Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

ЛИТЕРАТУРА ДРУГИХ РЕГИОНОВ. Литобоз.


Ведущий — Евгений Степанов



"A Night in the Nabokov Hotel: 20 Poets from Russia", Edited and translated into English by Anatoly Kudryavitsky, Dedalus Press, Ireland, 2006.

В Ирландии вышла Антология современной русской поэзии на двух языках (по-русски и английски), составленная и переведенная поэтом Анатолием Кудрявицким. Название антологии "A Night in the Nabokov Hotel: 20 Poets from Russia" отсылает к одному из самых известных на Западе русских писательских имен и таким образом сразу включает этот сборник в высокий контекст. Анатолий Кудрявицкий, известный как поэт, переводчик, культуртрегер, организатор различных литературных акций, в том числе как составитель вышедших в Москве антологии "Поэзия безмолвия" и сборника короткой прозы "Жужукины дети, или притча о недостойном соседе" (для журнала "Дети Ра" он перевел и составил обширную подборку ирландских поэтов), и на этот раз представил концептуальное издание, собрав авторов, отличающихся характерными поисковыми тенденциями. В Антологию вошли произведения двадцати поэтов, это Геннадий Айги, Геннадий Алексеев, Генрих Сапгир, Игорь Холин, Виктор Кривулин, Арво Метс, Владимир Аристов, Иван Ахметьев, Сергей Бирюков, Алина Витухновская, Дмитрий Григорьев, Владимир Эрль, Елена Кацюба, Константин Кедров, Анатолий Кудрявицкий, Александр Макаров-Кротков, Всеволод Некрасов, Ры Никонова, Сергей Стратановский, Ася Шнейдерман.
Антология уже вызвала интерес в поэтических кругах Ирландии и Англии и в настоящее время номинирована на международную переводческую премию.
Информацию об антологии на английском можно прочесть на сайте издательства "Dedalus Press" www.dedaluspress.com.

Cергей МАЕВСКИЙ



Аронзон Л.Л., Собрание произведений. В 2 т. / Сост., подгот. текстов и примеч.
П.А. Казарновского, И.С. Кукуя, В.И. Эрля. — СПб., Издательство Ивана Лимбаха, 2006.

Золотой запас русской поэзии 20 века продолжает открываться. Вот два образцово изданных тома Леонида Аронзона (1939-1970). Подготовили издание (с подробными комментариями, вариантами) П.А. Казарновский, И.С. Кукуй и В.И. Эрль. Издательство Ивана Лимбаха выпустило двухтомник в рамках Федеральной целевой программы "Культура России".
Чтение Аронзона — это испытание красотой. "То, что искусство занято нашими кошмарами, свидетельствует о непонимании первоосновы Истины", — писал Аронзон.
К его стихам больно прикасаться пером обыденности. Между тем, стоит сказать о том, что поэт сознательно прошел школу русской поэзии, его тексты впитали все самое экзистенциально необходимое от классицизма до авангарда. Имена он называет сам — Баркова, Пушкина, Хлебникова, Заболоцкого...

Нежней иглы, прямой и голой,
ты входишь в сонные глаголы
и, обратясь к себе лицом,
играешь на песке лесном,
о Маугли речных стрекоз,
в кирпичном сухостое гроз,
где — я сударь речной воды,
стань поцелуем молодым,
и ускобедрый тела строй
ветрами рек моих укрой...

Автор предваряющих тексты заметок Александр Степанов внимательно прослеживает все линии, сходяшиеся пучком в поэтическом субъекте по имени Леонид Аронзон. Но нам самим предстоит войти в эту реку, ощутить ее повороты, нащупать подземные ключи, словом, почувствовать как природное явление.
Лет 15 назад Владимир Эрль подарил мне небольшую книжечку стихов Леонида Аронзона, и я тогда упоенно повторял строки из "двух одинаковых сонетов" "во всех садах и падежах", крутил против часовой стрелки "пустой сонет", который был полнее полного. Вообще —

Полно молчаний, каждое оно —
есть матерьял для стихотворной сети.

