Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Николай ТОЛСТИКОВ
РАССКАЗЫ
 
Вздыбленный
(современная притча)

Очередное заклание поросенка по поздней осени становилось у нас чем-то вроде семейного праздника.
Мать, жалея животину, уходила куда-то с утра и не возвращалась до полуночи. В доме по хозяйству орудовали мужики. Кроме умельца, должного порешить беднягу-хрюшку, собиралась почти вся мужская половина нашей родни в Городке.
Так было и на этот раз, только трапезу по знаменательному случаю устроили в недостроенном новом доме.
Пришли дядя Паля, еще кто-то; все с настороженностью косились на новичка в компании — племянника Пали, худощавого, с испитым бледным ликом Бориса. Он, часто ероша ладонью жесткий ежик отрастающих волос на голове, зыркал по-волчьи испод-лобья в ответ.
Побаивались и не зря: Борис только что "откинулся" после очередной "ходки". Знали за что и "сидел": заготавливал он на пару с соседом в "черной" делянке лес на продажу. Сунулся однажды попроведать присыпанный снегом штабель из хлыстов, а из тех мест чужой трактор с санями по-воровски улепетывает. В кабине его Борис соседушку своего узрел, двинулся навстречу яро. Сосед, ведая пресквернейший характерок компаньона,  метнул в Бориса топор, но Боря увернулся и выковыривал потом обидчика из трактора крюком, которым бревна цепляют…
Мужики за "жарким" подвыпили, поосмелели. Дородный дядя Паля даже попытался свысока неразумного своего племянничка жизни поучить, но Борис, раздраженный, сгреб со стола вилку и воткнул ее дядюшке прямо в щеку. Тот взревел медведем и, сграбастав кочергу, бросился вдогонку за досадившим ему тщедушным, но злобным "шкетом".
У дома еще не было ни пристроек, ни палисада, полный простор, и племяшу с дядей ничто не препятствовало бегать вокруг. На очередном их кружке мой папа, с войны еще едва бродивший инвалидишко, выставил свою клюшку, и Борис, стреноженный, хряпнулся со всего маху об мерзлую землю. Пока он очухивался, папа мой, насев на него, захлестнул сзади ему ремнем руки, перекинул свободный конец ремня через балку в недостроенном тоже крылечке и подтянул слабо забарахтавшегося Бориса к ней. Бузотер повис теперь вроде б как на средневековой "дыбе".
Приходя в себя, он яростно задрыгал ногами, суля порешить под корень всю "родову", плевался, изрыгая проклятия на головы несчастных собутыльников. Потом заскулил-таки от боли в вывернутых руках:
— Отпусти! Больше не буду! Клянусь!..
И как подменили мужика: стал тише воды, ниже травы. Даже скупой своей жене приказал дать денег в долг моим родителям дом достроить. Без процентов и сроков: отдадите, когда богаты будете.
Я всех тех перепитий сам не помню толком, мал был: в окно бы выглянуть, да до подоконника не дотянуться. Но ревел, говорят, перепуганный шумом и гамом, хорошим телком.
И поросят больше в нашем хозяйстве не держали.



