Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Ольга ЧЕРЕНЦОВА

Родилась и выросла в Москве. Публиковалась в журналах: «Юность», «Кольцо А», «Литературная учёба», «Молодой Петербург», «День и Ночь», «Волга 21 век», «Бийский Вестник», «Новый журнал», «Чайка», «Побережье», «Новый берег», «Слово/Word» и др. Автор книги «Двойник», издательство «Луч» («Литературная учёба»), Москва, 2009 год.



ПУСТАЯ МЕСТЬ
Рассказ
 
I

Ночью опять мешал спать пьяный храп.
За окном – чернота, мутные звёзды, расплывчатая луна. Одна звезда сорвалась вниз и повисла на ветке ободранного осеннего дерева. Мигнула и погасла. На самом деле упала, или я незаметно задремала и мне приснилось? «Падение» – плохое слово. О падении сны предупреждали неоднократно. В одном из них мой сын летел в пропасть.
Я услышала, как встаёт отец. Сейчас он потянется за очками, спросонья смахнёт с тумбочки пузырёк с валидолом, газету, что-то ещё. Скользя тапочками по полу, как на лыжах, пойдёт в туалет. Потом, чертыхаясь и проклиная всех на свете, отправится назад. «Сволочи!» – громко скажет он и уляжется в постель.
– Сволочи! – раздалось из его комнаты.
Заснуть так и не удалось. Едва дождавшись утра, я вскочила и помчалась к Ксене. Пока ехала в метро, судорожно придумывала, как уговорить подругу помочь мне. Пойду на хитрость. Разжалоблю её и буду врать. Поклянусь, что буду осторожна, не подведу. Я знала, что поступаю несправедливо, даже подло, но тревога за сына вынуждала меня делать то, что я сама бы осудила. Иначе не удастся вынудить Ксеню согласиться. Она должна меня понять, должна… кроме неё помочь было некому.
– Ну вот, опять, – с недовольством произнесла она, когда я всё это выпалила, и повторила то, что говорила миллион раз: – Какая ты всё-таки легкомысленная! Ты же знаешь, что исправлять ничего нельзя, это опасно. Просматривай себе прошлое на здоровье, как все. Разве этого мало?
Пока Ксеня нудно поучала, я с беспокойством поглядывала на часы. Их стрелки двигались с бешеной скоростью. Ещё одна минута убежала, две, пять, десять… Упрямство подруги меня злило. С моим сыном в любое мгновенье могла стрястись беда, а она читает мне лекцию!
– На кой тогда нужны все эти просмотры? Толку от них, как от этой заставки! – указала я на экран компьютера, на котором сверкал залитый солнцем счастливый город. Фальшивая картинка! Где-то там, в одном из небоскрёбов, протекала и наша с Никитой жизнь – далеко не такая прекрасная, как мы были обязаны верить. А ведь могла бы быть другой, если бы не лживый закон о том, что прошлое нельзя трогать! И я посмотрела с неприязнью на висевший на стене портрет мужчины. Это он во всём виноват. Противная у него внешность. Лицо болезненно худое, с треугольным подбородком. Глаза маленькие, цепкие. Он сверлил меня взглядом, как будто осуждая за мои манипуляции. Прикрыть бы портрет тряпкой!
– Пожалуйста, помоги, – взмолилась я.
– Извини, не могу, ты снова всё испортишь, – отказалась Ксеня.
Её упорство мне было непонятно. Ведь она выручала меня раньше. Почему бы не нарушить закон ещё разок, если и так грешен?
– Клянусь, в этот раз я ничего не сотру, всего лишь исправлю ошибку, – солгала я. Не ошибку я собиралась исправить, а вырезать из прошлого огромный кусок. Только так я могла спасти сына.
– Кофе хочешь? – предложила Ксеня, увиливая от ответа.
– Не откажусь.
Она встала, разлила кофе по чашкам. Села в кресло и уставилась в окно. На улице, в отличие от её кабинета, где вечно горело на мониторе солнце, было хмуро. На крышах лежал болотный слой туч. Лил ледяной дождь.
– Скорей бы уж лето! Так хочется в отпуск! – произнесла Ксеня и начала монотонно рассказывать о том, как они с мужем бесподобно отдыхали на море. Как же мне её уломать? Я чувствовала сердцем, каждым своим нервом, что моему сыну грозит опасность, а тут ещё этот жуткий сон – столь реальный, что, проснувшись, я не сразу поняла, привиделся ли он мне. Снам я не верю, но этот был столь пронзительный, что я встревожилась. Во сне Никита падал с горы в пропасть, а я, обернувшись огромной птицей, летела стремглав за ним, пытаясь его схватить и взмыть с ним в воздух, только бы успеть и не дать ему разбиться. Спасла ли я его, я так и не узнала ­– сон оборвался. А потом он повторился и снова оборвался.
– Ася, что с тобой? Тебе плохо? Вся побледнела, – с беспокойством спросила Ксеня.
– Да, плохо, я боюсь за Никиту.
– Мне кажется, ты преувеличиваешь, я сама часто волнуюсь на пустом месте. Всё пройдёт, наладится…
– Ничего не наладится! – перебила я. – Мой сын в опасности, а ты отказываешься помочь!
– Нет, нет, что ты, я только предупреждаю. Ты же знаешь, как нам всегда хочется больше, а потом мы сами всё портим.
То же самое она говорила толпе больных, нищих, несчастных людей. Всем, кто надеялся, что, если им разрешат подправить своё прошлое, хотя бы самую малость, то жизнь потечёт гладко, без страданий. Поначалу я тоже в это верила, но после двух безуспешных попыток что-то изменить поняла, что это самообман. Не улучшать надо, а безжалостно стирать целые куски. С радостью вычеркнула бы всю свою жизнь с момента рождения, но не могла – тогда я бы потеряла сына.
– Не портим, а предотвращаем беду! – возразила я. – Не сомневаюсь, что твои сослуживцы тысячу раз нарушали этот идиотский закон, в особенности если дело касалось их детей.
– Ты что такое говоришь, – растерялась Ксеня. И, хотя в опустевшем здании никто не мог нас подслушать, поспешно прикрыла дверь.
– Ну, пожалуйста, помоги. Честное слово, больше просить не буду.
Я уже не раз давала подобное обещание, не подозревая, что исправление одного потянет исправление другого…

Несколько дней назад

Когда я впервые обратилась к Ксене с просьбой впустить меня в прошлое моей матери, я знала, что больше такой возможности может не представиться. Поэтому было необходимо всё тщательно продумать. Выведывая у мамы подробности, я пыталась определить, какой год и день мне следует просмотреть. Основной задачей было узнать, не был ли моим отцом другой человек. Тогда это многое бы объяснило.