Леонид Аронзон торил новые пути авангарда, придавая регулярному стиху и самым "твердым" формам второе-третье-запредельное дыхание. Он выходил также на обратимость слова, визуальность, фонетическое напряжение, заумность. И это было также естественно, как чередующаяся сонетная форма. Он был разным — этот удивительный поэт, но единым в своем устремлении к истине-красоте.

Сергей БИРЮКОВ



Евгений В. Харитоновъ, "Ямуямбурою", М., "Вест-Консалтинг", 2007.

Убежден, что в поэзии нет никаких авангардистов. А если есть, то их можно пересчитать на пальцах. Авангардист — это автор, который изобрел новый прием. Ну, какие приемы новые? Заумь, палиндромы, тавтограммы — фольклорные жанры, известные с древности. То есть все уже было. Другое дело, как современные авторы используют культурный багаж прошлого.
Евгений В. Харитоновъ — по широте диапазона творческих возможностей наследник по прямой замечательного питерского поэта Александра Кондратова — использует хорошо. Он применяет различные, в том числе подзабытые приемы.
Мне импонируют верлибы Харитонова, насыщенные тавтограммами и спрятанными рифмами, его визуальная поэзия, танкетки, игра со словом и звуком. Особенно хорошо, когда игра не превращается в фарс, сарказм не подавляет искреннее, точное и метафизичное слово.

Вот, например, как Харитоновъ работает в жанре визуальной поэзии.


Здесь мы видим синтез приемов — visual, помноженный на силлабо-тонику и заумь. Не правда ли, крутой замес! Но именно этим и интересен Харитоновъ — сочетанием несочетаемого.
Вот удивительное стихотворение.



* * *

жизнь она —
как баночка сгущенного молока:
вкусная-вкусная
сладкая-сладкая
если много и не запивать —
приторная и даже тошнотная
а потом все равно же —
чавк! — и нет ее
опустела баночка
(с)кончилось
белое сладкое
а почему-то хочется еще
но осталась только липкая
жестяная баночка
только баночка
только баночка
только бан
толь ба
тол б
то б
т б
т
(эта "Т" как крест на консервном погосте)

27—28.08.2006

Что не нравится в стихах Харитонова?
Не нравится прозаическая повествовательность в отдельных стихотворениях, излишнее стремление к юмору, употребление обсценной лексики.

Вот, например, удетероны (или моностихи).



* * *

Писать не ссать



* * *

на хвосте у Сорокина

Это, конечно, смешно. Но, по-моему, это не поэзия, а, скорее, юмор в коротких штанишках. А Харитоновъ большой. И одежды ему нужны большие.

Евгений Степанов



Данила Давыдов, "Сегодня, нет, вчера: Четвертая книга стихов", М., АРГО-РИСК, Тверь, KOLONNA Publication, книжный проект журнала "Воздух", 2006.

Стихи Данилы Давыдова полны для меня загадок. Что это? Имитация просодии графомана (в стиле Д.А. Пригова), стилизация речи современного обывателя, жестокая ирония по поводу Серебряного века или нынешних матаметафористов?
Судите сами:

"я проснулся знаменит"? —
ни хуя подобного!
вот, лежу, ваще убит
вроде, бля, животного

под колесами истории
перемелетесь и вы
наподобие травы
в духе аллегории

На первый взгляд, абсолютная графоманская чепуха. Однако попробуем не спешить с выводами. Нужно иметь в виду, что Данила Давыдов один из самых просвещенных людей в нашей литературе, замечательный критик-подвижник, превосходно разбирающийся в тенденциях отечественной поэзии.
В одной из своих ключевых работ — "О литературной эволюции" — Юрий Тынянов писал: "То, что в одной эпохе является литературным фактом, то для другой будет общеречевым бытовым явлением, и наоборот, в зависимости от всей литературной системы, в которой данный факт обращается".
Давыдов сознательно в своих сочинениях снижает пафос высказываний лирического героя (а лирический герой у него ярко выражен), опошляет все, что только можно опошлить, использует бытовую, просторечную лексику, постепенно и достаточно, надо признать, аккуратно включая ее контекст своей просодии. И вдруг, неожиданно говорит главное слово (или фразу), служащее Гармонии и Красоте.

