Мыслью мысль
обнимая
воздвигая к небу мост
мозг меня не понимает
я не понимаю мозг

Влияние света на совесть мысли
влияние мысли на конец света
въехал Енох в сердечную балку
отвалилась ось основного зренья
сразу увидел я
голенькую бабочку
и она
прикрываясь крыльями
отлетела
Две колеи орбит слились и распались
из середины вылетела пролетка
пролетела
завязла в небе
и заколесила
Вынул я зрачок из середины
вложил его в землю
земля прозрела
пока зрело зрение
и обволакивался глаз вышиной
я лилию лелеял
и рекла река
красота шире естества
мир озарен а душа удушена
Поглощая грядущее шел паровоз
он вез разум
но муза розы
не ум за разум
такого единения еще не знала история
стал казах казаком
а казак Казановой
выруливая я едва не опрокинулся
но вовремя предостерегся
Карательное нательное белье
надевая снимаю
обувь вечную ношу на ступнях невечных
подаю нищему три копейки зарплаты
милосердия рыбий жир принимаю
кроме совести
нет мне ни в чем корысти
авиаматка снует по чреву
Даруй мне
Господи
динозавра
даруй мне
горизонт мировых событий.

Канатоходец нот
находит ногами нить
и нити тень
разрослась в канат –
так входя в теневую даль
он упал в палитру
он лязгнул плацем
хряпнул хрусталь скелетный
и разлетелось тело
затеплилось в воробьях
затрепетала воробьиная пыль
и пыльца небес облетела
стала прозрачна
крылатая эта
бабочка ландшафтная
расчерченная жилками по эллипсу
В бабочке угасая грассирующим полетом
там Фландрия или ландкарта
многократно сгибаемая и расправляемая
над градом и миром
мраморных изгибов
Их запомнил в ласке
миллионнолетний мурлыкий мрамор
из мертвых «вы»
но мертвые не мертвы:
тоньше стало их тело
без пыльцы телесной
прозрачное и нагое
но не меркнущее в мерцании
моргающее крылами
Он давно твой – этот камень
но ты не знал что он твой.

Распрями свой мозг в извилистом пространстве –
распрямись на мозговом коне!
Хрустнули суставы, потекли –
выкатилась громкосуставная песнь,
заполняя вселенную звездными костями,
пирамиды хрустального света
низвергая в низины.
В расколотом солнце
голубой молот дробит хрусталь.
Громыхнул сиянием,
проскакал над полем
всадник серебряной колесницы,
раздробился в костях –
весь из летящего тела, наполненного теплом.
На окне иконном,
на коне оконном,
закусив удила горизонта,
скачи, конь
золотых окон.
Там тело твое стало звонким стеклом,
сияющим телом.
Чтобы тело твое добыть,
надо окно разбить,
но в окне все сияет,
ты весь оконный,
конь голубого света,
ты окна разверз за карниз,
ты – звон, вонзающий ввысь
оскал голубой.
Твое тело –
рама другого
небесного окна голубого.

Тебя долбят изнутри
и вот ты – челн из зыби
в глазной изнанке нет горизонта
угольный зрачок стекает с резьбы винта
небо – гаечный ключ луны –
медленно поверни
из резьбы вывернется лицо
хлынет свет обратный
на путях луны в пурпурных провалах
друг в друге алея.
Марс – Марс
каменное болото
костяное сердце
отзовись на зов.
Кто поймет эту клинопись
провалов носов и глаз?
Черепа – черепки известковой книги
в мерцающей извести зияющие провалы
твоя звенящая бороздка
долгоиграющий диск черепной
повторяющий вибрацию звонких гор.
В том извиве прочтешь
ослепительный звук тошнотворный
и затухающий взвизг
при скольжении с горы вниз
в костенеющую черепную изнанку.
В том надтреснутом мах и пристанище
ночная грызня светил.
За этой свободой ничем
не очерченный
не ограненный
за этими пьянящими контурами
проявляющейся фотобумаги
не ищи заветных признаков
не обременяй громоздким
твое грядущее шествие в неограненность
и когда эти камни
эти щемящие камни
отпадая от тела
упадут в пустоту
ты пойдешь по полю
наполненному прохладой
отрывая от земли букет своих тел.