Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл № ФС77-47356 выдано от 16 ноября 2011 г. Федеральной службой по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор)

Читальный зал

национальный проект сбережения
русской литературы

Союз писателей XXI века
Издательство Евгения Степанова
«Вест-Консалтинг»

Поэзия


Владимир ЛАВРОВ
Поэт, прозаик, эссеист. Родился в 1951 г. в Ташкенте. Закончил Санкт-Петербургский инженерно-строительный институт. Член Союза российских писателей, автор четырех сборников стихов. Публиковался в журналах «Аврора», «Арион», «Зеркало»,  «Книголюб», «Ковчег», «Крещатик», «Москва», «Настоящее время», «Нева», «Новое русское слово», «Русское литературное эхо», «Сетевая поэзия», «Слово/Word», в антологии современной русской литературы «Лед и Пламень» и др. Награжден медалью «100-летие А. Т. Твардовского». Стихи В. Лаврова переведены на болгарский язык. Живет в Ленинградской области.



ПО МОТИВАМ СНА
 
Больница

Больница — боль, а Ницца только снится.
Здесь не гостиница «5 звездочек», а так —
Ночлежка для бомжей, бедлам-барак,
Где обитают экспонаты-лица,
Хранящие следы боев и драк.

Бинты и гипс, зеленка и короста,
И синяки, и стоны по ночам.
И скука без зрачков в глазах врача,
И новый пациент двойного роста,
И медсестричка-ангел у плеча.

Страна моя! Твои сыны в загоне!
Я жив-здоров, опять лежу в больнице.
Когда я сплю, мне снится город Ницца,
Морской прибой и шарик на ладони,
В котором лучик солнечный искрится,
Но снова кто-то за спиною стонет,
И белым ангелом летит к нему сестрица…



Не вернуть

Скукожить, скурвить время и вернуть
твои глаза в пространство на двоих, в кафешку,
и пить коктейль со льдом, какую-то вер-муть,
наш добрый вермут с чем-то вперемешку.
Ловить губами льдинки, охлаждая фразы,
иначе ты сгоришь от моего дыханья
дотла, до тела, до безумного желанья,
до сдвига этой краткосрочной фазы,
что между встречей и тоской прощанья...

И слушать музыку — наш столик на двоих
в кафе «Марлен», дымок от сигареты,
а город там, за окнами, притих...
И вместе с ним грустит о чем-то лето,
вот-вот сирень раскроет, распахнет
стоглазый взгляд, немного удивленный,
и выстудит резные листья клена,
что свесились над ней... глотаю лед…



По мотивам сна

Былого прошлого сосульки
Роняют ноты звонких брызг.
Чулки проспектов, закоулков,
Носки, изношенные вдрызг,
Разложены, как после стирки,
На городе, как на столе.
И в незаштопанные дырки
Струится холодок аллей.
Кремлевские седые башни
Прищепками вцепились в день.
Он весело и бесшабашно
Висит и разгоняет тень.
Колышется под теплым ветром,
Что свежий воздух нам принес,
Но не найти никак ответа
На незатейливый вопрос:
Зачем ты здесь? Какого черта
Забрел неведомо куда?
И куртка на локтях протерта,
А в сапогах журчит вода…
Час двадцать пять… Прости, мой милый,
Твои часы опять спешат.
Еще рассвет, и пахнут мылом
На кухне ковшик и ушат.
Да, знаю — это только снится:
Деревня, старый рыжий дом,
Чужая женщина и спицы,
Клубок, гоняемый котом.
В большой печи трещат поленья,
Часы с кукушкой на стене,
На старых фото поколенья,
Хозяин дома… В этом сне
Мне непонятно: кто я, что я —
Хозяин, гость или фантом?
Сюда забрел я для постоя,
Бездомный путник… Нет, не то!
Мне просто снится, что я нужен
Для этой женщины. Она
Желает видеть меня мужем —
Живет уже сто лет одна!
В такой заброшенной сторонке,
И некому подать ей чай.
И каждый вечер у колонки
Она все ждет — вдруг невзначай
Он подойдет к ее калитке,
Войдет хозяином во двор…
И снова перепутал нитки
Беспутный кот, нахальный вор.
Опять стянул, проказник, мясо,
Что приготовлено для щей.
Прибить бы сразу лоботряса,
Да жаль — худой ведь, как Кащей…
Стучит он ребрами и скачет,
Вновь закатил под стол клубок…
Я просыпаюсь… но маячит
Над крышей домика дымок…



