Что-то гудит за окном… Или в окне… Гудит, конечно же, ветер сквозь какую-то невидимую незаделанную щель. Непонятно, где эта щель: в самом ли окне,  или в оконном застеклении на лоджии.
А по ту сторону стекла – январь, зима, вьюга…
Ветер сначала мерно гудит сквозь щель, а потом налетает на стекло всей силой, и слышится шум его там, за пределами жилья.
Квартира моя находится на пятнадцатом этаже шестнадцатиэтажного дома на окраине Москвы. За окном – там вдалеке – Мичуринский проспект, по другую сторону его – старая Олимпийская деревня. В общем-то, вполне себе столица, и не такая уж по нынешним временам окраина – всего лишь Очаково, а дальше за кольцевой – Солнцево, тоже сейчас район Москвы, и далее за ним – Новопеределкино – новая Москва тож.
Но я смотрю за окно – а Мичуринский проспект весь во власти метели, и его почти не видать. Это радует. По заметённому асфальту с трудом пробираются редкие машины. Мне нравится, что в мегаполисе сейчас хозяйничает стихия, хозяйничает так же властно, как в каком-нибудь далёком заштатном городке.
Ветер гудит сквозь щель, успокаивает, вводит в транс. И радует то, что стихия теперь стала сильнее города, сильнее Москвы. А раньше так не было, раньше она как-то побаивалась столицы, как-то сторонилась ее.
А теперь даже в самой Москве можно побыть наедине с природой.

Кругом зима, зима, зима…
Поэтому хочется спать, спать, спать…

На улице снег, ветер, мороз…
Студёный январь. Сечень.
Он сечёт морозом, снегом, ветром.
Надувает сугробы, громоздит снега
Большими подушками,
Высоко-высоко
До самого н-е-б-а-А!

Ветер. Злой, разудалый!
Рвет из рук сумки, пакеты, детские коляски…
Хочет расстегнуть пальто.
Развязать шарф, зашвырнуть далеко-далеко шапку…
Водит хороводы вокруг да около, мелким бесом вьётся,
Стучит да трещит,
Кидается снегом,
Ай!..

Мороз-з!..
Ласкает ледовыми поцелуями…
Загорелись щёки, руки, лоб…
Ой!.. Обжигает!..
Душит. Сжимает. Упаковывает.
Заставляет уйти из этого холодного мира
В себя.

В свои шубы, шапки, шарфы…
В свитера, в перчатки-рукавицы…
В дома, в квартиры,
В ванны с горячей водой, в тёплые спальни…
В кровати, диваны, кресла, кушетки…
В одеяла, подушки, перины-матрасы,
В ночные рубашки, пижамы, в гольфы-носки…

В себя…
В дрёму, в сон, в забытьё,
Подальше от холода…

Спать…
Хочется спать, спа-а-ть, спа-а-а-ть…
И долго-долго
Не просыпаться.

Ходила на днях в старую Олимпийскую деревню, мне нужно было в РЭУ, в паспортный стол, за справкой. Да, наше РЭУ находится именно в Олимпийской деревне.
Деревня эта строилась к московской «Олимпиаде-80». В те годы этот, так сказать, объект, был довольно «продвинутым» сооружением: двенадцатиэтажные жилые дома, спорткомплекс, центр моды «Люкс», здания соцкультбыта.
Планировка Олимпийской деревни парадная: широкие прямые улицы, дома стоят ровными линейками, образуя дворы, уютные, засаженные разнообразными «культурными» деревьями. Здесь тебе и березки русские, и осокори украинские, и ивы плакучие, и сирени, и ели. Всё чинно, парадно, торжественно, - но и утомительно. Для праздников хорош парад этот весь, а для жизни-то - не особо.
Здесь жили спортсмены, когда была Олимпиада, а потом квартиры подарили москвичам, а также тем, кто помогал это великолепие строить.
Но парадным и торжественным это место было во время, собственно, Олимпиады и еще какой-то период после, может, лет эдак пять-десять.
А сейчас от былого великолепия мало что осталось, разве что деревья. Дома потускнели, съёжились и на фоне сегодняшних грандиозных новостроек выглядят как-то никчемно.
А вот деревья растут, набирают силу, им ведь еще жить да жить. За их разросшимися кронами уже невидно домов, даже двенадцатиэтажек. Во всяком случае, снизу. Да и люди особо незаметны: так, проскакивают иногда туда-сюда, из одного дома в другой, либо быстро-быстро семенят по дорожкам, как бы чего-то боясь.
А деревья разрослись во всех дворах, почти что лесом стали, угрожают!
Вот ели: статные, высокие, в богатых зеленых шубах стоят, в белых снежных накидках, и всего-то, казалось бы, пять-шесть ёлок, а уже какой лес – не подойдёшь! Так и чудится, что сейчас из-за еловых лап волк выскочит- разорвет, либо медведь из-под сугроба поднимется – заломает!
Кусты сирени разрослись на детской площадке, не пройти через неё никак. Боярышник закрыл стену дома и, вдобавок, ещё пешеходную дорожку колючими ветками перегородил, не пролезешь. Осокорь стоит угрюмо, как солдат с ружьем, поляну охраняет.
Наконец, пробралась к домику РЭУ, который ютился с другого края деревни, в бетонной коробке. Взяла справку и пошла назад, правда, уже другой дорогой, через всю деревню насквозь, чтобы выйти на дорогу, на Мичуринский проспект.
В этой стороне тоже все одичало. Широкие бетонные ступени, ведущие с верхнего яруса Деревни в нижний, рассыпались потихоньку и уже пришли в негодность, еле спустилась по ним. Ветер, поземка снежная, заметала их. Такой же ветер с метелью гулял по безлюдным широким улицам-аллеям. Людей нигде не было видно, только иногда, осторожно светя себе фарами, пробиралась к своему дому какая-нибудь машина.
И веял снежный Ветр на просторах столичной деревни, веял, как в диком лесу.
Стихия помогала деревьям бороться с людьми.
Я прошла сквозь весь этот дикий мир и через дырку в заборе поспешно выбралась наружу, на Мичуринский проспект. Вздохнула облегчённо.
Здесь всё было как обычно. Туда-сюда сновали машины, мерно мигали светофоры.
Здесь пока ещё теплилась жизнь, и была жива ещё цивилизация.