Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Ованес Азнаурян

Родился и живет в Ереване в 1974 г. Окончил Ереванский педагогический институт, факультет истории и основ права. 15 лет преподавал историю в школе. Публиковался в изданиях: «Комсомолец», «Литературная Армения», «Красноярское воскресение», литературное приложение «Зрение», «Голос Армении»; журнал Союза поляков Армении «Полония». Автор книги «Симфония одиночества» (повести и рассказы, Ереван, 2010). Призер Открытого финала первого международного литературного конкурса «Вся королевская рать» (Проза); дипломант 1 этапа международного конкурса малой прозы «Белая скрижаль-2012», участник Первого литературного фестиваля молодых писателей в Цахкадзоре, по итогам которого рекомендован к публикации в московском сборнике «Молодые писатели».



ПРОВОДЫ ЛЮБВИ
Миниатюры
 
СИНИЕ ГОРЫ

На обочине дороги, в скале был родник, и они остановились, чтобы запастись водой.
Воздух был чистым и с утра свежим. Дул лёгкий ветерок. Выйдя из машины, Аннет сказала, что всё-таки удивительно, какой здесь чистый воздух, не то, что в городе, где нечем дышать. Она это говорила каждый раз, когда они ехали на дачу, т.е. каждое воскресенье, и ему, Гарри, это уже надоело и стоило невероятных усилий, чтобы сдержать себя и не взорваться, а только вздохнуть: “О, господи!”, на что Аннет не обратила никакого внимания.
Наполнив канистры, они вернулись в машину; Гарри завёл её, и они поехали дальше. Дорога всё время уходила вверх.
Они были муж и жена и ехали на дачу, которая находилась в 22 км от города Себесты, где они жили – маленького провинциального городка, в котором была всего одна больница, в которой и работали Аннет и Гарри Диге.
Несмотря на близость Дачного посёлка и асфальтированную недавно дорогу, туда можно было добраться лишь за сорок минут. Дорога была опасной и настолько узкой, что на ней две машины вряд ли могли поместиться рядом, а бесчисленные повороты просто изводили водителей. Справа были скалы, грозно свешивающиеся над дорогой, пугающие водителей частыми камнепадами; слева же на протяжении всего пути была пропасть, а далеко внизу была долина, сожженная солнцем. Сверху, с дороги, были видны три села, находящиеся друг от друга на небольшом расстоянии (во всяком случае, так казалось сверху), кажущиеся тремя зелеными островками среди этого безжизненного океана. Дальше, за долиной, поднималась цепь высоких синих гор, которые из-за несгустившейся ещё дымки были видны. За горами была уже другая страна.
– А интересно, как там, за горами? – спросила Аннет, открывая одну из маленьких канистр, чтоб выпить воды, и выливая воду себе на юбку в цветочках. У неё были красивые волосы, красивые ноги и красивые очки.
– Не знаю, – ответил муж. – Не всё ли тебе равно? – Гарри переключил скорость и, секунду посмотрев на горы, снова сосредоточился на дороге.
На этой дороге часто случались аварии. Недавно, например, в пропасть из-за тумана свалился рейсовый автобус, возивший отдыхающих из пансионата в город. Пансионат этот был в Дачном посёлке, куда теперь ехали Гарри и его жена, и пассажиры автобуса все были из столицы, Теофиля. В Себесте они должны были сесть в самолёт и лететь домой, но все они, в том числе и шофер автобуса, погибли. Автобус с трудом вытащили из пропасти (там, внизу, под дорогой растёт шиповник), с помощью огромного подъемного крана.
Гарри почему-то вспомнил об этой аварии. Это было как раз на этом участке пути, и, несмотря на то, что он знал все повороты и вообще всю дорогу наизусть, решил быть внимательным и не рисковать.
Было лето, и было утро, и было прохладно, и дымка ещё не сгустилась над долиной и не скрыла синие горы, за которым была другая, Бог весть, какая страна, но уже через час-полтора всё изменится. Станет невыносимо жарко, асфальт закипит, и от этого станет ещё жарче; синие горы исчезнут, исчезнет и долина внизу, и три села уже не будут видны; всё изменится, как будто и не было ничего…
Впереди был последний поворот, который Гарри отлично взял. Подъем кончился и пропасть слева тоже, и уже пошли поля. Справа тоже было поле, у края которого начинались дачи, поднимаясь по склону невысокого холма. Дача Гарри и Аннет была одной из нижних в этой лестнице из дач, и из окон дома открывался прекрасный вид на поля.
Машина остановилась у зелёных ворот. Аннет вышла и, потянувшись, сказала, что удивительно, какой здесь великолепный воздух, не то, что в городе…
“Ну и черт с тобой!”-подумал Гарри и пошел открывать ворота.
Догадывалась Аннет уже давно, но уже неделю назад она убедилась в том, что Гарри завёл себе любовницу.



