Зульфия Алькаева
На снегу и песке
* * *
На снегу и песке
* * *
Эти деревья. Они ненасытны
Соломками для коктейля
пьют и пьют,
выпивают снег.
Завтра станут смеяться,
наденут платья...
И как-нибудь
мне аукнется
этот смех.
Соломками для коктейля
пьют и пьют,
выпивают снег.
Завтра станут смеяться,
наденут платья...
И как-нибудь
мне аукнется
этот смех.
* * *
Выйти ли в сваренный всмятку пейзаж,
истекающий желтым,
или остаться без снега?
Без хлеба остаться приятно,
когда магазин под боком.
истекающий желтым,
или остаться без снега?
Без хлеба остаться приятно,
когда магазин под боком.
* * *
Еще одна выкуренная мысль
затрепетала в пепельнице
за соседним столиком.
Ни сосед, ни мой спутник, ни официант —
— только я наблюдаю за ее концом.
Наверное, мне же предстоит увидеть,
как растет табак,
учуяв первый запах тлена.
затрепетала в пепельнице
за соседним столиком.
Ни сосед, ни мой спутник, ни официант —
— только я наблюдаю за ее концом.
Наверное, мне же предстоит увидеть,
как растет табак,
учуяв первый запах тлена.
* * *
Солнце осалит и — в домик,
а я вожу!..
Ни одного светила по близости,
как погляжу.
а я вожу!..
Ни одного светила по близости,
как погляжу.
МЕТЕЛЬ
Дать волю лошадям — назад помчат,
Рассею-матерь к станции воротят,
в метельной кутерьме спасут волчат,
которых дед Мазай в зайчата прочит.
Сложить Москву — пройдет, ветрищам дать
побаловать кнутами холостыми…
Негоже с козел ямщика снимать
С его, и только, правдами простыми!
Рассею-матерь к станции воротят,
в метельной кутерьме спасут волчат,
которых дед Мазай в зайчата прочит.
Сложить Москву — пройдет, ветрищам дать
побаловать кнутами холостыми…
Негоже с козел ямщика снимать
С его, и только, правдами простыми!
ПЛОХОЙ СЛУХ
брэнд Бонд, брэнд Бонд...
семь стоматологий
помер наш Един
девять семьдесят четыре...
девять один один
семь стоматологий
помер наш Един
девять семьдесят четыре...
девять один один
* * *
Облака воткнулись в стаю
И зима. А я не таю.
Прутиком одним рисую
На снегу и на песке.
Я рисую взлет и лопасть.
Не смотри, что это пропасть.
Это пропасть не для падать —
Для обратного пике.
Можно праздничать без света
Независимо от лета.
Можно и влетать без стука,
Если кто тебя не звал.
Кто пришел, тому и лишку.
Кто дерзнул, тот и мальчишка.
Крылья ночи — промельк жизни,
Черно-белый карнавал.
И зима. А я не таю.
Прутиком одним рисую
На снегу и на песке.
Я рисую взлет и лопасть.
Не смотри, что это пропасть.
Это пропасть не для падать —
Для обратного пике.
Можно праздничать без света
Независимо от лета.
Можно и влетать без стука,
Если кто тебя не звал.
Кто пришел, тому и лишку.
Кто дерзнул, тот и мальчишка.
Крылья ночи — промельк жизни,
Черно-белый карнавал.
* * *
Надеяться брось оправдаться слезами!
Никто не измерит в них соль.
Ходи исключительно дремучими лесами.
Постель твою кинули на антресоль.
Как мул, упрись, наплевав на повозку.
Как Мунк, нарисуй в сотый раз свой "Крик"!
Из плоской тоски вынимая клик,
зашей в нее песен дорожных горстку!
И еще.
Подержи за пазухой птицу.
Пусть думают,
что это камень.
Никто не измерит в них соль.
Ходи исключительно дремучими лесами.
Постель твою кинули на антресоль.
Как мул, упрись, наплевав на повозку.
Как Мунк, нарисуй в сотый раз свой "Крик"!
Из плоской тоски вынимая клик,
зашей в нее песен дорожных горстку!
И еще.
Подержи за пазухой птицу.
Пусть думают,
что это камень.
* * *
Кукушкою подложенное солнце.
И тени густо прячутся от света.