Мать отвечала с неохотой. На вопрос, как её приняли его родители, выдала путаную историю: мол, познакомилась с ними, будучи на седьмом месяце беременности, встретиться раньше не получалось, они жили далеко, на Чёрном море и на свадьбу не смогли приехать. Вот мой отец и повёз её к ним, чтобы всем вместе отметить её двадцатилетие. Она что-то недоговаривала, темнила. «В то утро был безумно красивый восход, я сидела на берегу…», –  она сбилась и замолчала. «Ты, беременная, так рано сидела на берегу?» –  удивилась я. Она смутилась, залепетала что-то неразборчивое: ну да, хотела спозаранку искупаться вместе со свёкром и его друзьями, но не получилось, один мерзавец всё испортил. Запутавшись, она замолчала. «Какой мерзавец?» – спросила я. Но добиться от неё ответа не смогла. Она что-то скрывала. И я решила просмотреть то утро, про которое она говорила.
В тот день, когда я впервые «влезла» в прошлое мамы, Ксеня повела меня на верхний этаж здания, посадила за компьютер, на широком экране которого горело, как и у неё в кабинете, солнце, и, поколдовав над какими-то кнопками, сказала, что через пять минут появится изображение. Предупредив, что вернётся через час, она ушла, а я осталась наедине с мужчиной на портрете. Его фотографиями были увешаны все стены в здании. «Следит!» – со смехом подумала я.
«Непорядочно копаться в чужом прошлом», – безмолвно порицал он.
– Какое же оно чужое, если это моя родная мать? – заспорила я с ним, словно он мог меня услышать. Жаль, что его смерть помешала ему также проникнуть и в будущее. Тогда я бы перепрыгнула на несколько лет вперёд и узнала бы, что нас ждёт, а то, может, зря беспокоюсь.
– А вы, случайно, не обманывали всех? – продолжила я. – Что-то с трудом верится, что в прошлое вы сумели влезть, а в будущее нет.
Этот малоприятный субъект кромсал меня своим взглядом, точно собирался сойти с портрета и выставить меня на улицу. В эту минуту солнце на заставке поменяло цвет и стало красным. Пробежав лучом по стене, оно всадило две алые точки в глаза этого типа. Казалось, что он наблюдал за мной. Отталкивающе некрасивый, нездорового вида, словно умер от смертельной болезни, а не в результате дорожной аварии, он почему-то не давал мне покоя. И я огляделась в поисках тряпки, чтобы прикрыть портрет. Давно об этом мечтала! Кроме пластикового мешка, ничего не нашла. Накинула его на раму. Села. В эту секунду на мониторе появилось изображение, и я влетела в 15 июля 1969 года – день двадцатилетия моей матери. Согласно версии мамы (в которую я не верила), мой дедушка собирался представить её своим друзьям – команде купальщиков, как он их называл. Знакомство с ними происходило рано утром на пляже. Вроде как компания обожала плавать до прихода толпы. Однако я обнаружила мать в одиночестве. В молодости она была похожа на японку. С возрастом это сходство поблёкло. Её глаза – тоже. Они обладали забавным свойством менять цвет в зависимости от настроения – становились светло-зелёными, когда мама радовалась, и тускло-болотными, когда она расстраивалась. За годы жизни с моим отцом они совсем потускнели.
Мама лежала на песке, уставившись в небо. Худенькая, с большим животом, печальная. Прямо как сирота.
Влетела я в тот июльский день, когда солнце выбиралось из-за горизонта и походило на половинку разрезанного апельсина. Мать была права – восход красивый. Как будто раздвоившись, я находилась одновременно в двух параллельных мирах: смотрела на экран и сидела невидимкой на берегу рядом с мамой, с нетерпением ожидая, кто придёт: отец или кто-то другой? Куда отец подевался? Как смел оставить на пляже беременную жену?
Тем временем мать с трудом поднялась. Обхватив руками живот, она подошла к морю. За ней протянулись по песку её следы – маленькие, как у ребёнка. В эту минуту появилась группа пожилых мужчин  в длинных чёрных трусах и соломенных шляпах. Среди них я заметила моего дедушку. Но к своей невестке он почему-то не подошёл, держался на расстоянии, что-то рокотал басом и тыкал указательным пальцем в сторону причала. Потоптавшись на месте, он и его команда сняли шляпы, аккуратно положили их на подстилку и прыгнули в море. Ровным строем двинулись к буйку. Дедушка, высоко взмахивая руками – неторопливо, с достоинством – шлёпал плоскими ладонями по воде, как лопатками. Видеть его было волнительно, до этого я его знала только по фотографиям, на которых он стоял в военной форме, весь в медалях и орденах. Его не стало, когда мне исполнился год. Но почему он игнорирует маму?
– А вот и я! – появился отец. Высокий, плечистый, обаятельный. На тот момент ему было тридцать шесть лет. Весь мир был у его ног. Полный сил и здоровья, душа любой компании, неплохой учёный. Всего этого он позже лишился. Утопил в водке всё, что имел.
Во мне крутились противоречивые чувства. Я надеялась, что, если вместо него придёт другой человек, это объяснит нелюбовь отца к нам с Никитой, а с другой стороны я обрадовалась, что пришёл он, а не чужак. Другого отца я не хотела. Хотя простить ему маминых страданий не могла. Поэтому было тяжело смотреть, как мама прижалась к нему и залопотала, что любит, что страшно соскучилась. Я ничего не могла понять. Как она очутилась одна ночью на берегу?!
– Прости, детка, что пришлось тебя здесь оставить, – сказал он.
– Что ты, что ты, я сама не хотела, чтобы ты из-за меня ссорился с родителями.
 – Папаша у меня дико упёртый, военный же, ничего слышать не хочет, пока я не разведусь. Я думал прийти посидеть здесь с тобой, но он бы примчался, устроил бы скандал, вот и пришлось ночевать у них. Не сердишься?
– Конечно, нет.
– Нелепо как-то получилось, собирался сам родителям всё рассказать, а моя жена взяла и настучала. Папаша здесь всегда по утрам со своими дружками, поэтому я и выбрал это место. Сейчас приплывёт, и я вас познакомлю.
«Мало того, что женат, так ещё оставил маму одну ночью, а сам спал в тёпленькой постельке!» – возмутилась я. На мать я тоже разозлилась. Почему она не ринулась назад в Москву, а покорно его ждала?
Тут на пляже появился немолодой мужчина – долговязый, с длинными ногами и руками. Он быстрым шагом направлялся в сторону моих родителей. Шёл он целенаправленно, наклонившись корпусом вперёд, словно в атаку. Остановившись перед моим отцом, он отрывисто спросил:
– Вадим?
– Простите, мы знакомы? – в недоумении уставился на него отец.
– Помнишь физфак, первый курс? – вместо ответа спросил незнакомец.
– Допустим, а что?
– Помнишь Леонида Константиновича?
– Какого-такого Константиновича? – в глазах отца мелькнуло замешательство. – Вы, уважаемый, меня с кем-то перепутали.
– Не перепутал! – отчеканил незнакомец и внезапно влепил отцу пощёчину. Развернулся и зашагал прочь.
– Ах ты, мразь! Сейчас у меня получишь! – крикнул отец, но как-то слабо, неуверенно и, несмотря на угрозу, не сдвинулся с места. И, пока перепуганная мама его успокаивала, долго и потерянно смотрел вслед незнакомцу.