ДАЧНЫЙ РАССКАЗ

Подходил к концу август. Семейство Тенегди, живущее через две-три дачи от нас (папа познакомился с ними недавно), пригласило нас на чай. В семь часов вечера, заперев на замок ворота нашей дачи, мы пошли к ним в гости. Наступал теплый вечер, и в воздухе пахло корой деревьев и сухой травой. Листья на деревьях тихо шелестели от ветра, и все, казалось, начинало успокаиваться и приходить в себя после знойного дня. Старое солнце заходило за далеким холмом, и низко над полем летали жуки. Было тепло, и вечер, обещая волшебную ночь, что-то тихо нашептывал нам.
Открыв дверцу больших зеленых ворот, папа крикнул:
– Гостей принимаете? – И сразу мы увидели главу семейства, мужчину среднего возраста, с курчавыми волосами, уже несколько поседевшими, и орлиным носом. Он спускался по крутой деревянной лестнице, ведущей из веранды в сад, и потом по бетонированной дорожке пошел к нам навстречу.
– Очень рад, – сказал Тенегди, широко улыбаясь.
– Моя жена, сын, – представил маму и меня папа.
– Очень рад, – почему-то опять повторил Тенегди и повел нас наверх.
Территория дачи была большая. По обе стороны от дорожки росли яблони и груши, на которых были уже спелые плоды. Я заметил, что между двух яблонь, в глубине сада висел большой гамак; в нем были две подушки и еще пластмассовая кукла в красном платьице.
– Познакомьтесь: моя жена, – сказал хозяин дачи, указывая на еще довольно-таки молодую женщину с большими глазами и родинкой на шее. Она познакомилась с мамой и папой, а потом сверху вниз посмотрела на меня.
– Какой красивый мальчик!
Я покраснел, и она рассмеялась. Потом из комнаты вышла девочка. Тенегдянша поманила её к себе и поцеловала.
– А это наша дочь Анна.
На столе стояли чайник, сахарница, варенье и ШОКОЛАДНЫЕ КОНФЕТЫ. Я особенно налегал на конфеты, и мама то и дело в паузах в разговоре шипела на меня:
– Хватит! Ты один съел все конфеты.
– Ничего, ничего, – улыбалась глазастая тетя Тенегди. – У нас еще есть, я сейчас принесу. – И я с восхищением посмотрел ей вслед: у них так много шоколадных конфет! И с грустью добавил: у нас они вчера кончились.
На другом конце стола уже:
– Да-да-да-да-да-да-да-да-да-да-да, – говорил папа весь в дыму.
– Конечно-конечно-конечно-конечно-конечно, – соглашался с ним Тенегди и моргал прослезившимися от папиного сигаретного дыма глазами.
Я попросил еще чаю и почувствовал (не увидел, а почувствовал!), как мама сверкнула глазами. Тетя Тенегди тем не менее налила мне еще, и я гордо посмотрел на её такую же глазастую, как и она, дочь Анну.
– А что вы здесь сидите с нами? – сказал Тенегди-отец. – Пойдите в сад, поиграйте. Анна, покажи мальчику наш сад.
По крутой лестнице мы спустились в сад. Анна сразу пошла к гамаку и села на подушки, положив на колени куклу.
– Красивая кукла? – спросила она.
– Нет, – ответил я.
Она фыркнула:
– Ты ничего не понимаешь в женщинах.
– А вот и понимаю! – убежденно сказал я, но Анна пожала плечами, не желая, очевидно, знать, что именно я понимаю в женщинах.
Потом стемнело, и на веранде зажгли свет. На небе одна за другой появлялись звезды. Моя мама и мама Анны о чем-то тихо беседовали, а наши папы, выпив, кроме чая еще что-то, спорили и не соглашались друг с другом. Анна сидела в гамаке, а я раскачивал её, стоя под яблоней. Она говорила, что они теперь каждое лето будут приезжать сюда, в Дачный Посёлок и что они недавно купили эту дачу. Я отвечал, что мы так и так каждое лето приезжаем в этот Дачный Поселок.
Анна смотрела на звезды. Я смотрел то на звезды, то на нее. На траве под гамаком, закрыв пластмассовые глаза, спала ее кукла в красном платьице… И вдруг я сказал, что я уже перешел в четвёртый класс, и мне уже десять лет! Она посмотрела на меня и сказала, что она пока перешла в третий. И опять возникла пауза. Потом послышались шаги наших родителей. Мама звала меня: мы должны были уже уходить. Я услышал пьяный голос отца Анны:
– Вы посмотрите! Это что-то из русской классики. Дама сидит на качелях, а кавалер раскачивает ее, и они говорят, вероятно, о любви! – Он был специалистом русской литературы.
Ему ответил такой же пьяный голос моего отца:
– Это что-то чеховское!
– Да ну что ты! Это же Тургенев!..
Мы шли вдоль заборов дач по широкой ухабистой тропе. Мама с папой о чем-то говорили, а я смотрел на черное небо. Я думал о том, какое оно здесь красивое и как много здесь видно звезд… А, может, я думал еще о чем-то, но я ведь не помню: это было слишком давно.



