Наши путешествия по жизни:
по местам ее и возрастам… —
     сколь безразличны отчизне,
     столь познавательны нам.

Наши путешествия по жизни:
от одной любви и до другой… —
     со стороны-то капризны,
     да обернутся судьбой.

Розы купить и в Брянск умотать
просят меня, предлагая
задешево… Но остаюсь опять
с тобой, Москва дорогая.
Без роз и без Брянска. Зато среди
тех, кто за них радеет —
таджиков, киргизов… И той, прости…
господи, что владеет
киргизами, розами, Брянском и…
В общем, неинтересно.
Но от метро до бомжовой скамьи
буду держать это место —
лоха, очкарика с бородой,
нюхающего исправно
розы, взбодренные мертвой водой
из туалетного крана.

Друзья мои! Прекрасен был Союз!
Ну, этот наш — советских соцреспублик.
Там иногда выбрасывали бублик,
и дырка хороша была на вкус.

Нам с равенством и братством повезло.
Глушили рыбу, Би-Би-Си и водку.
Курили «Приму». Даже примы. Вот как
сталь закалялась всем смертям назло.

И вроде как никто не погибал —
ни в авиа-, ни в автокатастрофах.
Ну, разве — космонавт, который в стропах
запутался, пока рапортовал…

…А живешь наугад, невпопад.
Снова с книжкой ложишься в постель.
Да все то же и в ней говорят:
Тарту дорог как город утрат.
Питер — город потерь.
Но выходишь на Невский теперь —
и чему-то нечаянно рад…

Земля, где звенят падающие на стоянках велосипеды,
где женщины ездят на них с черными от колготок ногами,
где хоть и не празднуют этот наш весь День победы,
но где ни одного еврея не сдали сами,

где в городском канале цветут под водой медузы,
где бегают все трусцой во дворе королевского замка…
Если б ее отжали какие-нибудь зулусы, —
мне было б жалко!

Ваш язык нам ни к чему —
где он может пригодиться?
Что он сердцу и уму
даст — за датской за границей?

Сказки умные читать? —
к сожаленью, поздновато.
Ну, со шведом поболтать —
тоже славные ребята.

Наш язык — к чему он вам?
Взяли б, разве, слово «велик».
А другие — типа там
«Горби», «гласность» — устарели.

Как — взбодрившее весь мир —
утонуло слово «спутник»,
а поздней — и слово «Мир»...
И осталось — «Ху из Путин».

У датчан есть перечеркнутое О.
Это, в общем, — не пойми чего.
Чтоб понять, на собственное имя
наложил черту — и стал /Олег…
Вот и вышел /обреченный чел/овек,
знаками д/ор/ожными хранимый.
И идет по сказке с окончаньем gade* —
весело, хотя и наугад.

Не возжигая свечи, блюду ритуал:
вечных дымком кормить.
Я закурить человечеству чаще давал,
чем оно — прикурить.
Раз на нью-йоркском Бродвее, его увидав
чуть ли не целиком,
я ощутил, что владею десятком прав —
и шумнул коробком.

Хоть не заметит оно, как уверенно я
с Брода сверну во тьму,
не откажу все равно в горьком дыме ему —
пусть окликнет меня!

1. Первое впечатление

Ходят евреи важные
и — я верю! — отважные.

Важные — в шляпах,
отважные — в хаках.

Но в основном, смотри,
все в кипах — киппари!

2. Нетания: пляж-клуб

Резкие еврейские старухи
увлеченно семечки грызут,
но порой высвобождают руки,
чтоб услышали их правый суд —
обо всем, в чем точно виноваты
злые люди и жестокий Бог.
Голоса их хриплы, сипловаты.
Не один старик от них оглох.
Речи беспрерывны, но друг друга
как-то слышат, отвечают в масть.
…Ты жива еще, моя старуха,
вот и мне б с тобою не пропасть!

3. Город трех религий

Все ж сфотографировать Иисуса —
не получится. Не хватит вкуса
прозревать его среди живых.
Что же щелкаете, глядя в оба,
каждую подробность в Церкви Гроба?..
Как на свадьбе — да исчез жених.