Его реакция меня поразила. Обычно он ни перед чем не пасовал. Физически он был силён, и ему ничего не стоило отдубасить этого субъекта, тем более, что тот выглядел довольно хилым. Раз он не дал отпор, значит, знал, за что получил оплеуху. И я подумала, что надо будет уломать Ксеню впустить меня и в прошлое отца. Тогда я попробую выяснить, что он натворил, и кто такой этот длинноруко-длинноногий незнакомец. Хотя я сомневалась, стоит ли докапываться до правды. Часто она только всё портит. Может, остановиться, не продолжать рыться в мамином прошлом?.. Нет, я должна всё узнать.
Покинув берег Чёрного моря, я «перепрыгнула» через два десятилетия и очутилась в Москве, в одной из многоэтажек на Юго-Западной. На экране возникла кухня, где мы с мамой сидели октябрьским вечером. Была годовщина свадьбы родителей. В тот день случился один эпизод, который до сих пор оставался загадкой: для мамы забрезжила возможность изменить свою жизнь, которой она не воспользовалась. Как я предполагала, мать струсила. Правду она мне не говорила, плела небылицы. Живя с отцом, она научилась врать – не в силу испорченности, а от страха.
 На кухне рядом с нами играл маленький Никита, увлечённо строя башню из деревянных кубиков. Мама, посматривая на него с умилением правым глазом, рассеянно помешивала ложечкой чай в чашке. Левый глаз пропал – вместо него была щёлка. По её опухшему лицу растекался кляксой чернильный синяк.
– Когда же ты, наконец, от него уйдёшь?! Сколько можно всё это терпеть! – отчитывала я мать.
– Он не хотел, слегка выпил, мало ли что бывает, какой-то пустяковый синяк, – лепетала мама, как всегда оправдывая моего отца.
– Пустяковый?! Ты ещё скажи, что любит, раз бьёт!
Мать сникла, склонилась над чашкой. Мне стало стыдно за резкость, но ничего больше не оставалось делать. На неё, как на ребёнка, только так и можно было подействовать… впрочем, тоже не всегда.
– Давай переезжай к нам, я столько раз предлагала.
– Нет, Ася, не хочу. У вас с мужем и так проблем хватает, а тут ещё я въеду, да и с твоей свекровью мы не ладим… Ты не волнуйся, всё теперь будет хорошо! Вадим вчера сильно переживал, извинялся…
– Сто раз слышали его извинения. Ничего же не меняется, – возразила я.
– Себя поменять невозможно... вот как погоду, –  вздохнула мать, глядя в окно, к стеклу которого прилип прибитый дождём лист. Как будто перелетевший из её любимого рассказа О. Генри – невольно пришло мне в голову невесёлое сравнение.
– Неправда, можно себя поменять. Отец просто не хочет, не считает нужным, – заспорила я. Хотя отца мне было жалко, как и мать. Водка превратила его в старика задолго до того, как он стал старым, оттолкнула от него всех друзей. Кроме нас, у него никого не осталось. Но жалость к нему я глушила, осуждала его. Сознавала, что это разъединяет нас ещё больше, но ничего не могла с собой поделать. Чем больше он оскорблял и бил мать, тем больше восстанавливал меня против себя. Кроме дочери, заступиться за неё было некому.
– Неужели ты не понимаешь, что всё только хуже будет? Ты должна с ним развестись! – сказала я.
– Да ты что! Нельзя разваливать семью!
– Какую семью? Давно уже нет никакой семьи. Я ещё в детстве хотела, чтобы вы разошлись.
– Да, помню, ты всегда обо мне заботилась, прямо как родитель, – слабо улыбнулась мать.
– Вот я, как и полагается заботливому родителю, прошу тебя развестись.
Шутка не удалась, вышла кислой. Никита вдруг захныкал и развалил сооружённую им башню. Неужели понял?
– Хочешь разлучить нас в день годовщины? – так же уныло пошутила мать.
– Он же забыл про вашу годовщину! Где он?
Разводиться мать не решалась. Поначалу она цеплялась за предлог, что нельзя оставлять ребёнка без отца. Когда же я выросла, появилась другая отговорка: причинять боль мужу она не имеет право. Я подозревала, что причина была в другом. Она боялась перемен, путала страх с долгом, зависела от моего отца. Мне же казалось, что тот нуждался в ней больше, чем она в нём – привык и не мог жить, не унижая её, вымещал на ней свои неудачи. При этом по-своему её любил. Уродливо, уничтожая, но любил. По-другому не умел и не хотел.
– Давай я останусь у тебя на пару дней, – предложила я. Нас перебил телефон. Пока он звонил, мать нервно обводила пальцем рисунок на клеёнке, наполовину слизанный мокрой тряпкой, которой она протирала его каждый день.
– Почему не берёшь трубку? – спросила я.
– Это, наверное, Андрей, мне не хочется сейчас с ним разговаривать.
– Твой сослуживец?
– Да.
– У тебя с ним намечается роман?
– Что ты! – зарделась мать. Помолчала и промямлила, что, да, он ей нравится, но они только друзья, ему нужна другая женщина, незамужняя, без всяких проблем.
– Что ты за него решаешь, кто ему нужен! Скажи ему, что ты сейчас приедешь.
– Куда я поеду с таким синяком?
– Ну и что? Он тебя только пожалеет.
– Но это же неправильно, я замужем, – залепетала она.
Моей задачей было вытолкнуть мать из дому до прихода отца. Я знала, что тот вернётся с очередными извинениями и мгновенно её растопит. Нехорошо, конечно, бросать родную мать в объятия другого мужчины, но если ей грозит опасность, то о моральной стороне меньше всего будешь беспокоиться!.. Я постоянно с ужасом ждала, что отец её покалечит. О более страшном даже боялась думать. Мамина покорность меня расстраивала и злила. Она вполне могла с ним справиться и выгнать его из дому, а не терпеть. Отец уже давно не был тем крепышом, каким я видела его на берегу моря. Пьянство превратило его в развалину, но в глазах матери он оставался прежним – так она его боялась. Или любила? Говорят же, что жертвы привязываются к своим насильникам.
В ту пору каждый день начинался и заканчивался одним и тем же: я звонила матери, приезжала без предупреждения под каким-нибудь предлогом. Она всегда утверждала, что всё в порядке: слегка повздорили, сущие пустяки, а синяки – ерунда, упала. Вызывать милицию категорически отказывалась и сердилась, когда я об этом заикалась. Дескать, как это можно сдавать любимого мужа?! «Какой же он любимый, если колотит!» – сердилась я, а сама от матери ничем не отличалась, в милицию тоже не шла. Не могла найти в себе силы донести на собственного отца. Пыталась сама его остановить, ругалась с ним, чуть ли не дралась, но он, как и мать, утверждал, что всё нормально, обыкновенные семейные ссоры. В итоге я пришла к выводу, что нас всех надо лечить. Куда идти, к кому? В те времена никаких психологов не было, а если и были единицы, то обращаться к ним народ стеснялся, да и мало кто верил, что от этого будет прок.
Уговорить мать поехать к Андрею мне всё же удалось. Взяв с неё слово, что позвонит, как только войдёт в его квартиру, я отправилась домой. По дороге волновалась, что мать передумает.