БОТАНИЧЕСКИЙ САД

Когда мужчина женился, он стал пить. Он уходил утром на работу, а потом после работы шел в ресторан и пил. Там у него были друзья, которые пили вместе с ним (они и угощали), но их мужчина не любил. Да он и не из-за них приходил в ресторан; ему просто необходимо было выпить прежде, чем пойти домой, где его ждала жена. Женщиной она была тихой и не устраивала сцен. Она молча раздевала его и укладывала спать, и от этого мужчина сердился. Его бесило, что жена не устраивает сцен и молчит. Уж лучше бы она делала это, думал мужчина. Он знал, что тогда его совесть была бы спокойней. Он просто не знал, что так всегда бывает, когда женишься. Почти всегда. Он лишь чувствовал, что с женитьбой он что-то потерял, хотя он и не мог сказать, что именно. А жена молчала. Она понимала его, но мужчина не догадывался об этом и пил еще больше. Потом у них родился сын-калека. Врачи говорили, что он никогда не сможет ходить, но утверждали, что с головой у ребенка все в порядке. Друзья (не те из ресторана, другие) говорили, что никогда нельзя знать заранее. А мужчина заметил, что что-то сломалось в жене. Тогда он перестал ходить в ресторан и не возвращался домой пьяный. По вечерам, когда ребенок засыпал, они вспоминали, как задолго до свадьбы, они убегали с лекций в университете, убегали в Ботанический сад, гуляли там, целовались и ели яблоки и печенье, которые брали с собой. Когда они вспоминали эти вылазки в Ботанический сад и в другие места, женщина плакала. Она помнила, что тогда они говорили о том, каким будет их будущий ребенок. Кто бы мог подумать, думал мужчина, что так все получится! Он видел, как плачет жена и стал ненавидеть сына. Женщина страдала от этого еще больше. Много позже, когда оказалось, что с головой у мальчика действительно все в порядке, ненависть сменилась чем-то другим.
Когда мальчик подрос, женщина рассказывала ему про Ботанический сад, и они однажды поехали туда вместе: мужчина, женщина и мальчик. Он все время сидел под деревом на одеяле и смотрел на отца и мать. Они старались развлечь его, но он не понимал этого и поэтому не смеялся. Он вообще не смеялся. Никогда. А потом, после Ботанического сада они пошли в Зоопарк. Мужчина посадил сына себе на плечи, чтоб тот разглядел большого мокрого гиппопотама, и, когда гиппопотам плюхнулся в маленький прудик, мальчик рассмеялся. Видя, как сын смеется, женщина прямо там, в Зоопарке и расплакалась. А мужчина поцеловал сына.
– Папа, ты колешься! – сказал мальчик-калека.
В то время мужчина думал, что наступили, наконец, хорошие времена, и это было действительно так. До тех пор, пока мальчик не заболел. Врачи называли разные болезни, а друзья говорили, что никогда нельзя знать заранее. Мальчик между тем слабел, и все видели, что скоро всему этому придет конец. Все, кроме мужчины и женщины.
Мальчик-калека умер, и на похоронах женщина несколько раз теряла сознание, а мужчина курил сигарету за сигаретой, и потом, когда вернулись домой, он опять курил и ходил по комнате из угла в угол. Женщина сидела тогда в кресле, поджав под себя ноги, тихо плакала, вернее, скулила и шептала имя сына. Она плакала и тогда, когда мужчина уходил на работу, и она оставалась дома одна.
Через месяц после смерти сына мужчина, возвращаясь с работы, увидел возле дома толпу.
– Женщина отравилась! – сказал кто-то, и мужчина бросился наверх. Там были врачи и друзья. Они ничего не сказали и отвернулись...
Когда похоронили женщину, мужчина опять стал пить и ходил в ресторан, где были друзья, которых он не любил. Впрочем, у него уже не было других друзей.
Они все куда-то исчезли.