ПОРЧА

Цыганка подстерегла Владлена в узком проходе между глухой боковой стеной вокзала и пивным ларьком. Сидела-посиживала на пустом ящике, старая, сморщенная, в темной одежде. За бомжиху привокзальную посчитал бы ее Владлен только так, прошел бы с брезгливым видом мимо. Но карий глаз ее из-под седой пряди волос успел уже молниеносно обшарить Владлена с ног до головы, вперился в мужика пристально. И коричневая, ковшиком, ладошка выскочила ему навстречу:
— Подай для ребенка десять копеек!
— Что так мало-то?!
Владлен хмыкнул, нашарил в кармане горсть мелочи, высыпал цыганке на ладонь.
Старушонка подпрыгнула шустро и вовсе встала на его пути, перебирая в своих скрюченных пальцах перед его носом закопченную дочерна монетку.
— Ай, золотой-кудрявый, вижу порчу на тебе! Нескладно живешь, женщинами позабыт, позаброшен… Давай я с тебя "сглаз" сниму?!
— Дорого ли, старая, возьмешь? — скорчив нарочито заинтересованную рожу, усмехнулся про себя Владлен: знаем, дескать, ваши цыганские штучки.
— Ой, милый, ничего не надо…
Цыганка скользнула мимолетным взглядом по руке Владлена, на всякий случай засунутой в карман брюк и комкающей в ладони пару сторублевок.
— Сама подарю тебе вот эту "черную" копеечку! Пойдешь домой и через плечо брось ее на дорогу позади себя. Вот только брать ее голыми руками нельзя, не поможет, надо обязательно в бумажку завернуть.
Где ж бумажку вот так сразу возьмешь? Владлен похлопал себя по карманам, удрученно посмотрел вокруг: асфальт недавно деревянной лопатой дворник проскоблил, чисто.
— Давай мы ее в деньгу бумажную завернем? — пришла на выручку цыганка, внимательно проследив за тем, как Владлен лапает пустые карманы. — Убирать ее обратно мне ведь нельзя. Несчастье может случиться с родным твоим человеком.
Владлен сразу же представил своего старого и больного отца в маленьком городке, куда он ехал на вынужденные "рождественские каникулы" — на работе случился простой.
— Червончик-то хотя найдется всяко? А?
Заворожено глядя на мелькавшую в пальцах старухи монетку, Владлен вытащил из кармана "сотенную" и послушно протянул ее цыганке. Чего уж там мелочиться!
— Вот беда еще, дорогой человек, не могу я ее сама тебе передать, — ворковала цыганка, завернув монетку в купюру. — Вот она это сделает!
Откуда-то сбоку вынырнула молоденькая цыганочка.
— Только надо опять в бумажку завернуть!
Из "бумажек" у Владлена оставались еще две сторублевки. Сначала потребовалась одна, а для того, чтобы цыганочка могла ему монетку передать, и другая. Но молоденькая сжала перед владленовым носом кулачок, дунула на него, распрямила ладошку — пусто!
Пока Владлен оторопело разглядывал чистую ладонь, куда-то порскнула старуха, ровно сквозь асфальт провалилась, а молодайка, напоследок подмигнув жгуче-черным глазом, повернулась, прошелестела своими разноцветными юбками к толпе пассажиров на перроне и затерялась там.
Владлен стряхнул, наконец, с себя какой-то странный морок, будто полусон, проводил беспомощными глазами цветастую косынку в людской толчее, но следом не бросился, не закричал на мошенницу. Ну не смешно ли: здоровый, не шибко еще пожилой мужик за цыганским бабьем гоняется! И к тому же военный летчик, хоть и бывший.
Леший с ними, пусть живут, жаль только, что на пару "поллитровок" пропало. Ничего, перезимуем!
Ладно, хоть билет заранее был куплен: автобус вот-вот отходил.
Странно, но соседкой Владлена оказалась Ольга-библиотекарша. "Е-мое, а ведь и не постарела нисколько!" — то ли с восхищением, то ли с удивлением подумал Владлен, пристраиваясь робко на сидение рядом с ней.
Оставалась вот эта дурацкая робость до сих пор…
Ольга была старше Владлена на целых семь лет; он, когда стал за ней бегать, только что школу закончил и мотался пока без всякого дела. Ольга же выдавала книги в городской библиотеке, куда Владлен заглядывал часто, читать он любил. Потом и вовсе из библиотеки бы не вылез…
Ольге не один год крутил мозги заезжий хлыщ из районной газетенки, но не женился на ней, смылся куда-то. Ольга, бедняжка, от расстройства даже в больницу слегла, потом в библиотеке своей сидела подавленная, бледная, с затертыми докрасна глазами.
Вот Владлен и стал таскаться за ней. Только выходило это у него как-то неловко: то полдня он рылся в книгах, краснея и пышкаясь, время от времени мало что вразумительное спрашивая у Ольги, то, подкараулив ее после работы, с сосредоточенно-серьезным видом, молча, плелся следом, провожая до дому.
Ему бы, может, девку-то обнять, при-ласкать, с хлюстом прежним, наверно, у нее всякое бывало, но над нескладным, долговязым, страдающим от застенчивости, Владленом не зря девчонки-ровесницы подсмеивались: дескать, и подойти-то даже толком к ним не умеешь, не то что за что-то ухватить. А тут — еще и строгая учительская дочь, не юная тебе шалава, а девушка взрослая, начитанная.
Ольга и не брела с Владленом по улице нога за ногу, припускала домой торопливо, стыдясь, видно, встречных знакомых: рядом ведь не вышагивал, как прежде, под ручку франт пригалстученный, а переваливался неловко вчерашний десятиклассник, пустое место. На крыльцо — и до свидания!
Так и уехал с подачи дядюшки-военкома Владлен в летное училище. Потом, наведываясь в отпуск, в щеголеватой летной парадной форме, под руку с молодой женой он, прогуливаясь по улочкам Городка, встречал иногда Ольгу.
Та с прежней насмешливо-снисходительной улыбкой поглядывала на его лихо заломленную на затылок фуражку с "орлом", молча кивала издали.
— Кто это? — спросила однажды жена.
— А-а…
С женой вскоре разошлись, сколько потом у Владлена было женщин — спросили б чего полегче, но на пенсии, дома у отца в Городке, насчет женского пола как обрезало. Хлынули было на "свежачок" местные жрицы и матроны, но тут же двор стали оббегать, даже распоследние шлюхи и те. Да и без летной формы стал Владлен похож на обычного деревенского мужичка, разве только что поаккуратнее одетого.
Может, и сам он был виноват в непопулярности у дамочек, захотелось ему, видите ли, такую, чтобы проснувшись по утру, вздыхала умиленно и тревожно:
— Прости меня, Господи…
Но где такую возьмешь? Днем с огнем сыщешь ли?..
А Ольга, сидя сейчас в автобусе с Владленом рядышком, приветливо улыбалась и, пытаясь заглянуть ему в глаза, говорила о чем-то без умолку. Смысл слов ее до замороченного цыганками ума Владлена доходил туго, Владлен лишь тупо кивал ей, отвечал невпопад.
Ольгу, наконец, укачало в быстро мчавшемся по трассе автобусе, она замолчала, задремала, приклонив доверчиво голову Владлену на плечо.
Он боялся пошевелиться, в недоумении поминая цыганок:
— Неужели это все они наворожили?..