Её звонка я так и не дождалась. Где-то около полуночи телефон пискнул и смолк, а, когда я позвонила утром, мать сказала, что к Андрею она не поехала, решила с ним порвать. Голос у неё был напряжённый, механический, как будто она всё это читала по бумажке под дулом пистолета. Поэтому я и вернулась в тот далёкий день, чтобы узнать, что произошло в моё отсутствие, а также прослушать наш разговор и понять, не допустила ли я ошибки, не повлияло ли какое-то моё замечание на её выбор. Моё чутьё подсказывало, что в тот вечер случилось что-то решающее. Чутьё меня не обмануло, хотя тогда я ещё не знала, что решающим было не то, что я увидела, а то, что я сделала после этого.
Я с нетерпением смотрела на экран. Когда за мной захлопнулась дверь, мать стала быстро собираться. Переоделась, подкрасила губы, подушилась. В эту минуту вошёл отец. Поддатый, но не злой, как обычно, а мягкий, даже просветлённый. В руке он держал букетик цветов.
– Думала, что я забыл, а я не забыл, – сказал он, обнимая мать. И она обхватила его руками, прижалась к нему. Глядя на её счастливое лицо, я поняла, что попытки спасти мать бессмысленны. Отца она любила. Это было откровением. Все годы я не сомневалась, что он убил её любовь своими кулаками. Наблюдать за сценой примирения было неловко, и я перелетела на несколько часов вперёд. Отец уже спал, а мать, озарённая, сияющая, какой я её давно не видела, лежала рядом. Посмотрев с нежностью на похрапывающего мужа, она осторожно встала и на цыпочках двинулась в коридор к телефону. Прикрыла за собой дверь и набрала мой номер.
– Любовнику звонишь! – раздалось за её спиной. Ударом кулака отец вышиб у неё из руки трубку, а следующим ударом посадил ей второй синяк.
– Ещё раз поймаю тебя с ним, сгною обоих! Ты же знаешь, что я могу! Так и знай!
Меня всю затрясло от ярости, и я со всей силы саданула кулаком по клавиатуре компьютера. Экран потух.
Через десять минут вернулась Ксеня. Посмотрела с укоризной на завешанный пластиковым мешком портрет и попрекнула, что к покойным людям, а тем более к великим следует относиться с уважением.
По дороге домой меня мучил вопрос: не стёрла ли я кусок прошлого, когда ударила по клавишам? Нет, вряд ли. Ксеня говорила, что всё заблокировано. Но вдруг я что-то сломала и всё испортила? Этот неприятный тип на портрете утверждал, что малейшая, незначительная мелочь может в корне изменить будущее. Даже какая-то никому не нужная травинка!.. Сорвал её - и перевернул ход истории. Эффект бабочки. Вконец обеспокоенная, я решила заскочить к родителям – проверить, не наломала ли я дров.
Я села в автобус, проехала несколько остановок. Вышла. Водитель, подобрав парочку пассажиров, захлопнул дверь и укатил.
Дождь. Пустынно. Вокруг – многоэтажки: грязно-белые, с окнами, чередующимися в шахматном порядке – светлые с тёмными. Я быстро пошла по дорожке к подъезду. Выпрыгнувший из-за угла ветер залез в рукава пальто и, пытаясь вырвать из моих рук зонтик, погнул спицы. Пока я их выпрямляла, передо мной вырос бомж – дурно пахнущий, с кирпично-квадратным лицом с размазанными чертами. Не поймёшь: мужчина или женщина.
– Явилась! – проорал он, дыхнув на меня перегаром.
– Вы обознались, – произнесла я. Хотела сказануть что-то похлеще, но неохота было связываться.
– Обознались! Ишь ты! – хохотнул бомж и, преградив мне путь, рявкнул: – Сука!
– А ну-ка пропусти, а то полицию позову, – предупредила я, зная, сколь нелепо звучат мои слова. Полиции за версту не было видно.
– Зови, зови полицию, давно пора посадить твоего ублюдка! – гаркнул тот.
И тут в мою память стали встраиваться картины нового, перекроенного прошлого, словно кто-то вкладывал их одну за другой мне в голову. Они оглушали, пугали. Было ощущение, что я теряю разум. Что я наделала! Мои худшие опасения подтвердились. Стерев по неосторожности кусок прошлого, я привела в нашу семью эту опустившуюся личность. Стоявшая передо мной бомжиха была второй женой отца – Зоей. Много лет назад, когда отец вёл её в загс, она была скромна и хороша собой. В кого же она превратилась!
– Посажу твоего ублюдка, посажу! – выкрикивала Зоя какой-то бред.
Не слушая её, я помчалась к подъезду. Из него выходила соседка. «Что с тобой?» – спросила она, глядя на меня с любопытством. Не ответив, я понеслась на второй этаж. Вбежала в квартиру. Осмотрелась. Та же крохотная прихожая, обклеенная пожелтевшими в крапинку обоями. На вешалке – пальто отца, забрызганное по подолу каплями грязи.
Я вошла в комнату. Отец сидел за столом, с увлечением наблюдая за погоней на экране телевизора. Боевики были его страстью. Рядом стоял зеркальный чайник. В нём искажённо отражалось его лицо – вытянутое, с упиравшимся в крышку чайника лбом. Как в комнате смеха. И я подумала с горькой иронией, что мы с Зойкой тоже были, как в комнате смеха – перекошенные от нелюбви друг к другу.
Картины нового прошлого продолжали катить лавиной, мне хотелось остановить их, замазать краской. Хотя не все были страшные. Кое-что изменилось к лучшему: много лет назад мать сумела перебороть себя и ушла от отца, а незадолго до их развода рассталась со своим мужем и я. Собрала, наконец, свои вещи на радость не любившей меня свекрови, взяла четырёхлетнего Никитку и вернулась к родителям. Переварить и осмыслить всё, что случилось за последние два часа, было трудно. За этот короткий отрезок времени изменилась большая часть жизни – полтора десятилетия.
Но где же Никита?! Я в панике огляделась.
– Привет, мам! – сказал он, входя в комнату с тарелкой в руках. – Мы с дедушкой ужинаем, присоединяйся.
Я подскочила к нему и обняла, как после долгой разлуки – в точности, как обнимала мать моего отца, когда он подарил ей букетик цветов.
– Что-то случилось? – удивился Никита.
– Ничего не случилось, просто рада тебя видеть, – и я чуть не разрыдалась от счастья, будто он воскрес из мёртвых.
– Садись, сейчас принесу тебе поесть, –  сказал сын.
Я опустилась на стул напротив отца. Хмуро на меня посматривая, он с аппетитом жевал котлету. Выглядел он ужасно, намного старше своих лет. Лицо было в глубоких трещинах, как земля во время засухи. Тело лишилось всех мышц, сузилось. Трудно было поверить, что это был тот пышущий здоровьем удалец, которого я недавно видела на экране компьютера. Молодыми оставались только глаза, но изменилось их выражение – они горели злостью. Его переполняла необъяснимая ненависть ко всему на свете – разрушавшая его и одновременно дававшая ему силы. Несмотря на это, я по-прежнему его жалела. Потому что он был старый и беспомощный.
