Выход этой Антологии трудно переоценить. По сути, это альтернатива тому, что из номера в номер печатается в традиционных "толстых" журналах на протяжении последних 15 лет. Это д р у г а я поэзия. В этой поэзии много мастерства, игры, "алхимии" слова и не так много сочинений, укладывающихся в силлабо-тонические проверенные размеры, хотя напечатаны даже стихи (и неплохие) Александра Кушнера.
Все ли сочинения высокого качества в этой книге? Наверное, не все. Хороших стихов много не бывает. Главный редактор "Журнала поэтов" Константин Кедров включил в Антологию все без исключения выпуски своего детища — с первого по двадцатый. И, наверное, поступил правильно. Время всем поставит свои оценки.
В книге множество стихов Айги, Альчук, Авалиани, Вознесенского, Холина, Сапгира, Бирюкова, Витухновской, Ткаченко, Парщикова, Кацюбы, Ляндо и многих-многих других.
Вот раскладывает слова на слоги и звуки Анна Альчук.

Игра со словом рождает новую семантику и новую минималистскую эстетику.

А вот колдует, занимается силлабо-тоническим камланием Алексей Парщиков.

Мы живем в дни, когда вспоминается мрачная игрушка, — ослик, выпускающий из суставов оси и хорды,
нежные стебли, их можно сожрать, перекусывая узелки.
У него образуются две челюсти на вращающейся морде.
Постамент, на котором он держится, — не шприц, но снизу надавишь, и он валится, как бруски в городки.
Мы читали о хлябях, но не подозревали, что горизонт на столько расшатан.
Земля бугрится, давит снизу на постаменты, словно ожили бурлаки
подземных дюн.
В школе направишь лупу на инсекта, и он улетал, не приходя к прежним
масштабам.
Над угольной кучей таращилась пара молекул, и мы узнавали ноздрями: юг.
Кто-то из нас положил фотокамеру на ночь навзничь, объективом в небо,
стеречь планеты.
И воздушный шар застрял в сужающемся кверху колодце каменного двора.
Этот снимок сделала земля, теснящая постаменты.
...Когда пуговицу на тебе пришивают, закуси нитку,
чтобы в памяти не осталась дыра.
И стали являться посланники в кинотеатрах, гимнастических залах и офисах.
Бестелесные, ощупью, шепотом они обещали связать ли, соединить...
Так ослепший классификатор Румфиус
на индонезийском острове гладил сухих чудовищ и нанизывал их на нить.
Постепенно все чада пучины предстали ему исполином из канувшего завета
(в акватории этой же рухнул вниз подбородком и руки по швам — Люцифер),
заполняющимся стадионом, где на входе обшаривают у турникета.
Рыбы пунцовые, как на ветру в мармеладных сутанах. Размытые старты Натуры. Сечения сфер.

Не обошлось в Антологии, увы, и без номенклатурных графоманов.
Вездесущий Д.А. Пригов каким-то образом оказался и здесь.

Но в целом книга, конечно, уникальная.