ЛЕТОМ

– Поторопитесь, уже поздно, – сказал он, закуривая сигарету и спускаясь к машине. Жена и дочка, все еще сидели за столом на веранде и завтракали.
Утро было волшебное, впрочем, как и всегда здесь на даче, затерянном в непроходимом лесу на высоте 3000 метров над уровнем моря. Воздух здесь был чистейший и, как говорили, имел целебные свойства. Трава и цветы все еще были покрыты утренней росой, а солнце, час назад оторвавшееся от вершин далеких холмов, приятно согревало спину. Время от времени дул легкий ветерок, который наполнял приятно щекочущую прохладу утра дурманящим ароматом леса, скошенной вчера перед домом травы и цветов. Вчера, в воскресенье (а приехали они сюда из города в субботу), он весь день косил траву. Жена и дочка ходили в лес, собирали шишки и грибы, потом пошли в поле, а он остался и косил траву. “В следующее воскресенье нужно будет приехать и собрать траву. К тому времени солнце уже все высушит… – думал он, когда выключал отчаянно ревущую косилку, по привычке закуривая сигарету. – Да… В следующее воскресенье…”
Было лето. Июль. Но об отпуске и мечтать не приходилось. Было слишком много работы, да и всякие иностранные делегации, сменявшие одна другую, не давали покоя: сначала приехали французы, потом англичане, и теперь вот ожидался приезд американцев. Так что приходилось терпеть. А в отпуск хотелось очень… Приехать, скажем, на недельки две сюда на дачу и пожить себе в удовольствие…
Теперь он бросил подальше окурок сигареты и стал протирать лобовое стекло машины. Машина была старая, но прекрасно служила, к тому же была недавно отремонтирована, и он любил свою машину и пока что не хотел с ней расставаться. Зачем расставаться? Еще неизвестно, какой окажется новая…
Он подумал о жене. Подумал даже с какой-то нежностью, и это его удивило, но он сам сразу же нашел причину этой нежности: две ночи они были вместе. Это было какое-то сумасшествие, очень давно не испытанное и тем более непонятное. Этого не должно было быть. И они не за тем сюда приехали… А для чего приехали? Приехали ради дочери. Так и было решено сначала. Что эти субботу и воскресенье они приедут на дачу, проведут два дня вместе, отметят день рождения дочери, чтоб потом поехать обратно в город и распрощаться… И то, что случилось в ночь с субботы на воскресенье, и потом повторилось этой ночью, не должно было случиться. Но это случилось… И что с этим теперь делать?