– Где ты была? – буркнул он.
– На работе.
– На какой работе! Уже ночь на дворе. Шляешься невесть где!
– Пап, перестань!
– Нечего мне рот затыкать! Я у себя дома! Что хочу, то и говорю! – мгновенно завёлся отец и повторил свои ежедневные угрозы: дескать, мы мечтаем выкинуть его на улицу, прибрать к рукам квартиру, но он не какой-то склеротик, которого можно обвести вокруг пальца, завтра же нас выпишет, а квартиру завещает добрым людям, которые не будут над ним измываться, не в пример нам с Никитой!.. Выкрикнул с гневом и показал нам кулак.
 – Пап, успокойся, никто тебя на улицу выкидывать не собирается, – сказала я, хотя спорить с ним и что-либо доказывать было бессмысленно. Повторяя изо дня в день одно и то же, он в итоге поверил в то, в чём нас обвинял. Как и в то, что он знаменитый учёный, продвинул вперёд науку, получил массу наград за свои открытия, что Брежнев лично жал ему руку на каком-то там съезде. Эти сказки были следствием той же водки, отнявшей у него всё, чем он хвастался. Никита, в отличие от меня, к его небылицам относился снисходительно, даже делал вид, что верит.
«Старый же человек, какие ещё у него радости, пускай себе болтает», – говорил он.
«Но он же выставляет себя в глупом виде. Все знают, что никаких достижений нет», – возражала я.
«Какая разница. Он же никому этим вреда не причиняет».
Терпение Никиты меня восхищало. В свои девятнадцать лет он был рассудителен, словно пришёл в этот мир, уже побывав в нём не раз. Помнит ли он старое прошлое, как я? Да нет. Это же не он, а я всё поменяла. Мне было неспокойно. Воспоминания бледнели, и я боялась, что скоро они пропадут, а я всё забуду. Пока я размышляла, боевик закончился, и отец завёл разговор на свою любимую тему.
– Твоя поэтесска звонила, – усмехнулся он. Не простив маме, что она от него ушла, он ругал её по любому поводу. Перемалывая обиду из года в год, он поверил, что во всех его неудачах виновата только она. Разговоры о ней превратились в необходимость. Без них он не мог, как наркоман без иглы. Даже присутствие Зои его не останавливало.
– На старости лет маразмом занялась! – продолжил он. – Развелось этих графоманов, как собак нерезаных.
– Она не графоман, а талантливая поэтесса, и ты это прекрасно знаешь, – вступилась я. – Сам же читал её стихи в журналах.
– Можно подумать, что публикуют только талантливых, – хихикнул он. – Кому нужна её писанина, кроме ейного сожителя?
– Я же тебя просила не называть её мужа сожителем!
– Лох он, а не муж, а она сучка! – раздался сиплый голос. В дверях стояла, пошатываясь, Зоя. Выглядела она устрашающе: пунцовое лицо с «пляшущими» чертами, бесформенная фигура, рваное пальто. Пьяно что-то бормоча, она двинулась в спальню, где прятала водку. Её тайники постоянно менялись. Она держала бутылку то под кроватью, то под подушкой, то в шкафу, а в последнее время стала изобретательной и засовывала в более надёжные места. Охота за водкой превратилась в игру «горячо-холодно». Я ликовала, когда находила бутылку, а Зоя ликовала, когда ей удавалось меня перехитрить. Игра эта не помогала. Зою надо было лечить. Отца тоже. Они же считали, что с ними всё в порядке. В том, что отец стал алкоголиком, я винила его жену. Найдя в ней собутыльника, он пил вдвое больше, чем раньше.
– Садись, детка, покушай, – произнёс отец, делая вид, что не видит, как Зоя едва держится на ногах. Пила она круглосуточно, не просыхая. У отца же бывали передышки, в эти минуты в нём просыпался тот человек, которого убили в нём злость и алкоголь... всё реже и реже просыпался.
– Лох и сучка! – повторила Зоя.
Она прошла мимо и её кривое отражение, очутившись на миг в зеркальном чайнике, потеснило отражение отца – щупленькое по сравнению с ней.
– Ты бы запретил ей так говорить о маме и её муже, – сказала я отцу.
– Что она такого говорит? Что, правда глаза колет?
– Неужели мы всю жизнь будем жить в этом кошмаре? – жаловалась я позже Никите, когда отец с Зоей заснули: он прикорнул перед телевизором, а она лежала, подкошенная, в пальто, на кровати.
– Может, нам снять квартиру? – предложила я.
– Как же мы дедушку бросим, с Зойкой он погибнет.
– Он только и мечтает, чтобы мы уехали.
– Это одна трепотня, на самом деле он этого боится. Ты тоже не хочешь уезжать, жалеешь его.
– Жалею, – кивнула я, – хотя сама не знаю почему. Что хорошего мы видим?
Я часто задавала себе этот вопрос: почему жалею? Не всегда же жалость бывает полезна. И сама себе отвечала: потому что родной отец. Совсем я запуталась. Чётко я знала только одно: надо что-то менять.
Ночью я никак не могла заснуть. Гнусный храп Зойки разносился по всей квартире. Пытаясь заснуть, я начала считать звёзды. Каждый день их считаю. За стеной заворочался отец. Встал, что-то уронил, чертыхнулся, пошёл в туалет. Потом, также чертыхаясь и проклиная всех на свете, отправился назад в комнату.
– Сволочи! – услышала я. И вторил отцу пьяный храп Зойки.
Утром я вскочила и помчалась к Ксене. Пока ехала в метро, репетировала в уме свою речь. Признаюсь ей, что ударила по клавиатуре, буду умолять её помочь мне всё исправить и убрать Зойку. Надо было срочно вычеркнуть эту отвратительную тётку. Из-за неё жизнь превратилась в ад, она спаивает отца, ссорит нас. Была дорога каждая секунда – я боялась, что скоро забуду старое прошлое, и что именно надо изменить. Думая об этом, я  смотрела на пассажиров в поезде. Они покачивались в такт колёс, тёрлись друг о друга пальто и куртками. Каждый из них хотел лучшего для себя, считал, что заслужил. Даже те, кто обижали, предавали и мучили других, были убеждены, что достойны счастья и судьба к ним несправедлива. Отец тоже так считал.
Я вышла из метро и понеслась по мокрой от дождя дорожке к дому Ксении. Спеша, бежала прямо по лужам, в которых отражались кусочки неба. Под моими шагами они разлетались брызгами, как осколки зеркал. «Плохое сравнение. Разбитые зеркала – не к добру», – подумала я, подходя к подъезду, из которого в эту минуту выходил сухощавый человек. Он пропустил меня внутрь и зашагал прочь. Я вспомнила, что видела его раньше. Он пару раз крутился около нашего дома. На кого он так похож? Я оглянулась, но тот уже исчез.
– Ася? – удивилась Ксеня, открыв мне дверь. – Что случилось?
– Умоляю, помоги! – выпалила я и всё ей рассказала.
– Почему ты сразу не призналась? Мы бы немедленно всё исправили, теперь, боюсь, уже поздно. Как это всё-таки безответственно с твоей стороны!