не замечая

Одуреть от осенней тоски
и шагать не разбирая дороги
по холодному городу напевая
бессмысленные свои песенки
сходные с клекотом птиц
бесконечным их воркованьем
переливами-трелями просто свистом
изменяются лица домов
в модных тату на щеках подбородках
вбирая холод в глазницы
хлопая языками
как дверями в открытых ртах
беззубых зловонных подъездов

искривляется небо ломаясь
и впивается в землю губами
вожделеющих облаков
и как страшно воспринимать
то что вряд ли кто-то поймет
твой беззвучный истрепанный крик
на чужом языке возвращается эхо
нетерпимо неотвратимо
жжет желанье отрезать ухо
и послать его бандеролью
до востребования

одуреть
рифмовать что-то снова и снова
не замечая
как бредут за тобой дома
подбирая твои слова…



Тбилиси

Мы с Мерабом еще погуляем
По твоим старым улочкам, город!
Никому не желаю зла я,
И тем более тем, кто гордо
Носит голову в этих кварталах,
Сохранивших следы столетий
Дружбы наших народов, а дети
Так похожи на наших малых.
Они тоже умеют смеяться,
Вздыбив велики возле зданья…
Эй, кацо! Дай покататься!
Вмиг исполнят твое желанье.

А балконы целуются с тенью,
Сохранив островок прохлады…
Гамарджоба, Мераб! С днем рожденья!
Обязательно встретиться надо!



В том городе

Я въезжаю в твой город, в роман с продолжением —
Сколько лет я пишу тривиальный сюжет…
Здесь развязки не будет, а только скольжение
Неприютной души вдоль построек Баженова,
Где когда-то стрелялся поручик Киже…

В этом парке ветрами колышутся тени,
Патрули не пытаются их задержать.
Если тихо вдруг станет, услышишь ты феню,
Ворожбу воробьев, и тревожное пенье
В темной церкви, где ждет благодать.

Только что мне отдать этим улицам и переулкам?
Свою горечь тоски по обычной жизни земной?
А душа закричала — еще неумело, но гулко,
Испытав на себе вожделения гибельный зной.
А трамвай зазвенел за спиной.



Бессонное...

Проступает судьба
то царапиной на переносице,
то затерянным взглядом в зеркальную муть.
Голосуем попутке,
но слишком извилист наш путь
в этот мир ноября,
в этот дым нескончаемой осени.
И никто не прочтет незатейливых строчек —
они тоже уходят, как тихие наши слова.
Не заснув, притворимся,
что мы просыпаемся ночью,
и луною на небе горит за окном голова…



Фарс

Нервический смех сумасшедшей сирени,
Ее бормотанье под всхлипы дождей.
И вспорото небо — холодный нож-день
Пытается вылечить нас от мигрени…

Мигранты в своей заполошной стране,
Где слово упало и тут же застыло
Булыжником возле дороги унылой,
Ведущей к смешному параду планет,
Когда друг за другом бредут вереницей
Сатурн и Венера, Юпитер и Марс.
И книг непрочитанных рвутся страницы,
И птичье врастает в безумные лица,
Кромсая им профиль, а так же анфас…

И жизнь обращая в понятие — фарс.

О чем так грустится в непуганый май?
О чем умолчало бледнющее небо?
Планеты бредут вереницей нелепой
В созвездие Псов, под хрипящий их лай.

А в городе в парк возвратился трамвай…



По дороге к дому И. Шварца

Красный берег реки, обнаженные корни,
Желтая пена на темной волне.
Старый чухонец легко и проворно
Машет веслом в своем утлом челне.

Оредеж славный! Какое столетье
Здесь задержалось у родника?
Медленно тают в розовом свете
Эти седые, как лунь, облака.

Лунные ночи сменяя на белые,
Время застыло, причалив к сосне.
Гладит ладонью узоры замшелые
Ей на коре и сметает, как снег,
Россыпи мха на прибрежные скалы
И, разбудив свою дочь Тишину,
Тихим напевом ее приласкала,
Словно пытаясь загладить вину…

Свет, отражаясь в осколочке кварца,
Тоже застыл под мелодию грез.
Не умолкает прелюдия Шварца,
Ноты, как брызги, на красный утес
Звонко летят и кружат над водою.
Время застыло, причалив к сосне.

Шорох прибоя, распевы гобоя
Слушает берег в сладостном сне…