Он вздохнул, сел в машину, завел мотор, послушал, как он гудит (размеренно-уверенно, чисто, без покашливания), и вывел машину за ворота.
– Эй, скоро вы там? – крикнул он жене и дочери. – Опаздываем уже!
– Мы уже идем, папа, – услышал он голос дочери. – Мама закрывает двери комнат.
И потом он увидел, как жена и дочь спускаются по ступенькам дома. На плечах дочери был красный рюкзак, с болтавшейся на ремешке игрушечной мягкой собачкой (“Папа, когда ты купишь настоящего щенка?“), а в руках жены были две большие целлофановые сумки – одна, он знал точно, – с мусором.
– Ну, наконец-то! – сказал он, и взгляд его встретился со взглядом жены. Та улыбнулась. И он опять почувствовал желание… Она выглядела очень посвежевшей. На ней было белое легкое летнее платье с большими красными тюльпанами и такая же белая с красной лентой панамка на голове.
Она передала ему сумку с мусором.
– Не забыть бы выбросить мусор, – сказала она. Он не ответил; закрыл багажник, потом ворота дачи, сел в машину, и они поехали.
– Папа, – сказала дочь. – Сегодня у тебя много дел на работе?
– Да, – ответил он. – А что?
– Я подумала, если ты сможешь рано вернуться, мы втроем, ты, мама, я можем поехать куда-нибудь. В кафе, например. Ты хочешь поехать в кафе?
– Хочу.
– Мы можем заказать пиво, которое ты любишь.
– Да.
– А можно просто погулять по городу вечером. Можно купить хрустящие палочки и гулять. Ты купишь мне хрустящих палочек?
– Да…
– Вы с мамой будете идти вместе, а я пойду впереди, как будто я взрослая и гуляю одна. Можно?
– Да… Но когда мы будем переходить улицу, ты должна дать мне свою руку.
– Да, конечно. Нет вопросов.
– Не выражайся так, – строго сказал он.
– Хорошо, папа. Больше не буду… А можно мы пойдем в кино? “Человек-паук”! Пойдем?
– Посмотрим, хорошо? – вздохнул он. – Может быть на “Человека-паука” меня не хватит.
– Ну, пожалуйста, пап, пойдем вечером в кино.
– Хорошо…
Потом он посмотрел на жену. Та сидела, закрыв глаза, прислонив голову к стеклу двери, и молчала. Когда он посмотрел на нее во второй раз, то заметил стекающие по ее щекам слезы.
– Мама, ты плачешь?! – спросила дочка. – Тебе плохо?
Он прибавил газу, потому что они уже опаздывали. Нужно было успеть еще отвезти дочь к бабушке, и ровно в 12:00 успеть в мэрию, где должен был начаться бракоразводный процесс.