За талант и гениальность не благодарят. Можно благодарить за то, что некий конкретный человек — ученый, художник, писатель, музыкант — несет в своей душе пламя, данное ему от Бога. И несет бережно, не идя на поводу у моды, у пошлости, у выгоды — не размениваясь. И если несет самоотверженно, то таланту и гению больно. Ведь это не руку над огнем подержать, а всю жизнь не позволять душе сбавлять "температуру" пламени!
Такое горение не предполагает обмана. Человек обжигается сам и честно пишет: "Я оттого, что обкрадена, — воровата, / Я оттого, что оболгана, — стала лгуньей". Это из маленькой поэмы Инны Лиснянской "На четыре стороны света" ("Новый мир" № 10, 2006). Положа руку на сердце, кто способен написать о себе такую правду? И хочется сказать поэту: "Дорогая Инна Львовна, спасибо Вам, что снова и снова возрождаете, и не только держите на высоте, но и возвышаете русскую Поэзию!"
"Издали вижу: мой муж, мой Игорь повержен, / Ой, без него возвращается с сечи дружина! / Рядом была бы, рану б его зашила, / Дырку в груди залатала б собственной кожей, / Сердце б свое князю пересадила…"
"…Ой, потому и по делу плачу, и праздно, / Что я готова к смеху не больше, чем скот к забою."
"Ой, не однажды до хохота доходила. / Так что еще немного пускай поплачу!"
"Вот я и плачу, в травы лицо упрятав, / Чтобы никто моих не засек заплачек".
Кто из нас не плакал такими "знакомыми" слезами? Ведь настоящие стихи это те, которые и "обо мне…"
Слово "заплачка" (от плача), открытое И. Лиснянской, впишут в русский словарь, если его там еще нет. У поэта в тексте это необычное, удивительно точно найденное слово, сверкает всеми цветами и наполнено чувством, смыслом и болью за всех и вся!
Лучше было бы привести поэму целиком, потому что высокие стихи не поддаются описанию! Можно читать, перечитывать, окунаться в магию поэтической музыки, так давно не слышанную с бумажной страницы. Самый верный критерий Поэзии, когда испытываешь легкий испуг от соприкосновения с красотой и — мурашки по коже. Видеть строчки Мастера — наслаждение, радость и большая удача для читателя.

Совсем по-другому выглядит поэтическая подборка Ирины Ермаковой "До сигнального блеска". В стихотворении "Вот и праздники близятся, как обещал поэт…" только в шестой, последней строфе понятно, о каком же празднике поэтесса ведет речь. И то как-то неуверенно можно ответить: вроде бы о Пасхе. В тексте перечисляются города и реки нашей большой страны; мелькают надоевшие за последние 15 лет атрибуты стихотворных текстов: "дух сивухи и зелени кроткой"; "наливает и пьет отстоявшая службу страна". Совершенно непонятен образ в строчках: "Запах родины дымной, слезясь, поднимается вверх / по небесной чугунке, плывет и гудит колокольно…" Разве может запах "плыть и гудеть колокольно"? И что это за "небесная чугунка", по которой все тот же запах поднимается вверх? Небесная железная дорога? Как она выглядит?
Стихотворение "Пир" посвящается Гавриле Принципу, сербскому радикалу, убившему в 1914 году австро-венгерского наследника и его жену, когда они приехали в Сербию с визитом. Такие сведения, найденные читателем в энциклопедии, невольно вызывают настороженность, которую может поколебать ожидаемая от автора параллель с современностью. Она есть в тексте поэтессы: тот, кого "в принципе зовут Гаврила" — "в прожженных джинсах длинный волчегривый". "Пластмассовый стаканчик, чтоб чокнуться по-русски" — тоже атрибут нашего времени. Дальше идет "взорванный мост" (видимо, имеются в виду американцы, взрывавшие мосты в Сербии в конце 90-х годов ХХ столетия?). Потом всплывает реальный Гаврила Принцип, которому Ходасевич "мозолистую руку жал… в первый день войны" (вероятно, Первой мировой?). И завершается "Пир" строкой: "И не кончается война". Остается только пожать плечами после безуспешной попытки понять, чем же так подкупил Гаврила Принцип поэтессу? И где начинается первая война, и где заканчивается (или не заканчивается) последняя?
От стихов возникает впечатление, что автор все время пытается вырваться из описательности. Она пишет ЧТО и хочет одновременно сказать КАК. Частенько ЧТО и КАК не стыкуются, и это мешает вычленить чистую поэзию, вроде: "Божий день подался на дно речное / за тяжелым алым бывалым шаром". Правда, присвоение солнцу эпитета "бывалый" выглядит довольно несуразно.