КАК Я СТАЛ ДЕДОМ

Всему свой срок. И мне пришло времечко дедушкой становиться...
Дочь в роддоме мучится; брожу потерянно по улице. Зашел "на огонек" в старинный особнячок в центре города, где контора местного отделения Союза писателей России квартируется. Братья-писатели посочувствовали, кручину мою по-своему истолковали: достали из ухоронки добрый остатчик водки — на, успокой нервишки! И ушли в соседнюю комнату какое-то совещание проводить.
Сижу-посиживаю: мобильник в ожидании на столе, возле посудины закинутые салфеткой пустые рюмашки.
Из коридора в дверь прошмыгнул невеликого ростика, плотный, прилично одетый старикан со старомодным "дипломатом" в руке, стрельнул испытующе в мою сторону колючими глазками и уселся за соседним, донельзя заваленным рукописями, секретарским столом, приняв выжидательно-скучающую позу.
Немало тут старикашек всяких-разных шастает с толстенными тетрадками мемуаров лишь для того, чтобы кто-то хотя бы вид сделал, что их творения прочитать собирается.
Старичок не мешает мне, сижу дальше.
Трель мобильника: зять звонит! Все — ты дед!
Шумно общаемся с зятем по телефону и не скоро умолкаем.
Тянусь, взбудораженный, к бутылке. Глядь: старичок уже сидит напротив меня и с нарочито-деланной улыбочкой мне руку через стол тянет:
— Уважаемый товарищ, поздравляю вас со знаменательным в вашей жизни событием!
От предложенной рюмки он воротит нос, морщится, но потом с явно притворным тягостным вздохом опрокидывает залпом ее содержимое в себя: ну, только если ради вас...
— А вы — тоже писатель?! — занюхав хлебной коркой, деловито вопрошает он меня.
Получив утвердительный кивок, спрашивает у меня фамилию.
Вижу: особого впечатления мой ответ на него не производит. Интересуется старичок только: не родственником ли мне приходится какой-то председатель колхоза?
— Нет. А что?
Старикан приосанивается, в голосе его даже металл бряцает:
— Я работал в том районе первым секретарем райкома КПСС!
Я с места не подпрыгнул, под козырек не взял, подобострастную мину себе на лицо не нацепил. Сижу себе, хлеб жую.
"Партайгеноссе", видя к себе такое "почтение", немного скуксился и вдруг воткнул мне в грудь палец:
— А вы где работаете, товарищ?
— В церкви служу.
Старичка мой ответ явно огорошил, бедный даже поперхнулся, но со стула прытко вскочил.
— Бывайте... — процедил он сквозь фальшивые зубы и сам бывал таков! Впрямь черт от ладана рванул — видал, может, кто?
Вот так, в компании за рюмкой с "партайгеноссе" и стал я дедом. Никогда бы не подумал...