– Пожалуйста, помоги! Мне надо вычеркнуть эту ужасную Зойку, это из-за неё отец стал таким.
– Что значит вычеркнуть? – нахмурилась подруга. – Ты же сказала, что хочешь только вернуть стёртое.
– Ну, да, я вычеркну её, и всё станет так, как было прежде, без неё, а она будет жить где-то в другом месте. Как же ещё её убрать?
– Никак. Сотрёшь её, а она потом в другом обличье появится. Дело не в ней, а в твоём отце, – сказала Ксеня и добавила нравоучительным тоном, свойственным ей, когда не имела твёрдости отказать: – Извини, но помочь не могу, ты же собираешься всё уничтожить.
– Не уничтожить, а восстановить то, что я стёрла! Ты же прекрасно знаешь, что, восстанавливая, невольно что-то убираешь.
– Нет, уволь, не могу, это слишком рискованно, только хуже сделаешь, прошлое лучше не трогать, тем более что многое ещё не ясно, неизвестно, а значит, опасно.
– Клянусь, я буду осторожна. Если ты мне не веришь, давай вместе всё исправим. Я боюсь, что из-за этой Зойки отец умрёт, он нас теперь ненавидит, – взмолилась я. И, чтобы разжалобить подругу, расплакалась. Хотя плакать и так хотелось.
– Нет, я тебе поражаюсь! Можно подумать, что твой отец раньше не пил и вас обожал! – сказала Ксеня и неожиданно сдалась: – Ну, хорошо, давай завтра вечером, там никого не будет, а сейчас я спешу.
На следующий день Ксеня привела меня к себе на работу. Кроме скучающего охранника, там действительно никого не было. Пока подруга его отвлекала, я незаметно проскользнула внутрь...
Не доверяя мне, подруга сама села за компьютер и всё исправила. Несмотря на то, что я своего добилась, было тревожно. А вдруг моя попытка всё восстановить опять приведёт к плачевному результату? Домой я ехала с тяжёлым чувством. Когда же вошла в квартиру, тревога усилилась. Стояла непривычная тишина – не гремел на весь дом постоянно включённый телевизор. Отец сидел на диване с журналом в руках. Его правая нога, опухшая и синяя, лежала на табуретке. В памяти тотчас вспыхнула новая картина: неделю назад он, напившись, упал. Чудом, ничего не поломав, отделался ушибом. Никита каждый день ухаживал за ним, мыл в ванной, укладывал в постель, кормил, не обращая внимания на его брань.
– Как ты? – спросила я, оглядываясь. Зойкиных вещей (обычно разбросанных по всей квартире) нигде не было. Удалось ли мне от неё избавиться, или она сейчас войдёт?
– Никитка, поганец, забежал на минуту, швырнул мне кусок хлеба и был таков, – пробрюзжал отец.
– Ты голоден? Я сейчас быстренько всё приготовлю.
– Можешь себя не утруждать, а Никитка как есть поганец, всё его подлое нутро насквозь вижу.
– Вы поссорились?
– Чего мне с ним ссориться? Ссорятся с близкими, а он мне чужой!
– Пап, ну какая муха тебя укусила? Он за тобой с утра до вечера ухаживает, горшки выносит, а ты...
– Обязан выносить, коли внук! А выносит не потому, что заботится! Завещание ему моё подавай! Не дождётся, щенок! Квартиру он никогда не получит! – выкрикнул отец и потряс в воздухе узловатым кулаком.
– Зоя дома? – спросила я.
– Какая-такая Зоя? – услышала я с облегчением. Он швырнул на пол журнал, шмякнув о паркет улыбающуюся на обложке девицу, и процедил сквозь зубы: – Поэтесса твоя звонила.
Новое, переделанное прошлое смеялось мне в лицо: ты хотела исправить, вот и получай. Как и в первый раз, в голове стали вспыхивать картины, одна хуже другой. Отец будто обезумел: мстил маме, строчил всюду на её мужа кляузы. Считая, что мы с Никитой на их стороне, ненавидел нас вдвойне, и по-прежнему пил, несмотря на то, что Зойки уже не было. Ксеня оказалась права. Почему я не послушалась её? Однако сдаваться я не хотела. По-прежнему верила, что сумею вылечить отца от алкоголя – убивавшего его и нас. Но как, как?
– Она что-нибудь передавала? – спросила я.
– Ничего не передавала, трубку бросила, не пожелала, видите ли, разговаривать.
– Может, это не мама, а ошиблись номером.
– Она это была, кто ж ещё, или её лох.
– Пап, я же просила его так не называть.
– Как хочу, так и называю! Тоже мне, заступница нашлась! Думаешь, не знаю, что это ты, паршивка, их сводила, натравливала твою мать на меня!
– Дед, прекрати! Надоело! – услышала я. В дверях стоял Никита. Какой-то другой. Глаза были твёрдыми, а сам он выглядел чуть старше, чем утром, когда я, убегая к Ксене, попрощалась с ним.
– Надоело ему, видите ли! Тогда убирайся отсюда, подлец! Выставлю тебя в два счёта! Вместе с твоей матерью выставлю! – рассвирепел отец.
– Кто тогда за тобой будет ухаживать?
– Найдутся добрые люди, получше, чем вы!
– Ну да, найдутся, чтобы квартиру отнять.
– Уж лучше чужим отдать, чем вам!
– Отдать ты не можешь, это также и наша квартира. Уже сто раз это обсуждали.
– Ваша квартира?! – взвился отец. – Ах ты, дрянь! Забыл, что мне её за заслуги дали?!
– Ага, как великому учёному, – усмехнулся Никита. Это не было на него похоже. Раньше он пропускал все реплики отца, никогда не позволял себе над ним надсмехаться. Я встревожилась.
– На что это ты намекаешь? Да я всю жизнь науке отдал! Вон, шкаф полон наград! Дождёшься у меня, поганец!
– Ну, ну... дед, ты же старый человек, а ведёшь себя, как подросток, бахвалишься, сказки рассказываешь. Несолидно как-то.
– Чего мелишь-то? Какие сказки?
– Про открытия свои, за которые ты чуть ли не Нобелевскую получил. Все же знают, что это брехня.
– Брехня, говоришь... Ну погоди у меня, гадёныш, – прошипел отец. – Думаешь, некому за меня заступиться? Ничего, скоро вправят тебе мозги, есть, к кому обратиться.
К пьяным запугиваниям отца я привыкла, не придавала им значения, но в этот раз угроза насторожила. Позже я долго не могла заснуть. Уставилась в окно, вместившее в себя несколько десятков звёзд, и начала считать. Один, два, три... двадцать... пятьдесят... Я слышала прерывистый храп отца. Он то слабел, то набирал силу. Внезапно стих. Я приподнялась, прислушалась. Не плохо ли ему? Сжигавшая отца злость вполне могла довести его до инфаркта. Беспокойство о нём не отпускало ни на минуту, невзирая ни на что. Почему, ну почему он нас ненавидит? Порывшись в прошлом, ответа я так и не нашла. Чтобы найти, пришлось бы перекопать десятилетия. Я уже не была уверена, хотела ли знать правду. Боялась, что она окончательно разъединит нас с отцом. Моей же задачей было обрести его, а не потерять.