Пора!.. Уж ветер поры открывает,
рассеивая звуки по углам…
Однажды подрастут мои деревья,
и будет где укрыться от погоды!
И тени густо прячутся от света.
Пора!.. Уж ветер поры открывает,
рассеивая звуки по углам…
Однажды подрастут мои деревья,
и будет где укрыться от погоды!
* * *
Лодка молочным снегом укрыта.
Снег для нее — река.
Лодка укрылась от всякого быта:
от рыбы, сетей, рыбака.
Снег для нее — река.
Лодка укрылась от всякого быта:
от рыбы, сетей, рыбака.
ЗИМЕ
Звезды разбиваются об окна.
Никогда так близко не была!..
У очков не целовала стекла,
била не в мои колокола.
А теперь, чуть свет, ласкаешь деву.
В жаркий рот влетают льдинки слов.
Для тебя в себе открою Еву
до того, как задымился плов!
Больно мне от белых стен истерик
и от не затоптанных ковров!
Умирает в белом бедный Ерик…
Где-то здесь таится синий ров.
Никогда так близко не была!..
У очков не целовала стекла,
била не в мои колокола.
А теперь, чуть свет, ласкаешь деву.
В жаркий рот влетают льдинки слов.
Для тебя в себе открою Еву
до того, как задымился плов!
Больно мне от белых стен истерик
и от не затоптанных ковров!
Умирает в белом бедный Ерик…
Где-то здесь таится синий ров.
* * *
Ты не находишь слов —
слова настигают,
подстегивают…
Сам ты — лучшая из ловитв.
А наметенный снег с дороги тает
раньше выдоха из молитв.
слова настигают,
подстегивают…
Сам ты — лучшая из ловитв.
А наметенный снег с дороги тает
раньше выдоха из молитв.
КОРОМЫСЛО
А коромысло вместо смысла.
Ну, да. Вода, звезда, купель.
Природа вымысла нечиста,
и всякие весы — качель.
Свободу вору присудили.
Весь виноград убит в вине.
Когда бы совесть посадили,
сидела б дважды и втройне.
Ключицы на кресте повисли.
Какого же еще Вождя?
Подкорка кроет карой мысли
ведерки, полные дождя.
Ну, да. Вода, звезда, купель.
Природа вымысла нечиста,
и всякие весы — качель.
Свободу вору присудили.
Весь виноград убит в вине.
Когда бы совесть посадили,
сидела б дважды и втройне.
Ключицы на кресте повисли.
Какого же еще Вождя?
Подкорка кроет карой мысли
ведерки, полные дождя.
* * *
Пальцы-пяльцы… Бери, вышивай
и разгладь прикасаньями кожу.
Шаганэ — мулине — малевай.
Дай, тебя я в объятьях скукожу!
К небу льнет теснота шалаша,
ювелирная узость участья.
Звоном трав шум потопа глуша,
суеверно не скажем про счастье.
и разгладь прикасаньями кожу.
Шаганэ — мулине — малевай.
Дай, тебя я в объятьях скукожу!
К небу льнет теснота шалаша,
ювелирная узость участья.
Звоном трав шум потопа глуша,
суеверно не скажем про счастье.
* * *
Истина весит, как сущий пустяк,
ветер и носит ее так и сяк:
из русла — в канаву,
из окон — в проем…
Не ведать всех труб,
из которых мы пьем.
Тонок и жалостлив писк тишины.
Сны в онемение погружены…
Как окна в розетках,
как сети в сети,
так мне бы и в зеркале
шарфик найти!
ветер и носит ее так и сяк:
из русла — в канаву,
из окон — в проем…
Не ведать всех труб,
из которых мы пьем.
Тонок и жалостлив писк тишины.
Сны в онемение погружены…
Как окна в розетках,
как сети в сети,
так мне бы и в зеркале
шарфик найти!
* * *
А верста от версты не отвертится.
Подровняет леса горизонт.
Помолчав, ветер вновь разыстерится,
И дырявый раскроется зонт.
Подровняет леса горизонт.
Помолчав, ветер вновь разыстерится,
И дырявый раскроется зонт.
НА ВЫСТАВКЕ
Я ногтем прорву капилляры картин,
и в залитом краскою зданье
возникнут перфомансы новых пучин
без автора и без названья.
и в залитом краскою зданье
возникнут перфомансы новых пучин
без автора и без названья.