Может, иудейская удача? —
где-то здесь он — за Стеною Плача, —
где собрался с Духом молодцом.
Этого боятся мусульмане,
вот и не пускают на собранье
тех, кто в шляпах и суров лицом.

Кто в бейсболках — не пускают тоже…
Этого ль хотел, Единый Боже! —
Авраама выбирая для
цели — чтобы выжила Земля?

4. У Гроба Господня

Иерусалим похож на провинцию, где я жил:
холмы, да деревья хвойные,
                                               особый режим
у каждого района и так же шершавы дома,
и этот горсад Гефсиманский — опасность и тьма.

Из-за любого куста — Варавва, а если с ним
вдруг разберусь на славу,
                                            шлет неусыпный Рим
(а Первый ли, Третий — не важно) на встречу со мной
центурионов своих, неразвращенных казной.

Как хорошо в провинции: рынок, Голгофа, сад —
рядом совсем! А Понтий — ну, в белом плаще — Пилат
выпрастывает из ванны благоуханный зад,
к народу идет — вот странный начальник, впрямь демократ.

Здесь все очень близко,
                                       все мы — знакомцы, тусня, родня.
Зачем же по списку слизняк вызывает меня?
И — значит, на дыбу, и значит — тюрьма и расстрел…
Но нет, не меня — я родиться еще не успел.

Но, кто до меня и навеки уже при Тебе,
недолго понежились в жвачном вертепном тепле.
А после Тебя — о такое пошло-понеслось!
На градус в столетье земная смещается ось.

Так что это было? И что же никак не сбылось?

5. На израильских улицах

Малая родина и большая
здесь совместились, меня лишая
всяческого скептицизма.
Эти солдатики — парни, девки —
патриотичные не по-детски
выше сион-, коммунизма.

Даже и те, кто не вышел ростом,
служат на вырост — все очень просто:
землю свою защищают.
Тоненькие — хоть не все надолго,
пушка на плечике, чувство долга…
Бог наперед их прощает.

Создатель прекращать не хочет
творенья акт — гремят грома,
но нет дождя. И красный кочет
пытается сойти с ума.

Не получается и это.
Тут ничего не завершил
Творец — лишь отделил от света
тьму сине-облачных вершин.

И абрис берега нечеткий,
и море — плоское, как пруд, —
оставил Он для доработки
Адамам, поселенным тут.

Чтоб белоснежными дворцами
стояли в море корабли…
Чтоб голубыми изразцами
у моря храмы расцвели…

Но не торопятся Адамы
Отцу потрафить своему:
уж коль изгнали из Эдема,
то нам эрзацы ни к чему.

Оставьте человека,
пожалуйста, в покое.
Пускай он не Сенека,
но думает такое —
о чем и сам не знает…
Пускай себе за пивом
сидит по горло занят
вопросом справедливым:
о смысле жизни нашей
и о наличье Бога.
Оставьте с этой чашей —
там есть еще немного.
Вдруг да поймет, допивши,
сокрытые основы
и на скрижаль допишет
два-три заветных слова.
А если в ту калитку
и он пролезть не сможет,
хотя бы за попытку
оставьте его все же
на свете, где сквозная —
от бряга и до брега —
проходит мысль, спасая…
Кого прошу, не знаю —
оставьте человека!

На свете, к счастью, есть порой и море.
Вновь посетив, решаешь, что в фаворе,
что это пенное — вот Бога борода.
А вцепишься в нее — горит на воре
купальной шапочки святая простота.

И вот по воле волн уже взлетаешь
и мир иной на время обретаешь,
которое пока осталось у тебя.
Так может еще женщина, — но та лишь,
что любит, мучая, и мучает любя.

Медитировали на закат…
Я уж в том, конечно, виноват,
что при этом и курил, и пиво
попивал. Но — скромно и счастливо.

Долго море было золотым,
точно тучка — над его литым
зеркалом. И скутеры стояли,
как в кустах блестящие рояли.

Вот сейчас погаснет все, и все
по двое на каждом колесе
по своим разъедутся фавелам.
Ну а я займусь любимым делом —
оставлять, что видел, насовсем.