Владимир Салимон со своим циклом "Посланец звезд" тоже не производит впечатления, хотя и слова точные, и поэтические строчки есть: "Сучья нагие торчат вкривь и вкось, / больше не зная стыда…" ("Будто бы кипенно-белым бельем…"). Но слишком все скрупулезно выверено, хотя, как ни странно, от каждого стихотворения остается ощущение, что оно не дописано.

А дальше что? Просто талантливая зарисовка дождя? Этого же мало. Как писал Окуджава: "А душа, уж это точно, ежели обожжена, справедливей, милосерднее и праведней она". "Обжечься" о строчку, воскликнуть, удивиться или стать хоть на миг милосерднее, справедливее, праведнее. Разве не этого читатель ищет в искусстве?

Стихи Владимира Салимона как будто вышли из "плотного советского стихосложения" (в хорошем смысле). Но нет "горючих" строк, которые подвигают к СО-переживанию, СО-участию, СО-общности, СО-единению…

В подборке Владимира Захарова под общим заголовком "В этих местах…" не все тексты можно назвать классическими стихотворениями, в частности, "Перед телевизором". Здесь нет ни рифмы, ни ритма. И верлибром тоже не назовешь: совершенно отсутствует, если можно так сказать, потаенная ритмическая связь мысли и чувства. Необъяснимо, почему этот текст и два других — "Подмосковные вечера" и "Русским поэтам" — разбиты на стихотворные строчки? Они могли бы выиграть, если бы были записаны, как проза. Тот же сумбур в "сюжете", как и у И. Ермаковой. Здесь и армия монголов, и японская армия, и Великая Китайская стена, потом "выпрыгивают всадники из вертолетов на снег /… Куда они, штурмовать Рязань?" Значит, это о татарах, которые штурмовали Рязань когда-то? И, наконец, автор уточняет, что речь идет о 15 декабря 1237 года. Текст называется — "У телевизора". Похоже, поэт рассказывает, как два героя смотрят фильм про татаро-монгольское иго, а заодно делятся воспоминаниями о знакомстве с А. Стругацким и семи бутылках "Эрети"?
В "Подмосковных вечерах" автор пытается сообщить, в каком месте написана песня "Подмосковные вечера". Но так и не возникает ясности, то ли на Азове, то ли в самой Феодосии, то ли в Кронштадте. Такое впечатление, что героя стихотворения тоже одолели воспоминания про бывшую жизнь, где упоминается "не шлепнутый" Зощенко; соловей, который "жрать хочет, потому и поет".
В стихотворении "Герою" не прописано, какого "героя" воспевает Владимир Захаров. В конце говорится о "локальной войне". Может, имеется в виду первая половина XIX века?
В тексте "Русским поэтам" (не получается назвать это стихами) Владимир Захаров призывает русских стихотворцев: "возводите вавилонские башни / из текстовок / на будущем ископаемом языке!". Очень может быть, что он уже числит себя первопроходцем этого "ископаемого языка", потому что уверяет: "Русский язык / скоро станет древним, мертвым…" (там же). Конечно, если иметь в виду "албанский" компьютерный язык, то смерть русскому языку угрожает. Забываем мы только, что "албанским" языком пользуются те, у кого грамотность зашкаливает за нуль. Потому и пишут "щас" вместо "сейчас", якобы, чтоб смешнее было. Но когда понимаешь подоплеку, то уже становится не смешно. А Владимир Захаров пишет все-таки на русском языке, но с "албанским смыслом".

Сергей Гандлевский в очередной раз удивил. Вот уж кто действительно не хочет замечать, какое сейчас тысячелетье на дворе.

Какая лексика — небес, ночи, мраке… А рифмы так и вовсе неожиданные — держал/ сбежал, приобщился/ косился… А что, простенько, незамысловато, понятно. Строчи себе да "пузыри задумчиво пускай"! Все равно напечатают.
Словом, прочитал я эту подборочку из четырех стихотворений и, как сказал бы видный филолог Гандлевский, "лирики приобщился".

А вот стихи другого живого "классика" Алексея Цветкова.

