Воздух сгрудился. Ждали ветра.
Но он лишь пригнал огненные массы.
Город стонал на вертеле пекла,
Плавясь в молекулу из плоти и пластмассы.
«Из нее получатся новые планеты», —
Бредило будущим массовое сознание.
Душа стонала: «Ветра мне, ветра!»,
И он наскакивал порывами пламени.
Вспоминалась жизнь, учебник биологии,
И все такое… Зачем это было?
Ветра мне, ветра! О, боги, боги!
Сбежали все. Осталось Ярило.

Солнце — апоплексичный идол,
Перед которым природа
Тело распростерла.
От жертвенных спин
До елочных игл —
Все пожирает воспаленное горло.
Крона скрючивается,
Точно старец на посохе,
И будто насекомое,
Не укрывшееся в коре,
Увязает путник
В желтом, расплавленном воздухе,
Как в янтаре.

Вечер падал и падал
В канаву мира,
Куда стекали все дни рожденья
По ржавым трубам телесных зданий,
И толстая прачка стирала в ней простыни.
Они сушились на ветвях дерева,
Качал их ветер, и разносилось
Его завывающее баюканье.
И люди всхлипывали в своих постелях
Внутри небоскребов беспросветного города,
И кто-то опять предлагал: «Давайте
Придумаем себе бога». А другие
Ему возражали: «Но ведь это уже было.
Было, было… И к чему привело?
Опять лежим мы на краю канавы,
И прачка стирает в ней наши простыни,
И ветер сдувает с них все до капли,
И никуда не деться от этого круговорота…».

Полчетвертого.
Время заспиртовано с позавчера
В стеклянной копилке будильника.
День — как ночь, надетая наизнанку.
Жизнь движется по траектории
«Пойди-туда-не-знаю-куда».
И стоит ли вообще вставать или лучше
Валяться в постели
До следующего полчетвертого?

Тело-Гамлет
За тенью своей наблюдает за полночь.
Быть ли тенью, решает, или телом остаться.
Тень плетет небылицы о предках отравленных,
Побуждает к действию, ибо для тени
«Быть» означает
Размахивать помелом конечностей,
Пугать подгулявших, плодить суеверия,
Призывать к отмщению, к борьбе за справедливость.
Иначе она лишь пятно на плоскости,
Марионетка материальных объектов.
Для тела же «быть» — это блюсти свою массу,
То есть стоять в стороне от всего что
Может однажды его уменьшить,
Привести в негодность или разрушить.
Тело стремится к сохранению массы.
Тень стремится к сохранению импульса.
Никогда, никогда не прийти им к согласию.
В полночь тень всегда побеждает,
А в полдень — тело.

Птица кружила над морем.
Плыл корабль, изнывали пляжники,
Прилипал асфальт к подошвам, как жвачка.
Продавцы мороженного запускали
Расплавленные руки в ледниковый период,
И руки превращались в эскимо на палочке.
Город сновал туда-сюда,
Облаянный собаками со всех концов.
Катились мусорные барабаны.
Дохли мухи. А птица кружила,
И каждый думал: «Ну какое, ну какое
Она имеет отношение к моей жизни?».

По пляжу гуляли
Толстые старухи,
Босые ступни мяли
Пластилиновый асфальт.
В железных урнах
Грызли сладости
Раскаленные мухи,
И сочно разносился
Их жужжащий альт.
На пирсе
Сидела, свесив ноги,
Девушка.
Волосы играли
Отблеском воды.
Мужчина
Наклонился
И подарил цветы.
Девушка бросила цветы на волну,
Соскользнула в воду и ушла ко дну.
Продававшая липучки цыганка-гадалка
Сказала: «Не видишь? Это русалка».
Старухи подбрасывали
Солнце животами
И липкими ртами
Смеялись
Над цветами.

Горячий ветер солнечного гнева.
Взметнулась птица — спрятаться куда бы?
Верхушка кроны, высохнув мгновенно,
Висит, как обгоревшая бумага.
А лепестки, держась за стебля посох,
Оплакивают скорую кончину,
И вспыхивает бабочка, о воздух
Всем веером раскрытых крыльев чиркнув.
Идет природа лавой в пасть к Яриле,
Как будто культ его Звезда не свергла,
Как будто бы ее не отмолили
У этого языческого пекла.

Вот уже и море все вылилось,
И луна на одной вольфрамовой ниточке держится,
И от притяжения ничего не осталось,
Включая и всемирное, на которое все ставили.
Его заменил закон отторжения.
И каждый вздохнул с большим облегчением,
И стал сам себе и духом, и ангелом,
И несется в свои запредельные дали.
Положен конец мировому падению
С одинаковым ускорением для чистых и нечистых.
И прямолинейное равномерное мышление
Ушло в предание, а завихрения в природе
Поднимают веселые настроения в галактике.
И много еще чего хорошего
Приносит с собою конец света.

Три часа ночи. Луна в повязке тучи
Мучается мигренью.
От этих дождей разбухла и выглядит пьющей,
А на самом деле
Сухой закон на ее поверхности,
И в кратерах — сплошная желтуха.
Кажется, тронешь — и распадется от ветхости.
Время в дупле кукушкиных ходиков ухает.
Кто подбросил им этого филина?
Кто бы то ни был, так им и надо.
Хоть бы одна задремала извилина.
Это из ряда вон…
Сколько осталось еще до чего-нибудь?
Запад зашел за восток. Что делать?
Тьма равняется эм-цэ-в круге.
Всего их — девять.

Взмахнула руками
Разбитыми, выкрученными,
Распятыми растяжками страданий,
И полетела
Над Москвой, над Парижем
Над часом пик,
Над замурованными в электричках.
И остались внизу поклоны и поклонники,
Цветы и рампы, аплодисменты,
Дисгармонии в братской оркестровой яме,
Голодные сны о банкетах, и прочее,
Что составляло антракты ее жизни.

Ночью встанешь,
Звезды нашаришь на ощупь.
— Слава-тебе-господи, — скажешь скороговоркой,
Перекрестишь зеркало, чтоб не просквозило
Твое отражение в минусовом королевстве.
Уснешь.
Проснешься с тяжелым сердцем.
Чего-то не нашаришь.
Уснешь с вопросом.
И уже никогда на него не ответишь.

Снится лунный город.
Там свет на равнинах лежит, как туман,
И движутся люди к нему вереницей
Вдоль по свеченьям поверхностей, кружат,
И тени их остроклювые шепчутся
С древними птицами… И всякий раз
Кто-то не просыпается уже на земле.