ТРИ ЦЕРКВИ

В один из ветреных и дождливых ноябрьских воскресений он, гуляя бесцельно по городу, забрел в церковь св. Иоанна. Не то, чтобы хотелось помолиться (он был воспитан в атеистических традициях), а просто так. Ведь очень часто заходишь в церковь просто так, не задумываясь о том, зачем ты это делаешь. Просто заходишь и все. И вот он зашел в церковь и сел на скамейку. Пахло ладаном и еще чем-то; чем – не разберешь. В церкви никого не было, если не считать пяти-шести нищих, зашедших в церковь, чтоб спастись от дождя и ветра. Они теперь что-то ели, разостлав на скамейке старую газету. Он не знал, хорошо это, или плохо – кушать в церкви, но подумал, что нищим это позволено и служители церкви закрывают на это глаза. Лично ему есть не хотелось, и вообще в последнее время он мало ел. Все не хотелось, да и настроения особого не было…
Он просидел в церкви довольно-таки долго, смотрел то на нищих, то на свечи, ярко горевшие в левой и правой нишах под изображениями Богородицы и св. Иоанна. Напротив же, над алтарем, висел большой крест с белым Христом. Распятый Иисус казался очень мертвым и ничего не говорил ему, хотя и, казалось, хотел помочь…
Когда дождь на улице перестал и нищие стали выходить из церкви, он тоже решил уйти, но все не уходил: не знал, нужно ли обязательно зажечь свечу или нет. Он не знал, как будет правильнее… И в это время он увидел, как в церковь вошла маленькая старушка в черном. Она закрыла зонтик и быстрыми шагами подошла к правой нише, где было изображение Иоанна апостола. Старушка открыла сумочку, достала завернутые в носовой платок свечи, зажгла одну, подержала немного в руке, потом воткнула ее в песок, рядом с остальными свечами. Старушка постояла еще, потом пошла и села на скамейку. Теперь она достала из сумочки какие-то фотографии и стала разглядывать.
Он с интересом наблюдал за старушкой. Каждое ее движение, казалось, было продумано, имело какой-то смысл, наверное, о чем-то говорило. В старушке было что-то очень молодое, и вместе с тем она была очень старой и худой, сморщившейся.
Заметив, что он наблюдает за ней, она сказала:
– Хотите посмотреть фотографии?
Он кивнул и подсел поближе.
Фотографий было три, и на каждой из них были изображены молодые мужчины, все три очень разные, но чем-то все-таки похожие друг на друга; какие-то черты лица у них были одинаковые, и еще одинаковое у них было то, что все трое были в военной форме.
– Мои сыновья, – объяснила старушка. – Вот этого зовут Петрос, этого Погос, а этого – Ованес.
– Они военные? – спросил он.
– Нет. Они просто пошли на войну.
– А где они сейчас?
– Они погибли. Все трое. На этой приграничной войне. В 1992-м.
– Простите…
– Ничего. Вы ведь не знали.
– Да, – сказал он.
Маленькая старушка опять стала перебирать фотографии:
– Видите, какие они красивые? Красотой они все пошли в отца. Он был красавец, не то, что я… Но он меня любил.
– А где теперь ваш муж?
– Он умер. Давно еще.
– Да, – снова почему-то сказал он.
– И с тех пор я одна, – сказала старушка.
– И что вы делаете одна?
– Живу…Да-да! Живу! И каждое воскресенье хожу ставить свечки. Сначала в церковь св. Петра, потом в церковь св. Павла, потом сюда, в церковь св. Иоанна. Я только в эти три церкви и хожу.
– А я в церковь вообще не хожу: я неверующий, – сказал он как бы извиняясь. – Сам не знаю почему.
– Если не знаешь, то лучше не ходить, – сказала маленькая старушка. – Хотя плохо быть неверующим… В церковь нужно ходить всегда.
– Я не могу, – сказал он. – Я сегодня зашел сюда случайно.
– Многое бывает случайно, а потом понимаешь, что эта случайность – сама судьба. Моих сыновей тоже убили случайно…
Маленькая старушка спрятала фотографии в сумочку и собралась уходить.
– Дайте мне одну свечку, – попросил он у нее. Старушка дала ему две свечки и вышла из церкви. Он посидел, посидел, потом встал и поставил две свечки под св. Иоанном. Он не знал, почему он это сделал. Постояв немного, он вышел из церкви.



