Владимир Спектор
Но Каинова светится печать…
* * *
Но Каинова светится печать…
* * *
Удар за ударом. Спасибо, Луганск,
Ты учишь терпеть эту боль.
И я, не успевший устать от ласк,
Вживаюсь в судьбу, как в роль.
А жизнь так похожа на черный пиар,
А мир так насыщен войной…
И надо держать, держать удар
И сердцем, и клеткой грудной.
Ты учишь терпеть эту боль.
И я, не успевший устать от ласк,
Вживаюсь в судьбу, как в роль.
А жизнь так похожа на черный пиар,
А мир так насыщен войной…
И надо держать, держать удар
И сердцем, и клеткой грудной.
* * *
Зачем все это происходит?
Куда несется мрак и свет,
Клубок несыгранных мелодий
И неотплясанных побед?
Зачем стремится сделать больно
Тебе и мне не друг, не враг,
Всего лишь хам самодовольный,
Без выгоды, а просто так?
Зачем, куда — и нет ответа.
В ответе — каждый за себя.
Хоть много звезд, но мало света…
И свет ласкает, не любя.
Куда несется мрак и свет,
Клубок несыгранных мелодий
И неотплясанных побед?
Зачем стремится сделать больно
Тебе и мне не друг, не враг,
Всего лишь хам самодовольный,
Без выгоды, а просто так?
Зачем, куда — и нет ответа.
В ответе — каждый за себя.
Хоть много звезд, но мало света…
И свет ласкает, не любя.
* * *
Как плахи нет без палача,
А без картины — отраженья,
Так целое — виднее в мелочах,
Словно подарок в день рожденья.
Подлец себя не видит подлецом,
Он деликатен для себя в избытке,
Себя жалея, хмурится лицом,
Смывая капли крови после пытки.
За все себя готов он оправдать,
Он — просто выполняет свое дело.
Но Каинова светится печать,
На мелочах, да и на жизни в целом.
А без картины — отраженья,
Так целое — виднее в мелочах,
Словно подарок в день рожденья.
Подлец себя не видит подлецом,
Он деликатен для себя в избытке,
Себя жалея, хмурится лицом,
Смывая капли крови после пытки.
За все себя готов он оправдать,
Он — просто выполняет свое дело.
Но Каинова светится печать,
На мелочах, да и на жизни в целом.
* * *
Готовы оправдать любое зло,
Все понимающие, светские…
Мне на таких всегда везло
И в это время, и в советское.
Понять их, в общем-то, легко.
Своя рубашка дольше носится…
А то, чем пахнет твой покой, —
Так это лишь с потомков спросится.
Все понимающие, светские…
Мне на таких всегда везло
И в это время, и в советское.
Понять их, в общем-то, легко.
Своя рубашка дольше носится…
А то, чем пахнет твой покой, —
Так это лишь с потомков спросится.
* * *
Забывая время полицаев,
Продлевая время подлецов,
Как НЗ, объятья раскрывая,
Уповаем только на любовь.
И когда приходит время сбора,
Где, как камни, тяжелы слова,
Лишь любовь спасает от позора
Только тем, что, как всегда, права.
Продлевая время подлецов,
Как НЗ, объятья раскрывая,
Уповаем только на любовь.
И когда приходит время сбора,
Где, как камни, тяжелы слова,
Лишь любовь спасает от позора
Только тем, что, как всегда, права.
* * *
Добро опять проигрывает матч.
Счет минимальный ничего не значит.
Закономерность новых неудач
Почти равна случайности удачи,
Чья вероятность близится к нулю,
Как вероятность гола без штрафного.
Добро, проигрывая, шепчет: "Я люблю",
И, побеждая, шепчет то же слово…
Счет минимальный ничего не значит.
Закономерность новых неудач
Почти равна случайности удачи,
Чья вероятность близится к нулю,
Как вероятность гола без штрафного.
Добро, проигрывая, шепчет: "Я люблю",
И, побеждая, шепчет то же слово…
* * *
Заскакивал в последний вагон,
Выпрыгивал на полном ходу.
В небе считал не только ворон,
Со всех сторон — не одну беду
Ждал, словно рыбу крючок в воде.
Но таила улов свой вода…
А счастье с бедой — вдвоем везде,
Как день или ночь, в судьбе — всегда.
Выпрыгивал на полном ходу.
В небе считал не только ворон,
Со всех сторон — не одну беду
Ждал, словно рыбу крючок в воде.
Но таила улов свой вода…
А счастье с бедой — вдвоем везде,
Как день или ночь, в судьбе — всегда.
* * *
Среди кривых зеркал, где лишь оскал стабилен,
Где отраженье дня неравносильно дню,
Всесильный бог любви не так уж и всесилен,
Вскрывая, словно ложь, зеркальную броню.
И впрямь прямая речь там ничего не значит.
Но кровь и там, и здесь — красна и солона.
Пульсирует она, как в зеркалах удача,
Чья тень хоть иногда и там, и здесь видна.
Где отраженье дня неравносильно дню,
Всесильный бог любви не так уж и всесилен,
Вскрывая, словно ложь, зеркальную броню.
И впрямь прямая речь там ничего не значит.
Но кровь и там, и здесь — красна и солона.
Пульсирует она, как в зеркалах удача,
Чья тень хоть иногда и там, и здесь видна.
* * *
Упасть намного легче, чем подняться.
Пропасть намного проще, чем найтись.
