все стоит,
Знал, что чувства – только жажда.

Смех и блеск закрыл в ресницах,
Слышал плач в ее квартире,
Угадал, кто ей приснился,
Но уже не в этом мире.

Настала осень, птицы улетели.
И сразу пусто стало, согласись…
И вот уже которую неделю
Нас грусть одолевает… Эй, очнись!

И в осени свои прекрасные моменты:
Листва кругом, весь город золотом покрыт.
Гуляешь с другом по ночным проспектам,
Пока все люди спят, пока весь город спит.

Потом зима придет негаданно, нежданно.
Покроет снегом все: дороги, улицы, дома.
И тут поймешь ты искренне, внезапно,
Как хороша была осенняя пора.

Ты посмотри кругом, какая сказка – осень!
И не грусти! Одумайся! Очнись!
Подумаешь, дожди и грязно очень…
Ты будешь счастлив, просто улыбнись.

Второй час ночи.
Сонная тоска
Заглядывает
Сонно в облака.

А там – мечта
О скоротечном сне,
Несущая мечту
О новом дне.

И так всегда,
Когда закрыты веки,
О новом дне
Молились человеки.

И утром каждый,
Радостно дыша,
Был благодарен
Богу, что душа

Вернувшись
Из своих ночных скитаний,
Вновь телу отдана
Для испытаний.

Ночью так над крышей грохотало,
Молнии сверкали за окном!
Утро день погожий обещало,
Рассказало о дожде грибном.

Радовался парк дождю и лету,
И искрились капли от лучей,
Убегал лениво по кювету
Из дождя родившийся ручей.

На асфальте, что уже подсушен,
Дождь ночной оставил зеркала,
И сирень заглядывала в лужи,
Будто бы на выданье была.

В своем модерне обветшалом под синим пластиком Арбата
Она безмолвная, как Ленин, она ручная, как граната.
В зернистом смоге, в белой гари, в гранитной крошке,
                                                                                    в цвете вишни.
Еще бывали снегопады, но постепенно вышли.
Плывет под выстрелы из «бентли» из Александровского сада
Плакат рекламный, шут галантный и симулякр фасада.
Плывет изящный кандибобер, плывет усталый гастарбайтер,
Плывет технический директор, весь взмыленный, как стайер.
Плывут кварталы в нимбах радуг, мулла над площадью долдонит,
Плывет державная столица. Она, как водится, не тонет.
По эскалатору под землю, по плитке желтой к переходу
Несет москвич себя, как рака, как черную чумную воду.
Плывут «тойоты», автозаки, гараж, течением влекомый,
Неспешно огибает площадь ковчег знакомый.
Все исчезает с новым гребнем за новой эстакадой,
И нет течению преграды в круговороте МКАДа.
Москва опять качнется влево, заткнет Варшавку пробкой.
Манеж вечерний притворится пустой коробкой.
Москва опять качнется вправо – за курсом акций.
Жизнь в Златоглавой невозможна без пертурбаций.

Весна уже прошла, и лето отпылало,
И падает к ногам кленовый желтый лист.
Не торопись, зима, прошу тебя, не надо,
Я сам к тебе приду, постой, не торопись.

Я осенью такой еще не надышался,
Еще не позабыл волненья юных лет,
Как трудно жил, любил и ошибался
И на простой вопрос не находил ответ.

Еще я помню ночь и тихое «не надо»,
И нежность милых рук забыть я не могу.
И вот мы подошли к началу листопада.
Не торопись, зима, я сам к тебе приду.

Виски посеребрил холодный белый иней,
Но твой веселый смех я слышу, как в бреду.
Зеленый цвет весны, осенний воздух синий.
Не торопись, зима, я сам к тебе приду.

Сроду православный я, но –
Ом мани падме хум –
Припадаю, причем давно,
К вашим стопам. И, как фотозум,

Вижу каждую родинку, словно в прицел,
И вообще всё давно рассмотрел.
Вы мне скажете вновь: потеряла цель,
И осталось уйти под расстрел.