Тишина в квартире была тягостной. Казалось, что отец тоже ловил все мои движения, как я – его. На стене шевелились тени, они переплетались, расползались по комнате. Одна из них стала приобретать знакомые очертания и превратилась в человека на портрете. Он недобро смотрел на меня. «Подонок!» – разбудил меня вопль. Я открыла глаза. Оказывается, я спала. Мужчина на портрете пропал, оставив напоминанием о себе тень от веток дерева за окном, нарисовавших на стене его лицо. Небо было грязное, беззвёздное. Где-то вдалеке грохотнуло. Надвигалась гроза.
– Подонок! Вор! – кричал отец. Я вскочила, распахнула дверь. Отец в мышиной пижаме стоял посреди комнаты, опираясь на костыль. За его спиной виднелся раскрытый сейф, в котором он хранил свои скромные богатства: немного деньжат, какую-то чепуху, представлявшую ценность только для него, и несколько недорогих украшений моей покойной бабушки. Каждый вечер перед сном он проверял, не опустошили ли сейф. Подозревал нас.
– Вырастила ублюдка! – заорал он, увидев меня. – Обворовал средь бела дня! И это после всего, что я для него сделал!
Никита, бледный, молча стоял рядом.
– Что здесь происходит? – спросила я.
– Обокрал он меня, вот что происходит! – гаркнул отец, указывая на пустой сейф.
– Я не брал, – тихо сказал Никита.
– Не ври, подлец! Только ты и мог взять! Выкрал у меня ключ и взял! Последнее отнял!
– Он не мог взять! Ты сам прекрасно знаешь, что не мог! – крикнула я. – Ты сам куда-то засунул и забыл!
– Засунул, говоришь? Ну ничего, сейчас полиция приедет, они разберутся. Я им расскажу, как этот сукин сын над стариком измывается, из квартиры выживает, бьёт.
– Пап, ты что такое говоришь?! Он тебя ни разу пальцем не тронул! Немедленно позвони в полицию и скажи им, что ошибся, что всё нашлось!
– Поздно, – скривил он губы. – Поганцу только на пользу пойдёт посидеть за решёткой, чтобы впредь не оскорблял старых людей. Не учёный я, видите ли!
– Мам, не волнуйся, они приедут и разберутся. Скорей всего, никто не приедет, охота им всякой ерундой заниматься, – произнёс Никита.
– Ерундой говоришь... Поглядим... Слышь, уже приехали! – сказал отец. Не с торжеством сказал, а с испугом, словно только сейчас осознав, что натворил. В парадном раздались тяжеловесные шаги. Добрались до нашей лестничной площадки. В дверь позвонили...
Я открыла глаза и с облегчением поняла, что спала. Бояться было нечего. Отец никогда такого не сделает. Одно дело вредить из ревности сопернику – маминому мужу, а другое дело – своему внуку. Они помирятся, всё забудется. Но тревога не отпускала. Слишком реальным и отчётливым был сон. Неотличимым от действительности. Как вещий. Последние дни я и впрямь жила, как во сне. От просмотров и исправлений прошлого всё перепуталось, и казалось, что я нахожусь одновременно в двух временах – в том и в этом.
Я посмотрела на будильник, разрезанный стрелками на два полукруга. Шесть часов утра. «Всё в порядке», – успокоила я себя. Спать уже не хотелось, я поднялась и пошла на кухню. Из комнаты отца донёсся шум. Обычно он вставал позже. Я постучала, окликнула. В ответ – какой-то шорох. Встревоженная, я открыла дверь, шагнула и попала в лежавший на полу кружок света. Он резко отскочил в сторону, пробежал по стене и, прыгнув в руку отца, обернулся лучом карманного фонарика.
– Так рано встал. Нога уже получше? – спросила я, увидев, что костыль прислонён к дивану.
– Да, получше, – пробормотал он и поспешно выключил фонарь. Прежде чем свет потух, я успела заметить раскрытый сейф.
– Что ты делаешь? – почуяла я недоброе.
– Проверяю, всё ли на месте.
– Ну и как, на месте? – рассердилась я оттого, что он не понимает, как оскорбляет нас с Никитой этими постоянными проверками.
– Пока на месте.
– Что значит пока?
– А то и значит. Пока на месте, а что будет завтра неизвестно, – ответил он, зажёг свет и запер сейф.
– Что ты задумал? – встревожилась я, вспомнив гадкий сон.
– Ничего. Пойду прилягу, а то нога болит, из-за твоего поганца сына ходить не могу.
– Он-то тут при чём?
– Очень даже причём! Толкнул меня! Пускай спасибо скажет, что я полицию не вызвал. Может, ещё и вызову, погляжу, как он будет себя вести.
– Ты что говоришь?! Ты сам упал, я же видела, это при мне случилось!
– Как это сам упал? Это он толкнул, он только и делает, что издевается надо мной. Вот соседи тоже говорят, что пора его за решётку упечь.
– Это неправда! Зачем ты лжёшь?! –  крикнула я. – Какие соседи? Ты ни с кем не общаешься, из квартиры не выходишь!
– Ах ты, дрянь! Родного отца вруном называешь! Это всё Никитка, сволочь, тебя науськал! Ну ничего, скоро он за всё ответит, я здесь позвонил кое-кому, ему быстренько мозги вправят, – повторил он угрозу.
Я чётко поняла, что мой сын в опасности. Недаром привиделся страшный сон. Отец что-то замышлял. Проклятая водка искривила его сознание, превратила его в чужого, руководила его действиями. Он видел врагов в близких. Пьянство отца губило не только его, но и нас с Никитой. Надо было срочно спасать сына, всех нас. И я помчалась к Ксене.



II

– В этот раз я не подведу, – обманула я. И красные лучи солнца на мониторе, падая на меня, маскировали краску стыда на моём лице, когда я лгала. – Клянусь, я ничего не буду трогать, только исправлю ошибку, умоляю помоги, мне надо спасти Никиту. У тебя же дочь, ты знаешь, что это такое, когда твой ребёнок в беде.
Не ошибку я собиралась исправить, а вырезать огромный кусок. Загубить всё окончательно я уже не боялась. Что может быть хуже того, что есть? Оставалось только перехитрить Ксеню, отвлечь её внимание. В тот раз, когда она восстанавливала стёртое, я внимательно следила. Я знала, что надо делать.
– Хорошо, помогу, – с неохотой согласилась Ксеня, – но больше не буду.
Я вышла из метро. Оттягивая момент, когда придётся войти в квартиру и увидеть, что я натворила, пропустила автобус и пошла пешком. Свернула на ведущую к нашему дому дорожку. Навстречу мне шёл человек. Долговязый, с сухим некрасивым лицом, старомодно одетый. Мы сталкивались уже трижды: пару раз – около нашего подъезда, один раз – около Ксениного. Я поняла, на кого он был похож. На того, кто вкатил пощёчину отцу. Хотя сорок с лишним лет назад на берегу моря незнакомец выглядел пожилым, вряд ли ещё жив… Он поравнялся со мной, колко посмотрел и быстро пошёл дальше. И тут я узнала этот цепкий взгляд. Мужчина на портрете! Значит, он всех обманывал, не просматривал прошлое, как все, на экране компьютера, а умел переносить себя в любое время. Я оглянулась, но его уже и след простыл.