Потери и находки в ритме танца,
И блюз паденья — это тоже жизнь.
Но простота тождественна печали,
Как красота — любви, как ни крути…
И коль паденье суждено в начале,
Подъем завещан таинством пути.
Пропасть намного проще, чем найтись.
Потери и находки в ритме танца,
И блюз паденья — это тоже жизнь.
Но простота тождественна печали,
Как красота — любви, как ни крути…
И коль паденье суждено в начале,
Подъем завещан таинством пути.
* * *
Среди черных и белых —
Расскажи мне, какого ты цвета…
Среди слова и дела,
Среди честных и лживых ответов
Проявляются лица,
И — по белому черным скрижали.
Время памяти длится,
Время совести? Вот уж, едва ли…
Расскажи мне, какого ты цвета…
Среди слова и дела,
Среди честных и лживых ответов
Проявляются лица,
И — по белому черным скрижали.
Время памяти длится,
Время совести? Вот уж, едва ли…
* * *
Растекается, плавясь, не прошлое время, а память.
Не на глине следы — на слезах, на снегу, на песке,
Злые будни смывают легко их, как будто цунами,
И парит в небесах, налегке или на волоске,
Отражение эха, улыбки, любви, трибунала…
Отражение правды в сухих, воспаленных глазах.
В этом зеркале времени память почти что узнала,
Как мутнеет от страха судьба, и как прахом становится
страх.
Не на глине следы — на слезах, на снегу, на песке,
Злые будни смывают легко их, как будто цунами,
И парит в небесах, налегке или на волоске,
Отражение эха, улыбки, любви, трибунала…
Отражение правды в сухих, воспаленных глазах.
В этом зеркале времени память почти что узнала,
Как мутнеет от страха судьба, и как прахом становится
страх.
* * *
Приспособиться и быть, как все,
Не как белая ворона,
Мчаться не по встречной полосе,
Не на красный, — на зеленый.
Приспособиться, как дождь к зиме,
Или как снежинка к лету.
Привыкать, как свет к полночной тьме,
Даже, если нету света.
Привыкать к тому, что из мечты
Вырастают новые загадки,
Что режим набора высоты
Горький в той же мере, что и сладкий.
Не как белая ворона,
Мчаться не по встречной полосе,
Не на красный, — на зеленый.
Приспособиться, как дождь к зиме,
Или как снежинка к лету.
Привыкать, как свет к полночной тьме,
Даже, если нету света.
Привыкать к тому, что из мечты
Вырастают новые загадки,
Что режим набора высоты
Горький в той же мере, что и сладкий.
* * *
У разных мыслей — общая основа.
И суть ее — словарное кольцо.
И даже превращаясь в дело, слово
Меняет форму, сохранив лицо.
У разных слов — похожие обличья.
Хоть это ни о чем не говорит.
Охотник вдруг становится добычей,
Храня при этом неприступный вид.
И суть ее — словарное кольцо.
И даже превращаясь в дело, слово
Меняет форму, сохранив лицо.
У разных слов — похожие обличья.
Хоть это ни о чем не говорит.
Охотник вдруг становится добычей,
Храня при этом неприступный вид.
* * *
Венозной крови пенье под иглой —
Мы все — немного радиолы.
В душе мотив какой-то заводной,
Назло страданиям, веселый.
Пою, похрипывая, словно диск
Пластиночный, из той эпохи.
Пою, превозмогая страх и риск,
Который ощущаю в каждом вдохе.
Мы все — немного радиолы.
В душе мотив какой-то заводной,
Назло страданиям, веселый.
Пою, похрипывая, словно диск
Пластиночный, из той эпохи.
Пою, превозмогая страх и риск,
Который ощущаю в каждом вдохе.
* * *
Начинается новый круг.
Или дуга.
Ищет во мне старый друг
Образ врага.
Да и круг за моей спиной
Полон вражды.
Будто шумный ручей весной —
Талой воды.
И у осени в небесах —
Круговорот,
Где в любовь переплавить страх
Мой черед.
Или дуга.
Ищет во мне старый друг
Образ врага.
Да и круг за моей спиной
Полон вражды.
Будто шумный ручей весной —
Талой воды.
И у осени в небесах —
Круговорот,
Где в любовь переплавить страх
Мой черед.
* * *
Сигаретный дым уходит в небо,
Тает в воздухе последнее "Прости"…
Над дорогой, городом, над хлебом —
Божьи и житейские пути.
Жизнь зависла над чертополохом.
Только мир, по-прежнему большой.
Не хочу сказать, что все — так плохо,
Не могу сказать, что хорошо.
Тает в воздухе последнее "Прости"…
Над дорогой, городом, над хлебом —
Божьи и житейские пути.
Жизнь зависла над чертополохом.
Только мир, по-прежнему большой.
Не хочу сказать, что все — так плохо,
Не могу сказать, что хорошо.
* * *
Мне все дается
"с потом, с кровью".
Шутя, играя —
не умею.
Хоть и завидую порою
Тем, кто ловчее и сильнее…
А все ж судьбу свою
не хаю.
В ней боль соседствует
с любовью.
Пусть песня лучшая —
другая,
Мне эту петь
дано по крови.
"с потом, с кровью".
Шутя, играя —
не умею.
Хоть и завидую порою
Тем, кто ловчее и сильнее…
А все ж судьбу свою
не хаю.
В ней боль соседствует
с любовью.
Пусть песня лучшая —
другая,
Мне эту петь
дано по крови.