Но – ом мани падме хум – боже мой!
Я по гроб повязан с золотою трубой,
Что все время зовет нас в бой
И никогда не сыграет отбой.

Я люблю вас – это последний фарт,
Я люблю – это в крайний раз.
Я не вижу света, я не вижу карт,
Не играю. Просто люблю вас.

Свет ослепляет человека,
К нам заглянувшего из тьмы,
Его прищур, дрожанье века
С улыбкой наблюдаем мы.

Его смятение – до крика,
Его восторг неповторим.
Так варвара Европы дикой
Пленял сияньем древний Рим.

Горят за стеклами сервизы
И мягко манят мебеля,
Вещает гордо телевизор
О вечной ценности рубля.

Но время – зелие из зелий,
И привыкает к свету гость,
Он с нами трапезу разделит,
На край тарелки сдвинет кость,

Он распри наши наблюдает:
Кому как жить, где чей хомут,
Зачем опять собака лает,
Вести гулять ее кому,

Ложиться надо бы пораньше,
Ведь завтра всем – на труд, на бой
За МРОТ с надбавкой, щи да кашу...
Ложись и ты, и Бог с тобой!

Гость видит: жизнь и тут не сахар,
И нам понятно, почему
Наш свет он посылает на фиг
И возвращается во тьму.

Ночь, такая же черная, как флаг батьки Махно,
Развернулась, разделалась с беспросветной тоской.
Сколько можно без устали толковать об одном
Да в бездельной промозглости пропадать день-деньской,

Превращая возможности в отработанный жмых?
А исправить оплошности несказанно легко:
Чем красивее лозунги, тем сподручней под них
Учинять и насилие, и погром, и раскол.

Или добрых намерений заронить семена
В почву неплодородную. В зубоскальстве гримас,
Лихолетьем состроенных, отразится сполна,
Что анархия-мачеха посылала не раз

Не в леса, где подснежники на проталине ждут
(Кто же стужу февральскую превратит в нежный март?),
А навстречу неистовству нескончаемых смут,
Где порой невезение превращается в фарт.

Для кого превращается, а кому – черта с два.
От проделок неравенства бросит в мелкую дрожь.
С подоплекой тачаночной будет мчаться судьба:
От тебя – не угонишься, за тобой – не уйдешь.

Оттого-то устроено все вокруг черт-те как,
Вовсе не по Бакунину, но не все ли равно
В час, когда погружает нас в беззастенчивый мрак
Ночь, такая же черная, как флаг батьки Махно?

Вещи, потерявшие хозяина,
К стеночке прижались сиротливо.
Он, бывало, их толкал нечаянно,
Уходя из дома торопливо.
Вымещал на них он невезение,
Расстреляв газетой свежескомканной,
А они все ждали со смирением,
Что заметят их любовь негромкую.
А они служили верой-правдою,
Как могли, уют ему дарили,
И однажды ночью темной, страшною
В путь его последний проводили.
Только им известно, как отчаянно
Им хотелось, чтоб он был счастливым.
Вещи, потерявшие хозяина,
К стеночке прижались сиротливо…

Есть место такое в России –
Там время замедлило ход,
Под небом глубоким и синим,
Как прежде, усадьба живет.

11 Пусть липы уже постарели,
Иначе стал выглядеть пруд,
Но все ж к знаменитой аллее
По-прежнему мысли ведут.

Стоит родовое поместье,
Как память прошедших времен,
И тут собираются вместе,
Кто в здешнюю прозу влюблен.

Влюблен в этот пруд и аллею,
В пейзажи Аксаковских мест,
Где солнце садится, алея,
За бронзой украшенный лес.

Здесь Аленький вырос цветочек
И в сказке чудесной расцвел,
И хрупкий старинный мосточек
Нас в мир этой сказки привел.

Истории нашей мгновенье
Пусть время еще сбережет.
Живет островок вдохновенья
И всех очарованных ждет.