ты живешь под собой не чуя ничего
фейерверк, хуе-мое, прочее торжество
колись орешек покуда не стал
магический ты кристалл

Обсценная, просторечная лексика — хуе-мое, колись и т.п. — в данном контексте служит фоном для главной лексемы — магический ты кристалл.
Магический ты кристалл — это и есть поэзия Давыдова (по сути удетерон). Для того, чтобы строка зазвучала (и дошла до читателя, это для Давыдова, безусловно, очень важно), он сознательно возводит не самый изящный фундамент всего стихотворения. И это, на мой взгляд, основный принцип поэтики Данилы Давыдова.
Редко, очень редко он говорит не от имени лирического героя, а прямо. И получается, на мой старомодный взгляд, особенно интересно.

похмельный стыд подползает на утренних лапах
изо рта — отвратительный запах

я всегда старался не быть молодежью
надеясь пожалуй только на помощь Божью

вот теперь смотри, какие забавные картины
предлагают нам трудолюбивые власть имеющие
                                                                                          мужчины

вот, смотри, как время наваливается на нас
пускает нас под откос.

Евгений Степанов



Татьяна Данильянц, "Белое: стихи разных лет", М., ОГИ, 2006.

"Белое" — второй стихотворный сборник известной московской поэтессы и кинорежиссера. Первая книжка — "Венецианское" — вышла годом ранее коллекционным тиражом. В новой подборке встречаются стихи и из того, уже раритетного издания.

Верлибры Данильянц минималистичны и многозначны, как белый цвет. Однако в своем минимализме поэтесса избегает многоумной недосказанности, недозавершенности. Мудрость ее строк — в сияющей простоте, ясности и законченности.

Простая еда — хлеб,
хлеб насущный да снег,
голубеющий сад.
Хлеб. Снег. Сад.
И больше не нужно.

Или:

Глаза в глазницах,
зубы в деснах,
сердце в груди.
Где, где место огню?

Ни прибавить, ни отнять.

Поэтика Данильянц наследует прозрачность, воздушность поэзии Геннадия Айги (не случайно, одно из лучших стихотворений сборника посвящено этому великому поэту). Что особенно привлекает в текстах московской поэтессы и, одновременно, выделяет из поколения 30-летних — это внутренняя, этическая чистота стиха, полная освобожденность, очищенность не только от обсценной лексики, от цинизма, но даже и от едкой иронии. В поэзии поколения, к которому принадлежит Татьяна, — это исчезающая редкость. Эпатаж — это не Данильянц. Голос поэтессы тих, то и дело "срывается" в шепот. Но никак не пуглив. Поэзия Татьяны если чего и пугается, так только избыточного комментирования. Есть такие стихи, которые нельзя комментировать. Их можно только пробовать на вкус, осторожно, кончиками пальцев перелистывать, тихо вышептывать. Таковы стихи Татьяны Данильянц.

верлибрическая речь — речь тихого голоса
с alter ego со всей душой
по ритму по его явному отсутствию
попадаешь в музыкальную стихию времени

тихий голос говорящий сам с собой во времени
со временем а время ткет свой гобелен
не что иное как музыкальная ткань бытия

совпадение речи-верлибра речи тихого голоса
с музыкой времени
становится АРТЕФАКТом вечности

Евгений В. ХАРИТОНОВЪ



Марианна Ионова, "Роман об Угре", Прага, Nakladatelstvi Olga Krylova, 2006.