Я подошла к подъезду. В стёклах окон дома голубело небо. Из одного на втором этаже высунулась рука и бросила вниз горящий окурок – прямо на кошёлку, лежавшую рядом с сидевшим на скамейке стариком. Я подбежала, смахнула окурок на землю.
– Так бы и сгорел, если бы не ты, спасла меня от верной смерти, – пошутил старик, – а я-то сижу, дышу воздухом, ничего не ведаю... Я в магазин ходил, кое-что купил.
Это был мой отец. Но не тот, с кем я рассталась в ссоре утром, а другой.
– Пап, зачем ходил? Тебе нельзя, нога ещё не зажила, – сказала я, думая, что мне опять всё снится, что сейчас меня разбудит его гневный крик «Сволочи!». Но я не просыпалась. Неужели мне, наконец, удалось всё исправить?
Я взяла из его рук кошёлку с продуктами. Мы поднялись наверх, вошли в квартиру.
– Где Никита? – забеспокоилась я.
– Скоро придёт.
Отец сел, взял апельсин и стал счищать ножом кожуру. Я знала, что он разделит его на дольки, разложит их в форме круга на тарелке – как цветок. Апельсины он обожал и ел их так всю жизнь.
– Бери, – пододвинул он ко мне тарелку.
«Что значит это дурацкое счастье?» – нередко задавала я себе бессмысленный вопрос. Затасканное, потерявшее всякий смысл слово. Для кого-то счастье – это семья, дети. Для кого-то – деньги. Для кого-то – здоровье, а для кого счастье – это то, что для другого несчастье. Поди разбери! С возрастом понятие счастья у меня менялось. То, что раньше казалось необходимым условием для того, чтобы жизнь удалась, со временем померкло, стало видеться ненужным. Без многого можно было вполне обойтись. Неизменным оставалось только желание оградить родных от бед и вернуть отца – воскресить в нём душу того невинного младенца, каким он родился. Не мог же он тогда гореть злостью ко всему миру, ещё не повидав этого мира. Глядя сейчас на него, я думала, что счастье – это сидеть рядом с ним, нормально разговаривать, не видеть злости в его глазах. Есть в нём доброта, раз она, наконец, проявилась. И я с радостью представила, как успокою Ксеню, что не зря она ради меня преступала закон.
И оборвал мою радость звонок в прихожей – громкий, угрожающий, как во сне, в котором пришли за Никитой. Я посмотрела в дверной глазок, зная, кого там увижу. Не притвориться ли, что дома никого нет? Но он же всё равно вернётся. Пока я размышляла, он с силой застучал.
– Я к Вадиму Евгеньевичу, – заявил он металлическим тоном, когда я открыла. В жизни его глаза были ещё более колкими, чем на портрете. Не страдания ли его ожесточили? Но какое мне дело до его страданий, если он пришёл мстить моему отцу!
– Он спит, – тихо сказала я.
– Ася, кто там? – окликнул отец из кухни.
– Это ко мне, – ответила я и прошептала: – Послушайте, я знаю, кто вы. Прошу вас уходите.
– Мне нужно с ним поговорить, – потребовал он.
Было очевидно, что он не отступится. Ворвётся в квартиру и совершит непоправимое. Разрушит то, что мне с таким трудом удалось построить.
– Уходите, прошу вас. Столько лет прошло, всё это уже не имеет никакого значения, я же знаю, зачем вы пришли.
– Что вы знаете? Ровным счётом ничего! – отсёк он.
– Нет, нет, знаю, я видела, как вы ударили моего отца, но я не верю, что он мог совершить что-то ужасное, это какая-то ошибка, его оклеветали.
– Не верьте, ваша воля, – он шагнул в переднюю.
– Постойте, – преградила я ему путь. – Даже если он совершил что-то плохое, он был совсем молодым, вы говорили что-то про первый курс физмата, ему тогда было всего восемнадцать, в таком возрасте можно понаделать много ошибок, а потом жалеть.
– Ну, ну, хорошенькое оправдание!
– Только не говорите, что вы в молодости были святым!
Не ответив, он опять потребовал пропустить, иначе сам войдёт.
– Нет, вы вначале скажите, за что дали отцу пощёчину и кто такой Леонид Константинович?
– Это неважно.
– Прошу вас, скажите.
– Зачем вам это? – спросил он с раздражением.
– Хочу знать, имею право, я же его дочь.
Он не сразу ответил. Вонзил в меня свой острый взгляд, помолчал и произнёс:
– Леонид Константинович был моим отцом, ваш отец учился у него на физмате. А про то, как я потерял своих родителей, пусть он сам вам расскажет, – и усмехнулся. – Но он вряд ли расскажет.
– Да вы попросту трус! – разозлилась я. – Пришли сводить счёты со стариком, который не может себя защитить! Что вы вообще собираетесь сделать – убить его? Кто вы такой, чтобы вершить правосудие? Сами всех обманываете! Разгуливаете по чужому прошлому, распоряжаетесь им, в будущее без спросу ездите! Получается, что все эти открытия вы сделали только ради мести?! Гроша они тогда ломаного не стоят! Месть ваша пустая! Да, да, пустая!
Он растерялся. И показался мне в эту минуту таким же беспомощным, как и отец, когда тот тряс, угрожая нам с Никитой, кулаком.
– Чего вы добьётесь? Удовлетворения? Нет, ничего вы не добьётесь! Вот я и говорю, пустая ваша месть, – сказала я.
Он вскинул на меня глаза. И вдруг повернулся и вышел. Я закрыла дверь. Приложила к ней ухо, прислушиваясь к его шагам. В подъезд вбежали дети. Поскрипывая, полз лифт. В квартире напротив включили стерео. Звуки, наполняя дом, поглотили его шаги.
«Ушёл», – подумала я с облегчением и, проверяя, глянула в глазок. За дверью стояла фигура: квадратная, с оплывшим багровым лицом.
– Чего уставилась? Соседей не узнаёшь?! – проорала Зойка. – Сахара не дашь?
Её появление меня не испугало. Дам я ей сахар и пакет апельсин в придачу. Всё теперь мелочь по сравнению с главным – мне удалось вернуть отца. Только бы сохранить, закрепить это новое прошлое. Только бы не сломать какой-нибудь нелепостью, недоразумением. Только бы нам остаться вчетвером: мама, отец, мы с Никитой.
Утром спозаранку я помчалась к Ксене. Пока ехала, разрабатывала план действий. Буду умолять её помочь мне ещё раз, самый-самый последний раз. Буду клясться, что ничего не трону, буду аккуратна, подправлю всего лишь мелочь. На самом деле я собиралась выпытать у подруги, как проникнуть в судьбу человека на портрете. Я должна была лишить его возможности путешествовать во времени. Должна была закрыть ему дорогу в будущее до того, как он вернётся и отнимет у меня отца.
Только бы он меня не опередил, только бы не опередил...