Анализ стереотипов в контексте сценариев мирового развития кажется неожиданностью только на первый взгляд. Современное естествознание уже давно пришло к выводу, что не бытие определяет сознание, а прямо наоборот – сознание определяет бытие. Ведь всё с нами происходящее мы пропускаем через своё восприятие. А поэтому то, что мы самоуверенно называем объективной (то есть, по смыслу определения, независящей от нас) реальностью, есть не более (пусть и не менее), чем результат интерпретации события нашим сознанием. Достаточно сказать, что одно и то же происшествие может вызвать у разных людей совершенно различные реакции – от юмористической до трагической и от взвинченной до абсолютно нейтральной и т.д. И каждый из них будет выстраивать своё поведение в соответствии с нею.
Получается, что как мы воспринимаем то, что с нами происходит, так мы и мыслим (позитивно или негативно, продуктивно или деструктивно, оптимистически или пессимистически…). А как мыслим, так и живём. Следовательно, для разработки сценариев будущего мирового устройства в принципиально необычных для нас глобальных условиях необходимо сначала расчистить сознание их заказчиков и исполнителей от наслоений архаичных, то есть не соответствующих текущему моменту, стереотипов.
Начать с того, что сам сценарный подход предполагает многовариантность. Управленцы же, совсем  напротив,  требуют от экспертов сокращения вариантов решений – в идеале (как они думают) до единственно, в каждом конкретном случае, верного. Достаточно вспомнить последнюю по времени редакцию «конца истории», вышедшую из-под пера Фрэнсиса Фукуямы, наивно уверовавшего в безальтернативность, после падения мировой социалистической системы, либерального будущего человечества в его американской версии. Скоро (по историческим меркам практически сразу) и ему, и всем нам пришлось убедиться в бесперспективности подобных рискованных построений.
Другой пример. История показывает, что системное переосмысление ситуации требуется в мировом пространстве каждые 30-40 лет. Поскольку накопление микроизменений в социальном пространстве (аналог флуктуаций в физике) создаёт со временем качественно новую обстановку, в которой старые рецепты не работают (аналог эмерджентных свойств), игнорирование этого обстоятельства приводит к тому, что выход в новое состояние происходит через острый, чаще всего силовой, конфликт (аналог взрыва энтропии).
Последний раз такое системное переосмысление было проделано мировыми лидерами после масштабного социального (конца 1960-х гг.) и энергетического (начала 1970-х гг.) кризиса. Теперь, когда все мы столкнулись с кризисом, возникшим и развивающимся по совсем иным лекалам, чем прежде, политики надеются обойтись косметическим ремонтом.
Это заблуждение крайне опасно. Ибо известно, что сложная саморазвивающаяся система (а общество, нация, человечество в целом, безусловно, являются таковой) не может иметь одного варианта будущего. А мы его ищем, то есть, занимаемся заведомой ерундой.
Между тем, даже в мировых религиях авраамической традиции нет жёсткого предопределения (Адам же смог ослушаться Бога, совершив Грехопадение: то есть, у него был выбор – он изначально был наделён волей, и ему была дарована свобода). А мы именно, что искусственно конструируем детерминизм – в виде то социального дарвинизма, то экономикоцентризма … Забывая, в последнем случае, предупреждение более, чем столетней давности, великого социолога Вильфредо Парето о том, что экономика сама по себе не решает ни одной человеческой проблемы.
Наши ментальные карты радикально путают политику, культуру и географию, когда мы и на Западе, и у нас слышим сомнения в том, что Россия является Европой, и утверждения, что наша культура – отдельная цивилизация. Хотя любому непредвзятому и образованному человеку ясно, что культура русская принадлежит к восточному варианту единой христианской цивилизации, в каковом качестве русских, кстати, и воспринимает нехристианский мир. Эта вроде бы сугубо далёкая от практики гуманитарная неразбериха выливается в весьма конкретные и опасные неадекватные восприятия мира, в непонимание содержания «мягкой силы» (Soft Power), в одномерную глобалистику с её неолеволиберальным догматизмом и проч.