ПРОВОДЫ ЛЮБВИ
(Два этюда)
 
I. Их любовь
 
***

Ветер с вечера поднялся. Рвет листья на деревьях, метет пыль холодную по улицам, будто готовится к снегу. А небо чистое, в звездах, и звезды все яркие, словно прочищенные содовой настойкой столовое серебро. Говорят, когда звезды ярко светят, будет снег…
Неужели будет снег? И неужели все умрет вместе с первым выпавшим снегом? И когда выпадет этот первый снег, и похоронит под собой все?
Снега пока еще нет, но город уже давно изменился.



***

Бог мой! Что стало с улицами моего города? Что стало с деревьями моего города? Что стало с людьми моего города?
Куда подевалось веселье прежнее? Куда подевались песни и крики детей? Куда подевалось пение птиц?
Исчезло все вместе с осенью. Умерло все вместе с осенью.
Осень умерла, и вместе с осенью умерли улицы моего города, умерли деревья моего города, люди моего города. Умерли веселье прежнее, песни и крики детей, пение птиц…



***

Вместе с осенью умерла любовь моя.



***

И он подумал: в который раз осень, в который раз серое небо, в который раз желтые листья, и в который раз именно осенью умирает любовь…
Любовь почему-то всегда умирала осенью, и от этого никуда нельзя было деться. И он почему-то знал, что и на этот раз эта любовь умрет осенью. Вот так. И еще он подумал, что они оба не смогли сохранить, сберечь свою эту любовь, хотя и делали все возможное и даже невозможное. И делали все, чтоб никто не узнал об этой любви…
О, как они ревностно оберегали ее, как заботливо кутали ее в теплое одеяло, прижимая ее к груди, словно маленького ребенка… И спасали ее от посторонних, чужих глаз, словно кто-то своим взглядом мог осквернить их любовь!



***

Вся их любовь была сплошным прощанием. Они все время прощались, ибо всегда знали, что придется расстаться. Но только не знали, когда это случится. И лгали себе и друг другу, будто готовы к этому прощанию… Глупцы! К прощанию никогда нельзя подготовится заранее…
Когда же пришло время проститься, они поняли, что не смогут… Сами не смогут. И тогда они попросили, чтоб их разлучили…
Им помогла осень.
И осень, умирая, убила их любовь.



***

Их любовь могла закончиться в любой. Но каждый раз случалась отсрочка.

И еще: за этo время они прожили и пережили то, что обычно людям не удается прожить и пережить за всю жизнь. Вот так. И он шутил, что они этим могут гордится, но как-то выходило не весело, и она еле сдерживалась, чтоб не расплакаться.
А однажды он сказал:
– Ромео и Джульетте было легче: их убили. А мы даже этого себе не можем позволить…
Она положила голову ему на плечо и сказала:
– Я ни о чем не жалею. – Потом снова: – Я ни о чем не жалею. Ведь мы с самого начала знали, что так будет, но пошли на это, и я не жалею.
Он вздохнул:
– Я тоже.
Ему было жалко до слез, потому что он знал, что расставание уже близко, и что любовь уходит, умирает с каждым новым листком, опавшим с дерева..



***

Теперь можно было лишь задавать вопросы такие: встретятся ли они когда-нибудь в этой жизни? Какими они будут тогда, если встретятся в этой жизни? Ведь может случится так, что они не узнают друг друга... Нет! Узнают! Каак не узнают? Ведь это она, только она умеет так смотреть, так говорить, так молчать... Ах, эти ее молчания! ТАК МОГЛА МОЛЧАТЬ ТОЛЬКО ОНА! Потому что решила для себя, что не имеет права говорить.
И еще: КАК ОН ХОТЕЛ, ЧТОБ ОНА СКАЗАЛА!
А она и говорила: разве ее это молчание не стоило сотни, тысячи слов?!



