Меня повсюду настигают грозы.
В  один из  братиславских вечеров  предгрозовой ураган  неожиданно нагнал меня на улице,   почти сбил с ног,  выворачивая  зонт  спицами  наружу. Наконец, я добралась до подъезда дома, построенного перед Первой мировой войной и примыкающего торцом к  старинному и загадочному особняку князей Эстерхази.
Дом, в котором меня поселили на последнем, шестом  этаже  был странным. По вечерам и ночам – абсолютно пустой и тёмный изнутри. И лестница в подъезде – странная: на каждом этаже лестничная площадка  была забрана  высокой решётчатой дверью, с  замками,  почему-то врезанными  у самого пола. Чтобы  в темноте найти на выданной мне связке ключей  именно тот, который нужен, нащупать прорезь в замке и втолкнуть в неё ключ, приходилось,  встав на одно колено и согнувшись в три погибели, долго трудиться.  Свет включался и выключался  всего на несколько секунд, как только я вынимала ключ  из напольного замка. Мне казалось, что я распахиваю не только  дверь, но и свет. Правда, он гас, едва я преодолевала первые ступени следующего марша. Забравшись почти под самую крышу, я отнюдь не бесстрашно одолевала последний лестничный марш. Моей обителью была  просторная студия, с окном во всю стену, за которым тёмным контуром проступал силуэт четырёхугольного Братиславского Града, стоящего на высоком холме над Дунаем, -  старинного замка, с  угловыми башнями, от которого  с  бешеной скоростью летели  на меня грозовые тучи.
По ночам я была единственной обитательницей этого гулкого здания, с огромными и широкими лестничными маршами и мраморными перилами.
Я  чувствовала себя в нём  чрезвычайно не защищённой, несмотря на уютную лампу  на тумбочке у кровати и книжку Елены Сьяновой «Десять карт из колоды Гитлера», в которую я погружалась перед сном. В грозу все мои страхи  вылезали наружу, все видения  казались реальными, и не было  надежды дожить до утра в доме, вросшем в чужие века, в чужие княжеские страсти.

Но наступало  солнечное утро, я спускалась  по лестнице вниз, на бульвар
Гвездослава, уходящий к Дунаю,  и  меня встречала улыбающаяся, всегда – в любое время года - в разлетающихся на ходу лёгких одеждах  профессор Эва Колларова.
В наши дни, когда молодёжь всё чаще отдаёт предпочтение английскому (дань интернету!), именно благодаря её педагогическому и  организаторскому таланту, благодаря её одержимости   русский язык  изучают в словацких школах и вузах   десятки и десятки тысяч учащихся и студентов…
Бог знал, что делал, награждая её   творческой целеустремлённостью.
Привыкшая всегда и за всё благодарить судьбу, даже в очень непростых жизненных ситуациях,  она подкрепляет эту благодарность своей  потрясающей работоспособностью и увлечённостью любимым делом, ради которого не жалеет ни сил, ни времени.  Уверена,  именно эти качества помогают  Эве  и теперь сохранить  себя как личность.

Ведёт ли её за собой русский язык,  она ли вела его после окончания университета из техникумовской аудитории в аудитории университетов Словакии,  на  свои «Братиславские встречи»,  на трибуны европейских симпозиумов, но такую преданность России и русской культуре   я не встречала за границей больше нигде. И если я  в разговоре с ней позволяла скептически отозваться  о  каких-либо наших сомнительных нововведениях, она морщилась, как от боли,  и я замолкала.

Она и её Братислава, она и её  город Нижна-над-Оравой, она и древний  Микулаш Липтовский, уютно расположившийся в котоловине между тремя горными грядами; город, где они  оба, Эва и  её  верный Ян,  родились в одном и том же году,  в соседних домах, где впервые сплелись  их руки, когда их ещё  катали по улицам Микулаша в детских колясках,  - и они на протяжении всей последующей жизни так и не разомкнули рук…Всё, что  пришлось пережить им обоим,  всё, что их радует и печалит, всё, о чём мечтается,  - всё это стало и моим тоже, всё  завязалось  в  единый узел с моей жизнью.  С моей любовью к Эве, к Яну, к Словакии.  К России.