Европейская (евроатлантическая) секуляризированная ментальность продолжает противопоставлять религиозное и научное мировоззрение. Притом, что теория Большого Взрыва, в результате которого произошли все объекты нашей Вселенной, вполне сочетается с религиозным сознанием. Ведь тогда, если верить современной физической теории, произошёл взрыв энтропии (связанной энергии) в вакууме (особом напряжённом состоянии энергии). Так вот, человек религиозный полагает, что материя есть состояние энергии. А неверующий считает, что, наоборот, энергия – состояние материи. И тот, и другой вряд ли когда смогут привести окончательные аргументы в пользу своей точки зрения (во всяком случае, природа науки такова, что в ней вообще нет ничего раз и навсегда установленного). Получается, что в основе науки так же, как и религии, лежит простая вера. А значит,– наука и религия – два вида веры, и всё. И атеист тоже верит, что Бога нет, как человек религиозный верит, что Бог есть. Именно поэтому те и другие в обоих случаях столь бескомпромиссны друг к другу. Здесь уместно вспомнить, как Блэз Паскаль пытался привлечь своих современников к религии. Разумный человек – говорил он – должен делать ставку на то, что Бог есть: ибо если он окажется прав, то выиграет всё, если же ошибётся, то не потеряет ничего (сравните с тем, что как-то сказал Наполеон: если Бог на моей стороне, то я уже в большинстве).
Увы, мы не заметили, как подменили ироничную и продуктивную рациональность Паскаля бесплодной рассудочностью веры (снова она!) в безграничные возможности ничем и никем не ограниченного человеческого разума. И вот уже мир сходит с ума в ожидании конца света. Пропуская мимо себя очевидное: в определённом смысле кризис секулярного сознания показывает, что мы уже переживаем этот конец. Ведь само это сознание есть продукт деятельности просветителей XVIII века. Но это только по-русски то столетие именуется Веком Просвещения. Французское название куда определённее – Siècle de Lumière – Век Света. Вот конец этого света, то есть эпохи господства идей Просвещения, и подошёл – только и всего! Заодно бездумной и безумной борьбой с религией мы выбили несущую опору ответственности человека за будущее – своё и мира. Напомню, что авраамизм постулирует, что человек был создан как соработник Бога. А значит, дела наши должны быть направлены исключительно во благо, т.к. Он Благ. Именно поэтому Уинстон Черчилль (в отличие от тех, кто ищет оправдания собственной нечистоплотности в лукавой формуле «политика – грязное дело») утверждал, что тот, кто разделяет политику и этику, ничего не понимает ни в одной, ни в другой. Утрата понимания такой нравственной связки человека с Божественным уже привела к многочисленным катастрофам ХХ века. Что-то нас ждёт ещё?
Стереотипы опасны тем, что они не рефлексируются. Принятые под их давлением решения ведут в никуда именно потому, что принимаются они, по существу, вслепую.
Одним из таких клише есть расхожая постмодернистская ошибка о мифе, как бессмыслице. Между тем, миф есть не заблуждение, а живая непосредственно и комплексно переживаемая реальность. Миф есть символ. А человек мыслит символами. Таким образом, человек не может мыслить без мифа. Вне мифа не может быть воодушевляющего образа будущего. И, значит, некуда будет стремиться.
Другой химерой является демонизация культурных различий. Проще всего мой тезис можно проиллюстрировать на примере отношения Запада к конфуцианской цивилизации. В западных работах 1960-1970 гг., посвящённых Китаю, общим местом было рассуждение: у этой страны нет будущего, ибо она населена конфуцианцами, а они не признают ценность индивидуализма, они заражены патернализмом и коллективизмом, частная инициатива подавляется авторитетом старшего и т.д. Когда Китай вышел на нынешнюю траекторию своего развитию те же авторы стали оправдывать его успехи следующим образом: конечно, у него всё получается – ведь там сильна культура конфуцианства, посмотрите, как они кооперативны и солидарны, какая у них замечательная трудовая этика … Ещё один опасный штамп, как на Востоке, так и на Западе, представлен убеждением в том, что всё и дальше будет идти примерно так, как идёт сейчас. То есть, или Америка останется мировым лидером, или её сменит Китай (тут уместно вспомнить, что если мы действительно считаем, что западная цивилизация находится сейчас на своём пике, то путь с него только один – вниз, и, чтобы избежать этого, нужны нетривиальные подходы, которые откроют нам новые вершины, к которым можно будет идти).
Как будто, не может произойти ничего тем более драматического, чем более неожиданного. Такая самоуспокоенность в прошлом всегда заканчивалась катастрофой. Рим был раздавлен варварами, чьи вожди ведь тоже (посмотрим на европейски образованных и европеизированных в быту лидеров беднейших стран Азии и Африки) знали латынь и охотно пользовались достижениями античной цивилизации. А безмятежность элит, поделивших мир, взорвалась в начале ХХ столетия страшной мировой войной, плавно переросшей в свою вторую стадию 1939-1945 гг.