Для земли центр — Солнце. Для человека центр — Земля. Где-то там, в глубине, центр тяжести, что дает возможность ходить вертикально, тем самым одновременно ограничивая возможности. В невесомости все наоборот. Центр тяжести — голова человека, а тело совершает свободные движения, нелепые и плохо скоординированные.
Но и на земле возможна подобная невесомость тела с центром в голове, если тело сковано болезнью и отказывается подчиняться. Вообще-то все мы живем в своей голове, но этого не замечаем. Мозг — скопище нейронов — сам решает все наши физические проблемы. Сколько самых сложных, ювелирно тонких движений надо совершить, чтобы поднести ко рту чашку чая? Об этом задумываются только создатели роботов-манипуляторов. Мозг — это рабочая лошадь, пашущая без отдыха, без перерывов на сон и еду. Даже у сердца есть пауза между сокращениями. Мозгу не дано и этого.
Герой Марианны Ионовой в битве с болезнью постепенно теряет свое тело, отдавая плацдарм за плацдармом. Собственное тело предает его. Армия духа отступает и сосредотачивается в голове — последней крепости обреченных. Все пространство вокруг, недоступное больному телу, измеряется теперь временем, кружащимся в пределах циферблата. Оно потеряло свою ложную линейность, стало реальным в пределах одной жизни, утратив навязанный вектор и темп.
"Роман об Угре" вырастает из цитаты Пруста, скрытой как раз в середине текста. Период активной жизни героя — это его утраченное, не пережитое, не прочувствованное в полной мере время. Оно расходится кругами по воде от головы, брошенной камнем в омут неподвижности. Но это неподвижность живого дерева, обрастающего кольцами годов. Герой ощущает себя угрем, свернувшимся в кольцо. Это Уроборос, алхимический символ вечного превращения всего во все.
Угорь — рыцарь, скованный телесными латами, странствует на мотоцикле. Два колеса мотоцикла — восьмерка, лента Мёбиуса, у которой две стороны, но одна поверхность. На какой из поверхностей и когда происходит встреча с девушкой, определить уже невозможно. Точка перехода, перехлест ленты — сочащаяся кровью ранка на ее босой ступне. Застывший в вечности, вернее, вечно длящийся сюжет — всадник и девушка у колодца. Колодец — проход в другой мир, где автор встречается со своим героем и становится с ним единым целым.

Елена КАЦЮБА



Елена Лапшина, "В невесомой воде", М., СПб., Летний сад, 2006.

"В невесомой воде" — вторая стихотворная книжка Елены Лапшиной, изданная в московско-питерском издательстве "Летний сад". Первая — "Вымани Ангела" — вышла год назад, в 2005 году.
Говоря о форме, поэтесса остается верна постакмеистской традиции. Как и теме богоискательства. Стихи Лапшиной — очень живые, версификационно искусные, наполнены яркими, зримыми образами. В них много воздуха, пауз и тишины.

…Но дерево, растущее во рту,
всей кроной распирающее небо,
внезапностью цветочного озноба
безлиственную скроет наготу.
…Но в подъязычном лежбище корней,
где послевкусье молока и меда,
изнеженная, гиблая природа
не женщины — не-вежества о ней —
не выстоит и впустит холода,
и выстудит до самой сердцевины...
И облетают кипенные крины.
И плоть от плоти — не дает плода.

Лирическая героиня Лапшиной, натура тонкая, чувствующая, но и чувственная, стремится примирить в себе две любви — любовь к Богу и любовь к мужчине, духовную и плотскую: "Всяко хищного хитрого зверя во мне излови, / облегчи не ручную поклажу — / сердечную кладь. / Научи меня, Господи, той нетелесной любви: не лицо дорогое — любить, не объятья — желать..." Чаще две эти любви оказываются непримиримы, и тогда, сознавая онтологическую обреченность своей земной женской души, отчаявшаяся героиня переносит Бога в объект телесного желания — мужчину: "Меня уже ничем не обмануть — / я принимаю жизни дар кромешный. / Не отвечай, но, умоляю, будь — / как Бог, молчащий надо мною грешной".
Лирика Лапшиной тихая, богобоязненная. Возвышенная, но не скатывающаяся до банальности. Поэтесса чаще вышептывает слова, чем говорит в полный голос. Таковой и должна быть духовная поэзия — тихая до робости, почти пугливая, обращенная с вопросами не столько к Небу, сколько внутрь себя, и лишенная горделивого пафоса, торжественной фанфарности.

Евгений В. ХАРИТОНОВЪ