***

Им было хуже, чем Ромео и Джульетте, чем Лауре и Петрарке, чем, чем, чем...
Но они не сдались, честное слово, не сдались! Им просто казалось, что они не смогли сберечь свою любовь, на самом деле они не сдались. Просто попросили осени, как высшей милости, о казни, ибо сами они не могли решиться. И осень должна была все решить за них...
И вот снова, очередной лист полетел на асфальт...



***

Две выпитые чашки кофе на белом столе, яблоки, черная пепельница с двумя окурками, худой диван, жакет на вешалке.
Все.



II. Requiem

Посмотри.
Идет снег. И немного ветер. Но не сильный. Какой-то уставший. Двое – мужчина и женщина – оба одетые в черные пальто и черные шапки, и черные перчатки, идут рядом; единственное белое – снег и платок, которая в руке у женщины, и она время от времени вытирает слезы. Женщина опирается о руку мужчины, чтоб не поскользнуться на снегу, который уже садится и не тает, а мужчина курит сигарету за сигаретой. Они не говорят. Только идут вперед, и женщина то и дело вытирает слезы.
Какие-то черные люди впереди. Они на плече несут гроб, тоже весь черный; онзакрыт, и не видно, кого хоронят. Женщина и мужчина идут за гробом, никого больше нет. Ведь только мужчина и женщина знают, кто умер и кого хоронят в этот первый зимний снежный день. Только они, и никто больше на всем белом свете. На кладбище тихо и тоже никого нет. Далеко летают вороны и слышно, как время от времени они кричат.
Посмотри.
Наконец эта маленькая процессия доходит до могилы. Видно, что земля замерзшая, и ее, могилу эту, вырыли недавно совсем, может быть утром. Те, кто нес гроб, опускают его на край могилы и предлагают мужчине и женщине проститься с усопшим. Мужчина и женщина растерянно переглядываются: они не понимают, как проститься, потому что гроб уже закрыт. Мужчина взмахом руки приказывает опустить гроб в яму, и всхлипывания женщины становятся громче. Когда гроб с глухим стуком опускается на дно могилы, его начинают засыпать землей. Когда те, кто нес гроб, и одновременно рабочие, заканчивают эту работу, мужчина расплачивается с ними, и вместе с женщиной поворачивается, и они уходят. И мужчина закуривает новую сигарету.
Посмотри.
Двое – мужчина и женщина – оба одетые в черные пальто, и черные шапки, и черные перчатки, идут рядом; единственное белое – снег и платок, которая в руке у женщины, и она время от времени вытирает слезы. Женщина опирается о руку мужчины, чтоб не поскользнуться на снегу, который уже садится и давно уже не тает, а мужчина курит сигарету за сигаретой. Они не говорят. Только идут вперед, и женщина то и дело вытирает слезы. Они возвращаются в город из кладбища. Выйдя за ворота кладбища и оказавшись на какой-то улице, они останавливаются и поворачиваются друг к другу лицом. Они ничего не говорят друг другу и только смотрят друг другу в глаза.

Посмотри.
Ты ведь узнаешь их? Узнаешь их? Правда ведь узнала?
А потом прощаются. Очень просто, сжав друг другу руку. Потом поворачиваются друг к другу спиной, и расходятся в разные стороны, и исчезают за рамкой раскрытых ворот кладбища.
Посмотри.
Никого нет в рамке раскрытых ворот кладбища, куда мужчина и женщина ходили хоронить свою любовь.
Только автомобили какие-то проезжают в разные стороны.
Посмотри.
В этой замерзшей земле покоится Любовь.
Мужчина и женщина ходили хоронить свою Любовь.