Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Ирина Курицына

Родилась и живёт в Рязани. По образованию художник-костюмер, по профессии – дизайнер-верстальщик. Автор поэтического сборника «Всё, что позволено душе», некоторого количества публикаций в рязанской прессе («Рязанский комсомолец», «Рязанские ведомости», «Утро»). Писала иронические стихи и литературные пародии под псевдонимом Клава Обломова (опубликованы в сетевом издании «Чернильница»).



МИНИАТЮРЫ
 
Вещи своими именами

Был Он человеком благостным. Душевным Он был человеком, теплым, общительным, мягким, услужливым. Он умел выслушать, помолчать, посочувствовать. Вообще чужое несчастье вызывало в Нём живейшее участие. Те, кто знали Его недавно, полагали Его прекрасным человеком. Те, кто знали Его давно, но не близко, считали Его душой-человеком. Те, кто знали Его близко, были всегда настороже. Чудесным человеком был Он, слов нет. Всем хорош, имел только один недостаток – называл вещи своими именами. Всегда. Не всегда готов был высказаться, но когда высказывался…
Однажды, в бытность свою счастливым отцом семейства, Он вернулся домой из командировки аж на два дня раньше. Застав жену в позе атакующего гусарского офицера верхом на соседском юнце, стопроцентно годном ей в сыновья, он высказался.
– Дырка сквозная!!! – конкретно сообщил он. И остался без жены. А также без квартиры. Тупая аморальность ситуации не помешала благоверной, объединившись со старшим сыном, другом и ровесником малолетнего любовника, изгнать посторонний предмет с общей территории. Две младших дочери промолчали. И Он ушел.
Он ушел, но напоследок высказался.
– Добром не кончится! – мрачно процедил Он.
Не кончилось добром. Ой, не кончилось! Через полгода поддатый папаша вышеупомянутого юнца, наущаемый добрыми соседками, пихнул отважную ревнительницу экстремального секса с лестницы. Опасно торчащий прут перил, о который все рвали сумки, встретил ее полет и прекратил ее бренное существование.
На поминках Он высказался.
– Говорил дуре, добром не кончится! – возгласил Он. И остался без детей. Они перестали с ним разговаривать. И Он переселился окончательно к пожилой одинокой двоюродной тетке. Удивительно, но на эту женщину не действовала его бытовая магия высказываний. Она была такой же. Видимо, это была семейная черта. Соседи от этой доброй души шарахались, и появление племянника существенно сгладило ее одиночество. Их разговоры друг с другом были просты и откровенны, грели душу и заполняли унылые вечера после ужина. Глядя в телевизор, они называли вещи своими именами. Политическая элита икала. Икали врачи, учителя, бытовики. Икали чиновники и дорожники. Икали, прямо в прямом эфире, дикторы, судорожно и безостановочно…
Тётку Он уважал. И даже любил. И заботился о ней, как мог. Видимо, в отместку, достойная дама в процессе сочинения последней воли отписала всё ему. Когда старушка скончалась, Он сделался счастливым обладателем приличной квартиры в центре. Таким образом, проблема бомжевания отпала сама собой. На похоронах родня возроптала. И он высказался. Стряхнув непритворную слезу, Он просто и безыскусно успокоил родню:
– Повезло! – Слово было сказано. Момент был подходящий. Покойная сиротливо лежала среди белых рюшечек, всем своим видом олицетворяя везение.
Он остался без родни.
Потом он остался без работы.
Потом он нашел новую работу и снова остался без неё…
Потом он нашел новую жену и новую работу.
Счастливая способность высказываться не оставила его. Те, кто знал его недавно, по-прежнему считали его прекрасным человеком. Те, кто знал его давно, но не близко, вовсю сочувствовали ему: какую тяжелую жизнь человек прожил – везде его гнали за правду!..
Но Он был счастлив. Не думайте, что жизнь Его не удалась!
Дети снова стали с ним разговаривать, верно, оттого, что он подарил им тёткину квартиру, переселившись к новой жене, инвалиду по слуху. Потихоньку оттаяли родственники, иногда навещали старые друзья. А соседи… Да не было у него соседей! Благополучно сдав под съём женину квартиру, Он переехал по месту своей новой работы. Егерем в заповедник.
И вот, однажды, Он встретил в лесу Человека с ружьем. Сезон не был охотничьим. Человек был местным мелким чиновником с большими родственными связями.
– Рубли, доллары? – предложил человек.
– Протокол! – кратко высказался он.
И Он остался без жизни.
Единственное, о чем сожалела душа Его, уносясь в горние выси, так это о том, что последний миг жизни был обозначен паскудной, пыльной от страха харей с трясущимися губами…
…И там, за светом, Он встретился со всеми своими жёнами, детьми, внуками и прочими родственниками. И когда прибыл последний, Он промолчал.