Что сказать? Хорошие, конечно, стихи, добротные, но и в них нет, на мой взгляд, свежести, новизны, открытий. Как бы сказал полотер из фильма "Я шагаю по Москве", "нет правды характеров".

Бахыт Кенжев в подборке "Памирские воды" в свойственной ему манере решает глобальные вопросы — думку думает о времени. В одном стихотворении Кенжеев собирается "пить углекислое время", а в следующем уже переживает за то, чтобы "рукописное время текло". Так о каком же времени все-таки идет речь? Да все о том же — о "Московском".
Ну, о версификационных "изысках" нынешнего Кенжеева (Бахыт, прости за правду) говорить долго не буду. Здесь тоже рифмы типа: дрожат/ лежат, разумеется/ надеяться. И т.д. Все в духе "Московского времени".

Выходящий в Амстердаме журнал "Russian Literature", который редактирует профессор Виллем Вестстейн, известен своей разносторонностью в представлении русской литературы и культуры. В том числе он уделяет пристальное внимание российскому авангарду. После целого ряда выпусков, посвященных историческому авангарду, журнал обратился к современности. В 2005 году вышел специальный выпуск о современном авангарде, который подготовил Сергей Бирюков. Вскоре после этого Виллем Вестстейн взялся за подготовку выпуска, посвященного известным российским авангардистам Ры Никоновой и Сергею Сигею.
И вот этот выпуск, объемом почти 400 страниц, появился. Журнал построен на чередовании исследовательских материалов с произведениями наших авторов. Ученые и поэты из Германии, Италии, США, России — на немецком, английском и русском языках пишут о феномене трансфуристов как продолжателях линии исторического авангарда и открывателях новых путей. Журнал восстанавливает целый пласт русского искусства второй половины ХХ века. Вступив на зыбкую стезю авангардного творчества еще в 60-е годы, Ры Никонова и Сергей Сигей до конца 80-х годов оставались неведомы сколько-нибудь широкой публике. Журнал "Транспонанс", который они делали у себя дома, в городе Ейске Краснодарского края, тиражом пять штук, был известен небольшому кругу литераторов и художников Ленинграда и Москвы. Историю этого легендарного издания описывает в выпуске Илья Кукуй. Различные приемы авангардистского письма рассматриваются в статьях Джеральда Янечека, Бориса Констриктора, Сергея Бирюкова, Татьяны Назаренко, Шарлоте Греве и других авторов. Опубликованы также манифесты трансфуристов, сценарий документального фильма Елены Смелой.

Эта таинственная поэтесса русско-болгарского происхождения вполне могла бы снискать шумную известность и стать любимицей столичных литературных салонов. Для этого у нее есть все необходимое: очевидная даровитость стихотворца, парадоксальность поэтического высказывания и эпатажная рискованность затрагиваемых тем. Одно "но": Снежана Ра по каким-то, одной ей ведомым, принципиальным соображениям категорически избегает публичных выступлений. А без "клубных гастролей", как известно, сегодня поэту раскрутиться весьма и весьма непросто. Но, похоже, Ра и не стремится к шумной известности. Хотя вот и бумажные журналы (как и большинство поэтов новой генерации, Снежана Ра — автор сетевого "воспитания") стали все чаще публиковать стихи поэтессы, и критические заметки появились в солидных изданиях — "НГ Ex Libris", "Знамя" и др. В 2006 году вышел и первый сборник стихов "Городская сумасшедшая".
"Эрос в читальном зале" не вполне типичный текст Снежаны Ра. Нетипичен он по форме — поэма написана радикальным верлибром, без малейшего намека даже на "скрытую" рифмовку, в то время как для стихов Ра характерна виртуозная игра с неожиданной рифмовкой внутри верлибра или расшатанного дольника. Да и от столь откровенной эротики Снежана Ра, граничащей с порнографией, слава Богу, все заметнее отдаляется. Но цитат сейчас не будет, ведь наш журнал читают и дети.