Убеждённость в универсальности той или иной модели демократии также является вредным стереотипом. Дело не только в том, что при переносе институтов из одной почвы в другую необходимо учитывать специфику последней, с чем, наконец, согласны уже почти все серьёзные теоретики и практики. Гораздо важнее то, что до сих пор слабо учитывается такая банальная для антропологии истина: заимствования ведут в новой для себя среде совсем иначе, чем в родной для себя атмосфере потому, что не только новация адаптирует под себя среду, но и она сама адаптируется к последней.
Наконец, с моей точки зрения нет (и не может быть) никаких специальных  законов  истории,  социологии,  экономики и т.п. Всё, что считается таковыми, является частным случаем универсальных законов, действующих одинаково как в микромире, так и в социальной, например, среде. Так, физический закон наименьшего сопротивления (минимум затрат на максимум результата) в экономике называется законом оптимизации прибыли.
Мировой кризис поубавил фанфар по поводу, которым ещё недавно развитый мир гордился как одним из главных своих достижений, полагая, что добился нового качества эффективности на путях цивилизации скорости. При этом было упущено из виду, что быстрота смены поколений технических новинок не только делает бессмысленным производство качественного продукта, т.к. качество тормозит стимулирование новых приобретений, но и, в конечном итоге, может привести к полному обессмыливанию всяких новаций, поскольку уже сейчас хорошо представима ситуация, в которой для внедрения технологических новшеств будут требоваться считанные дни, т.е. любой продукт будет морально устаревать ранее, чем от него будет сполна получен искомый результат. В конце концов, развал расписания движения поездов не где-нибудь, а Германии, и не когда-нибудь, а в мирное и не отмеченное острыми социальными потрясениями время, в последние 10-15 лет есть яркая иллюстрация рискованности увлечения сверхвысокими скоростями (о неприспособленности наших железных дорог к скоростным экспрессам я просто не говорю).
Стереотипные подходы в нашей энергетике грозят тем, что страшно дорогие Северный и Южный поток окажутся не то что незаполненными (уже и Голубой поток работает на треть мощности), но попросту ненужными. Огромные деньги будут выброшены, а страна влетит в катастрофу не меньшую, чем та, что похоронила СССР. Ведь в условиях, когда США переходят на сланцевый газ, все поставки более дешёвого сжиженного природного газа из Катара перебрасываются на Европу, и наша труба может стать вовсе нерентабельной.
Если вернуться к последствиям культа разума, то нельзя не видеть, что порождённые им сухая рассудочность и технологические способы обращения с индивидами и социумом привели к атомизации современного общества и нанесли тяжёлые увечья человеческим взаимоотношениям, что самым печальным образом сказалось на демографической картине «золотого миллиарда». Теперь стало модно ругать экономику потребления. Что в корне неверно. Любая экономика есть экономика потребления: нет потребления – нет спроса, нет и экономики, как таковой. Проблема не в этом, а в обществе потребления. Если люди всего лишь потребляют друг друга, то о каком, например, демографическом благополучии можно говорить: дети появляются ведь от любви, а не от секса.
Это не касаясь того, что, как мы всё более убеждаемся, безудержное потребление ведёт к экологическим, экономическим, социальным катаклизмам. А также к экспоненциальному возрастанию давления на развитый мир со стороны его периферии, что грозит масштабным цивилизационным срывом, о котором уже было сказано выше.
Тут снова встаёт вопрос о выходе за просвещенческий стереотип отношения к религии. Ибо религии, в том числе авраамические, не отрицают (за исключением явной девиации ряда раннехристианских сект) богатства, как такового. Они выступают против неправедного (обманом, насилием) обогащения и стяжательства, как безудержной, сверх необходимого, погони за материальными благами. Похоже, что сдержанность в потреблении вновь становится актуальной.
Вообще, есть большие сомнения в том, что отношение к жизни, как удовольствию (гедонизм), может быть продуктивным. Так, Гегель определял развитие, как тяжёлую, кропотливую, напряжённую работу, направленную на преодоление человеком самого себя. А современная рефлексивная философия считает развитием создание новой реальности. Само же её формирование невозможно без того, чтобы на какое-то время (подобно тому, как то случается с ремонтом жилища) не поступиться привычным уровнем комфорта. Готовности к последнему в гедонистической модели бытия места как раз и нет. А это ставит под вопрос саму вероятность развития, без которого не будет успешного будущего, у общества, которое исповедует гедонизм.