Двигатель прогресса

Купили эту балду, очевидно, спьяну. Что это вообще такое? – Непонятно!
По документам балда эта - УАЗ. И сверху вроде бы УАЗ. А как заглянешь под капот…
Мать моя! – Воздухозаборник от чего? – Не видела такого никогда.
Радиатор слипшийся весь. Трамблер в краске какой-то… Шланг подачи топлива, по-моему, вообще от КамаЗА. И красненькая такая среди проводов – кто она? Я в панике просто. Что это за деталь такая?!
Стою, как дура, над всем этим роскошеством с разводным ключом наперевес и соображаю натужно, что же лишнее?
Вот эту красненькую долой! Нафиг! Не знаю, что такое, и вон её!
Теперь шланг. Вот этот поменяем вон на тот. По-моему, хорошо получилось… Да! Неплохо.
Затем электрика. Зачем ее столько здесь? Вот этот жёлтый оставлю, а остальные – в один пучок и вон к той клемме. Тоже недурно вышло.
Чего, чего ты ухмыляешься?! Знаю, что хочешь сказать! Два месяца на курсах вождения, и уже в мотор полезла! У меня «отлично» было по моторам!
Спорим – поедет?
Спорим??? На что спорим-то? На целый ящик? Идёт.
Погоди, сейчас, зажигание подвести надо. Не надо? Сам подведёшь?
Ну, ладно, хоть что-то сам сделай.
Стой-стой! Вот еще свечечка новенькая у меня в заначке есть… Ну и что, что от «Запорожца»? Пусть хоть от «Хаммера», мне плевать!
Ты вот не чирикай, что я портниха по жизни! Ну, портниха! Ну, профессия моя такая!
Я, между прочим, всегда к прогрессу стремилась. Хоть в кройке, хоть в двигателе. Подвижки должны быть, радость моя. Вот сейчас – всемирная тенденция к упрощению. Чем проще, тем моднее.
Не лезь ты под руку, уже заканчиваю!
Вот и все. Давай ключи.
Как не заведётся? А это что?! Что, я спрашиваю? Завелась, а ты не верил. Я же говорила, что надо верить в прогресс.
Ну, и поехали, с богом!


Вот, дорогой, принесла тебе твой ящик коньяку! Выиграл ты!.. Прости, что через три месяца… Как-то раньше не получилось, последний гипс только вчера сняли… Ты не расстраивайся, если коньяк бомжи выпьют – они люди Божии…
И, радость моя, памятник я тебе через неделю привезу... Заказала уже.



Забыла я…

- Алло, да! Что? Ничего не забыла. Хлеб купила. Да. Взяла.
Ты что хочешь, я целый день на работе, как белка в колесе!
Нет, это тоже купила, а вот сигареты твои забыла…
Чего ты орешь? Сейчас уже - две остановки осталось, выйду – куплю.
Это у меня склероз? Сам склеротик!
Ты маму на даче прошлым летом забыл?
А-а! Правда глаза колет!
Да!  Отвела.
Как отвела? Нормально.
Подожди, подожди! Да, я не помню, как раздевались…
Как это забыла?!
Что значит: где пересаживалась? Да вот здесь же, сейчас уже подъеду.
Постой, постой, правда ведь – забыла. Да заткнись ты! Никуда она не денется!
Ну и что, что весь день. Ну, забыла, забыла я! Все! Остановка моя!! Да сейчас проверю!!!

- Ой, дочечка, солнышко мое, вставай, давай снег с шапочки уберём.
Ты что плачешь? Замерзла? Ах, голодная!
Чужая тетя один раз булочку дала? Ай, нехорошо брать у чужой тети!
Ну, успокоилась, слезы вытерла? Сидеть соскучилась?
Ну, давай, домой скорей, а то папа сердится…



Победа!

Колюня пил уже третий день. Пил Колюня все, до чего мог дотянуться. Пил водку, пиво, левый поганый ликер из соседнего ларька, дорогущую хохляцкую перцовку, дерущую язык. Пил Колюня «фирменный» американский джин, стыдливо разлитый в похожие бутыли где-то в Подмосковье и совершенно бесстыдно не отличающийся от настоящего ценой…
Колюня пил.
И не было у Колюни ни проблем, ни врагов, ни долгов.
То есть, они, конечно, были, но в таком неизмеримом далеке, в таком удалении от его теперешнего возвышенного состояния, что даже помнить о них не стоило.
Колюня был счастлив. Счастлив абсолютно и бесповоротно. Он получил то, что хотел.
У него теперь была Она.
Из-за нее Колюня три дня пил вмертвую.
Из-за нее у Колюни были неприятности на работе.
Из-за нее Колюня поссорился с лучшим другом.
Из-за нее от Колюни ушла жена, оставив в квартире только старый кухонный стол, один колченогий стул, веник, не укомплектованный совком, и старый односпальный диван, который всегда стоял во мраке прихожей, служа подставкой для ног и собачьей спальней.