* * *
Вот как выхлебают меня
мои чашки,
повычерпывают
мои ложки
да расчертят ножи по тарелке,
я почувствую
дрожь травинки
и безумный голод букашки,
чьи заботы как будто бы мелки,
потому что не пьет из чашки,
потому что не ест из ложки
и не режет ножом по тарелке.
мои чашки,
повычерпывают
мои ложки
да расчертят ножи по тарелке,
я почувствую
дрожь травинки
и безумный голод букашки,
чьи заботы как будто бы мелки,
потому что не пьет из чашки,
потому что не ест из ложки
и не режет ножом по тарелке.
* * *
Я вот-вот поравняюсь с вороной,
что крикнула "фас!",
и плечом поведу,
наведенные выронив чары.
Осторожно иду,
за двоих наступаю сейчас
и отчаянно бьюсь
на сегменте подземного шара.
О, могучее древо,
будь серым палладиумом!
Постараюсь тебя не стравить,
низведя до анчара.
На коре оставляю глаза,
и кора покрывается мхом.
Боль потерпится,
боль — это признак начала.
что крикнула "фас!",
и плечом поведу,
наведенные выронив чары.
Осторожно иду,
за двоих наступаю сейчас
и отчаянно бьюсь
на сегменте подземного шара.
О, могучее древо,
будь серым палладиумом!
Постараюсь тебя не стравить,
низведя до анчара.
На коре оставляю глаза,
и кора покрывается мхом.
Боль потерпится,
боль — это признак начала.
НЕМОТА
На год, на целый год в немот
ушла моя немота.
От суходола до ворот
нестраченная квота.
Покуда мотствует простак,
я завистью разбита.
Он просочится за пятак,
но все ж не мимо сита.
Боюсь сказать немоте: "Кыш!"
Ее плоты, как лоты.
Проглотит тишь река Иртыш,
качнутся бревна-шпроты…
У немоты свои понты,
Опасная работа…
На ней нелепые унты,
да не смешно чего-то.
ушла моя немота.
От суходола до ворот
нестраченная квота.
Покуда мотствует простак,
я завистью разбита.
Он просочится за пятак,
но все ж не мимо сита.
Боюсь сказать немоте: "Кыш!"
Ее плоты, как лоты.
Проглотит тишь река Иртыш,
качнутся бревна-шпроты…
У немоты свои понты,
Опасная работа…
На ней нелепые унты,
да не смешно чего-то.
ПОСЛЕ ЛЕДЯНОГО ДОЖДЯ
Фонтан стеклянных веток.
Куст неузнаваем!
Над ним — тяжелая вода
согнувшейся ветлы.
Все дуги накренились.
Сурово,
с треском льдин,
сместились облака.
Сквозь лопнувшее небо
стало жутко зримым
переселенье чьих-то душ…
Никто не помнит слез —
они уже застыли
изнанкой сталактитовых пещер.
Лишь около рябины,
как у барной стойки,
на ум приходит праздник, Рождество,
и хочется перевернуть бокалы с красным,
висящие на каждой мерзлой ветке,
и выпить эту горькую настойку,
сухую кровь со льдом,
и породниться с почвой!
Куст неузнаваем!
Над ним — тяжелая вода
согнувшейся ветлы.
Все дуги накренились.
Сурово,
с треском льдин,
сместились облака.
Сквозь лопнувшее небо
стало жутко зримым
переселенье чьих-то душ…
Никто не помнит слез —
они уже застыли
изнанкой сталактитовых пещер.
Лишь около рябины,
как у барной стойки,
на ум приходит праздник, Рождество,
и хочется перевернуть бокалы с красным,
висящие на каждой мерзлой ветке,
и выпить эту горькую настойку,
сухую кровь со льдом,
и породниться с почвой!
* * *
Тьма пробирается,
как побирается,
склоняет тень свою
под каждый дом.
А то, что высветлил
фонарь, как выстрелил.
И двор от вспышки той
упал в укром.
как побирается,
склоняет тень свою
под каждый дом.
А то, что высветлил
фонарь, как выстрелил.
И двор от вспышки той
упал в укром.
* * *
Он ни о чем не клялся небесам,
поскольку сам с усам.
И по его усам,
согласно небесам,
стекали
капли
меда.
поскольку сам с усам.
И по его усам,
согласно небесам,
стекали
капли
меда.