Незаметно наступило утро четвертого дня. Сонный Колюня сполз с дивана и обозрел мутным взором квартиру. Она смахивала на склад, подготовленный к капитальному ремонту. Держась за ободранную стену, Колюня передислоцировался на кухню, где похмелился не глядя неизвестной жидкостью, видимо, случайно сохранившейся в стоящем на подоконнике лобастом.
В организме было худо. Зато в душе!
Подождав чуток, когда содержимое лобастого устаканится в желудке, Колюня двинулся к окну. Отодвинув грязную штору, он выглянул во двор. Горло перехватило от невыносимой нежности и гордости.
Победа!
Под окном стояла Она.
Он видел ее отчётливо со своего низкого первого этажа…

Коллекционная «Победа» первого года сборки с родным двигателем! Он заложил душу дьяволу, чтобы заиметь ее. Обтекаемый и несколько тяжеловатый корпус, светлая сталь на сером, широкое лобовое стекло. Казалось, что на нескромный этот лоб должна падать кокетливая черная челка…
Колюня прижал руки к груди и порывисто вздохнул. Завтра он сделает ей ТО!



Рождение

Ему снились прекрасные сны. Он знал, что это только сны, и когда-нибудь наступит пробуждение. Яростная зелёная трава у его ног скрывала тонкие лиловые ирисы, цветущие всегда, их нежные лепестки поворачивались вслед за солнцем, прихотливо плутающим по голубому пространству неба. Солнце никогда не заходило. Оно грело бережно. Еще более бережным и ласковым было чье-то прикосновение. Оно тянулось тонким лучом откуда-то сверху и держало его настойчиво и цепко, как чья-то заботливая рука, лежащая на плече. И это была рука Бога Любящего. Белые голуби садились к нему на колени и ворковали, самозабвенно закидывая на спину изящные головы и закатывая от удовольствия оранжевые глаза. Одна голубка повадилась приземляться ему на голову. Ее нежные лапки осторожно перебирали его светлые кудри. Это было приятно. Легкие прохладные водопады, низвергающиеся с синих скал, брызгались и дразнили его. Он смотрелся в падающие струи, но видел только белую тень в их неровном мелькании.
– Когда же, Отец, когда? – шептал он, глядя в безмятежное небо – Когда я смогу проснуться, родиться и быть с Тобой? Когда смогу я обратить данную мне любовь к детям твоим? – И слезы восторга медленно катились из его глаз, из-под век, смежённых сном. Часто он слышал во сне прекрасную небесную музыку и во сне же представлял себе музыку земную, которую он услышит, когда родится в этот прекрасный мир…



* * *

Тень человека на голом уступе горбилась на горячем ветру шесть бесконечных веков. Медленные размышления о бренности бытия текли сквозь вялое сознание тени, отвлекая её слегка от созерцания Чуда. Чудо было здесь до того, как тень появилась на этом зеркальном узком камне, выкинутом языком из скалы. Язык был как будто началом широкой дороги, резко сужающейся над бездной. Как будто путник видел длинный прямой путь в степи, и путь этот исчезал за горизонтом. Узкий край языка, как мост над водопадом, терялся в блёклом розовом мареве. И там, в тумане, что-то вспыхивало и ворчало, как крупный зверь во сне. Иногда марево рассеивалось, и тень человека видела длинное бездонное ущелье и багровые небеса над ним. Тень человека была здесь одна. Но на соседнем уступе жило Чудо. Оно дышало, двигалось, переливаясь всеми оттенками голубого и синего. Плотный паутинный кокон, прикреплённый невесомыми нитями к базальтовому зеркалу скалы, издавал мелодичные звуки, странные в этом мрачном месте. Тень человека держала в бесплотных руках такой же бесплотный музыкальный инструмент. Когда-то эта тень была окружена вниманием, вхожа во многие дома, грелась у огня и вкушала дары земли за сладкое свое пение и способность прозревать судьбы. Человека звали, с поклоном наливали ему доброго вина. С радостью в сердце слушали его пение и со страхом – его пророчества. Человек был любим. Любим и одинок. Ибо из любви и страха сильнее страх. И, когда настал его час и пришел огнеглазый ангел, тень человека ничуть не была удивлена своей долей. Здесь, на голом камне, тень не видела никого и не знала ни о чём. Тень окружал плотный туман. Таково было наказание. Но однажды розовый туман разошёлся, как прореха в старом платье, и стал виден соседний уступ. И там было Чудо. Бесплотный голос тени, слышимый только ей, часто тревожил голубой кокон. Если темные ангелы оставили ему эти струны, значит, стоит играть. И дух играл. Играл и пел для своего нечаянного Чуда на скале по соседству. Тени казалось, что кокон перестаёт пульсировать, замирает и слушает. Так было шесть веков подряд.
Тень человека созерцала Чудо так долго, что пропустила начало рождения. Тонкие голубые нити напряглись и стали лопаться. Ущелье наполнилось гулом, зловещим глухим воем. Багровые небеса разбухли и придвинулись к рождающемуся Чуду.



* * *

…Внезапно ясные небеса заволокло болезненным розоватым маревом. Странная, ломающая боль волной прошла по всему телу. Сон заколебался, как стоячая вода от ветра, и начал распадаться на крупные, бессмысленные фрагменты. Голуби вспорхнули с его колен. Лиловые ирисы у ног съежились и ухнули куда-то вниз вместе с зеленеющим, благоухающим лугом. Мучительно напрягшись, лопнул, вспыхнув в сознании, тёплый луч любви и благодати. Черный жаркий ветер проник к его нежному телу, иссушив прохладные водопады.
Кокон раскрылся.
Зрение, обоняние, осязание навалились на тело чудовищной болью. Чёрное и розовое ранили взгляд прорезавшихся глаз. Он заворочался медленно, пытаясь подняться, упёрся руками во что-то внизу, и… сквозь синюю пелену взору его открылись жуткие смуглые лапы с длинными узловатыми пальцами. На концах этих мерзко шевелящихся отростков были крючковатые лиловые ногти, загибающиеся внутрь. Он сел и недоумённо поднял свои руки к лицу. Снова сон? Но тело ломило так, как ни разу во сне. Он опустил глаза ниже. Чёрное льющееся одеяние с атласным синим отблеском как будто было частью его тела. Из-под тяжёлой ткани внизу виднелись удлинённые кривые стопы с такими же лиловыми ногтями, как и на руках; вдоль вздувшихся густо-синих вен росли короткие, стремительные, как стрелы, тонкие чёрные перья.
Дикий вой застрял у него в горле, уха же достигли только клёкот и шипение. Он вскочил, бестолково разбрасывая плохо слушающиеся его конечности. Его швырнуло о голую стену скалы, развернуло порывом горячего ветра и бросило наземь, лицом к стене. Он приподнялся на локте и бессмысленно уставился в стену.  Из гладкого, аспидного, зеркального базальта смотрело на него тёмное, узкое, горбоносое лицо. Угольно-чёрная масса с головы толстыми спиральными прядями падала на плечи и спину, открытым был лишь гладкий высокий лоб с резкими залысинами по бокам. В опушённых пеплом глазах бушевало синее пламя, выплёскиваясь и заливая впалые щёки.
И защемило страшно там, где у любимых Богом смертных должно быть сердце. И захолонуло дыхание. И сдавило и обожгло горло, как будто на вдохе синий огонь из глаз рванулся внутрь обратной тягой. И впились лиловые ногти в ладони, и хлынула чёрная кровь! И низверглись в бездну от бешеного движения, и поплыли паутиной по горячему воздуху остатки развороченного кокона…
На соседнем уступе поднялась в немом изумлении тень человека, не испытывавшая за последние шестьсот лет ничего, кроме скорби. И смотрела тень, как бесформенная непроглядная масса оседает на дымящиеся камни, как гаснет тёмный лик, и пепел засыпает огонь глазниц. А когда медленное тяжёлое падение завершилось, из-под плеч упавшего, сотрясая тело, выпростались чёрные, мокрые, дрожащие крылья. Они хрустнули, как панцирь раздавленного жука, и мучительно распрямились, заполняя собой весь уступ. Перья стремительно сохли, наливаясь мрачной синевой, тонкие трубчатые кости вздрагивали судорожно. Крылья жили отдельно от бесчувственной плоти, которая уже растила в себе горечь и злобу.
И расступились багровые выси. И, нехотя, лениво планируя в горячем ветре, появились тёмные ангелы. Как падальщики, сели они на край уступа, ухватившись за острый край крючковатыми когтями ног. Сели молча, сложили обожжённые крылья, прикрыли лениво пеплом глаза и стали ждать. Вечность прошла или больше, но упавший открыл глаза. Молча отшатнулись тёмные ангелы, молча переглянулись. И заметила тень человека на соседнем уступе, что огонь глаз рождённого отличается нездешним цветом.
Молча поднялись тени, молча подняли собрата своего, и, полыхая багровым пламенем из глаз, взлетели, увлекая его в недра преисподней. А тень человека смотрела вслед, без радости, с обычною своею скорбью, провожая взглядом среди летящих двенадцати сумрачных силуэтов своего долгожданного и ныне потерянного. Последнего. Тринадцатого.